Зачем доказывать словами то, что скоро и так проявится в действительности? Нить пошла за Поющим Небу вовсе не затем, чтобы ссориться. Она пошла в надежде понять его способ мыслей, его способ действий, и потому всё, что требовалось Нити — наблюдать за ним, перенимать его «телом за телом», а не тратить время на препирательства. Юная волокуша отчаянно хотела понять то ускользающее и очень важное нечто, что ощущалось в этом завораживающем и странно близком ей чужаке. Она хотела перенять хотя бы немножко его решимости, его смелости, упорства и того живого любопытства, которое придавало заразительную лёгкость той смелости, решимости и упорству, которыми щедро был наделён Илидор. И Нить наблюдала за ним, повторяла его движения, пыталась воспроизвести своим телом осанку и походку, подстраивалась под дыхание, что было непросто.

Именно так учатся волокуши: «телом за телом» повторяют другого, наблюдая, настраивая себя на иные движения, тембр и темп речи, громкость голоса и дыхания. Если делать так некоторое время, то волокуша начинает неплохо понимать другую волокушу и перенимает у неё зачатки какого-нибудь умения или способности. Почему бы этот способ обучения не должен был сработать, если Нить хочет поучиться не у другой волокуши, а у чужака?

Илидор упрямо шёл по северо-западной тропе вдоль скальных отрогов, которые пока что встречались лишь изредка.

До сих пор гномская карта его не подводила. И на этой карте не было никакого оврага, про который твердила Нить, а было озеро, обозначенное рунами Нати и Шан — Потерянное. И, судя по карте, подобраться к нему можно несколькими путями, ближайший из которых — сквозная пещера среди скал.

***

— Значит, плата за вход.

Чуть отставив ногу, которая снова вдруг разнылась в месте змеиного укуса, Йеруш стоит перед гигантской, с дом высотой, каменной аркой, которая соткалась в скальной гряде при его приближении. Найло стоит, запрокинув голову и чуть покачивая ею влево-вправо, беззвучно шевеля губами. Смотрит на каменные опоры и в слепящую синь неба, проткнутую острым арочным носом.

Кажется, будто это нелепое сооружение плывёт по небу, плывёт и несёт за собой эльфа, стоящего у её подножия, и усопцев, замерших за спиной Найло скорбными изваяниями. В портале сереет тоскливый, очень мокрый и печальный с виду туман, и ступить в него не возникает ни малейшего желания.

— Плата за вход. Право прохода.

Губы не слушаются Йеруша, дёргают уголками, съезжают вниз и тут же снова подпрыгивают, обнажая округло-острые клыки.

— Что ты мне голову морочишь, ёрпыльная арка! — он повышает голос, сжимает кулаки и подаётся вперёд, наступает, забывшись, на раненую ногу и шипит. — Какого бзырявого шпыня ты мне тут строишь такое таинственное лицо!

Котули и оборотни-усопцы, вздыбив на загривках остатки шерсти, отступают на несколько шагов, испуганно-заискивающе глядят на верхний изгиб арки, под которым быстро-быстро сгущаются тучи.

— Я разгадал твою детскую загадку, — сердится Йеруш, и его глаза исступлённо, болезненно блестят. — Я разгадал твою дурацкую загадку годы назад! Когда ты ещё ни о чём меня не спрашивала! Я жизнью своей её разгадал! Своей жизнью, ты понимаешь?! Своим собой! Своим всем! Какого шпыня ты теперь стоишь тут с важным видом, будто твой вид имеет какое-то значение?

Крик эльфа бьётся над лесом, как большая, хищная и напрочь потерявшаяся птица.

— Нужно больше, чем желание! — заходится Йеруш. — Вот так загадка! Да что ты говоришь! У меня есть, есть кое-что посерьёзней желания, ты, важная захухрая штука! У меня оно есть с той самой ночи! С той самой! Я уже тогда разгадал твою загадку! Какого ёрпыля ты меня не пропускаешь?!

Голос Йеруша носится от одной арочной опоры к другой. В портале арки густеют грозовые тучи. В воздух втекает запах речного ила и опустевшего дома.

— Намерение, — со стоном выплёвывает Йеруш. — Намерение больше желания. Тебе так важно, чтобы я сказал это вслух? Я сказал! Ты пропустишь меня, наконец, или хочешь ещё поиграть в слова, а? Или, быть может, в прятки? Да? Нет? А? А! Так я тебя уже нашёл! И не делай вид, будто не пряталась!

Грозовой мрак в арочном портале сгущается до чернильного, и в этом чернильном начинают медленно и неумолимо ткаться два светлых пятна — силуэты людей, а может, эльфов или грибойцев.

Котули-усопцы, которые пятились всё дальше и дальше от Йеруша, при виде этой чернильности и светлых пятен-силуэтов кинулись врассыпную, загребая лапами по прелой листве. Оборотни, неистово смердя тухлятиной, жались к стволам кряжичей. Кряжичи стояли перед скальной грядой суровым караулом, словно уверяя, что не позволят камню пролезть ещё дальше в лес.

— Намерение, — побелевшими губами твёрдо повторяет Йеруш.

Он не двигается с места, стоит, развернув плечи и задрав подбородок, смотрит на арку с вызовом.

— У меня есть намерение. Хрен ты меня сдвинешь с этого пути, громадина.

Силуэты в арочном проёме оформились.

Мурашки размером с дракона побежали по спине и плечам Йеруша, ноги стали очень-очень шаткими, а хребет — хребет как будто выдернули, и Найло понял, что сейчас упадёт, сложится на земле бесформенным кулем, ведь нельзя стоять ровно и прямо, если у тебя нет хребта.

Лицо Йеруша ужасно побелело и застыло, словно восковой слепок, но эльф не проронил ни звука. Мгновение, другое — он всё ещё стоит на ногах, он не оседает наземь бесформенным кулем, не отшатывается и не бежит прочь, у него всё ещё есть силы стоять здесь, развернув плечи и задрав подбородок. Только пальцы его выдают, только пальцы, которые трясутся и дёргаются, словно играют невесомую и стремительную мелодию на невидимых струнах.

Внутри Йеруша бурлит и клокочет лавовый пожар.

Из арки портала к Йерушу идут родители.

***

Ночная стоянка нашлась сама собою: небольшой отвилок тропы вдруг показался Илидору настолько уютным и зовущим, что дракон свернул туда, не успев даже подумать: его это было желание или… да кочерга знает, чьё ещё. Кочерга знает, что вообще делает с ним этот лес. Может, Найло был не так уж неправ, когда говорил, что это место меняет людей сильнее и быстрее, чем любые другие места, в которых Найло доводилось бывать или о которых ему доводилось слышать.

Впрочем, Илидор — не человек, да и Найло тоже.

Подлесок в отвилке был особенно густым, но при этом — светлым и ярко-зелёным, даже немного с желтизной, и это была скорее желтизна рассвета, чем увядания. Нить тихой тенью скользила за Илидором, и лишь едва слышный шорох одежд отмечал её присутствие. В груди дракона стала рождаться неспешная, умиротворяющая мелодия. Не из тех, которые убаюкивают бдительность, нет, — мелодия никого не пыталась удерживать или к чему-то подталкивать, она не возражала, чтобы её перестали слушать, если вдруг она окажется не нужна. Эта мелодия ни к чему не стремилась и никого ни в чём не собиралась убеждать — она родилась сама для себя и теперь просто текла и растворялась в воздухе.

***

Мать выглядела моложе, чем в тот день, когда Йеруш ушёл из дома. Видимо, без ужасного-вечно-разочаровывающего-сына в её жизни стало существенно меньше волнений и тревог. Без этого бестолкового-плохого-ребёнка Йеруша она просто расцвела и сейчас выглядела едва ли не его ровесницей.

Он помнил её такой, в своём детстве, в каком-то из редких счастливых дней, когда Йеруш умудрился ничего не сломать, не ляпнуть ничего неуместного, не задать ни одного дурацкого вопроса, не уронить нож во время обеда, не сёрбать соком — словом, в один из редких счастливых дней, когда Йеруша как будто не существовало.

Да, он помнил мать именно такой: юной, румяной, сияющей, и глаза её лучились светом, и улыбка была такой лёгкой и задорной… О небо, неужели его мать и правда была такой?

Он помнил. Сияющие глаза, весёлую улыбку, высоко забранные волосы, которые открывали длинную шею, и это струистое голубое платье с красными атласными лентами по подолу…