— Грибойцы не говорили нам про драконов! — Фодель негодующе выпрямилась во весь рост, и Рохильда чуть качнулась назад. — Ни слова! Грибойцы говорили о прежних деяниях Храма в Старом Лесу. О битве воина-мудреца с народами, которые встали против славы отца-солнца…

— Ну так то грибойцы, чего ж было от них ожидать, — поджала губы бой-жрица и сложила руки на груди. — Говорила я: не след напропалую лезть сюда со своей правдой, посколечку в сих землях другая правда про былое и про Храм, и про веру нашу светлую! Не послушали меня, не послушали, а? Знай своё торочили!

Из-за лекарского шатра появилась коротко стриженная жрица со свёртком-младенцем на сгибе локтя. Остановилась поодаль, стала слушать. Фодель и Рохильда на повышенных тонах выясняли, какое отношение дракон имеет к неосторожным действиям Храма в землях грибойцев, отчего старшие жрецы не послушали умницу Рохильду, насколько опасно оставаться на этом месте ещё хоть миг и как следует встречать Илидора, когда он вернётся. При этом Рохильда выражала неистовую надежду, что он не вернётся, а другие жрецы сердито шикали на неё: всем казалось, что бой-жрица горланит слово «дракон» во всю глотку и что на этот крик сюда сейчас снова прикосолапят грибойцы и притащат свои фонари с жидким огнём.

Ссора пухла, пухла и не могла уняться, как не может уместиться в кадушку подошедшая опара. Дневное происшествие изрядно всех испугало, как бы жрецы ни пытались делать друг перед другом вид храбрый и умудрённый — нервное напряжение должно было так или иначе пролиться. Странно лишь то, что на поляне ругались всего две жрицы под одобрительные или осуждающие выкрики остальных. Даже легко раненые следили за перепалкой с большим интересом, разве что морщились и время от времени бессознательно касались повязок.

Тяжёлых сразу унесли в лекарский шатер, и было непохоже, что все они доживут до вечера.

— Ничего он не безобидный! — напирала Рохильда. — Скажешь тоже! А кто хвощей раскидал, как кузнечиков? Кто едва не придушил Ыкки, когда котули пришли на вырубку? Может, он теперича вообще прибил того Ыкки и теперь вовсе не вернётся! Так оно нам только к лучшему будет! И кто подрался с тем котулем в посёлке, с Ньютем?

— Это Ньють напал на Илидора! — наконец нашлась с возражением Фодель.

— Не знаю, не знаю! — напирала Рохильда. — Нас-то не было там, не было! А вот кто был, — быстрый взгляд в сторону Кастьона, который досадливо морщится, — те некоторые говорят так: котуль-то напрыгнул на дракона, а только дракон-то над ним насмешничал, дракон-то прямо напрашивался!

— Но это же неправда! — Фодель тоже бросила взгляд на Кастьона — тот глаз не отвёл, сложил руки на груди и сжал в нитку губы.

— А кто сейчас виновен в том, что грибойцы взбудоражились, а? Никогда они такие взбудораженные не были, а тут на тебе: стоило сдружиться с драконом, как грибойцы запели, что в наш лес вошло зло, что лес сердит!

Рохильда нависла над Фодель, та упёрла руки в бока и отрезала:

— Лес и прежде сердился на нас! Не он ли сыпал нам неприятности от самой вырубки? Не ты ли сама твердила об этом всё время, многие дни, пока Илидора ещё и рядом с нами не было? Может быть, грибойцы называют злом не его, а Храм? И не для того ли мы ищем дружбы местных жителей, чтобы сделать лес не таким опасным? Чтобы успокоить тревогу леса и усмирить его недовольство?

Рохильда фыркнула, и капли слюны попали на мантию Фодель.

— И как нам в чём поможет это драконище, которое жуков роняет? Нам от этого становится безопасно? Или лес радуется? Или чего?

— Довольно! — как всегда неведомо откуда появилась старшая жрица Ноога. — Сейчас не место и не время для спора! Но если уж по-иному вы не можете разойтись, Фодель, Рохильда… Раз уж наши братья и сёстры пренебрегли своими обязанностями, чтобы послушать ваш спор, то я готова его разрешить! Мои слова в полной мере отражают мнение всех старших жрецов и Юльдры. Действительно, поведение Илидора можно назвать беспокойным, ты права в этом, Рохильда. Довольно, Фодель! Мы были готовы к этому, когда называли Илидора своим другом! Мы знали, что беспокойность — часть сущности всякого воина! Невозможно совершать великие дела с холодным сердцем! Невозможно требовать, чтобы человек проявлял лишь те качества, которые нам удобны! Невозможно называть другом лишь удобную часть человека!

— Он. Не. Человек, — уронила Рохильда в повисшей тишине. — Он тварь и порождение хаоса. Он опасный. Да вы неужто не видите, про что я говорю? Неужто вам самим не жутко от того, какой он горячечный?

Собравшиеся возбуждённо зашептались. Жрица с короткой стрижкой, держащая на руках свёрток, медленно подошла ближе, и тут же с нею рядом встали несколько других женщин и мужчин. Для них уже не имело значения, что скажет Ноога. Имело значение, что скажет молодая жрица с короткой стрижкой и свёртком-младенцем в руках — Асаль. Ноога видела это и понимала. Все видели и понимали это. Старолесский Храм Солнца грозил расколоться внутри себя, он всё громче и громче похрупывал — из-за действий Юльдры, из-за его неудач, из-за многократно сорванных переговоров со старолесскими народами, а вовсе не из-за дракона.

Хотя отношения Юльдры к Илидору Асаль тоже не разделяла. Она была уверена, что Илидор навлечёт на Храм огромную беду, поскольку дракон суть есть тварь, никаких исключений быть не может, и Юльдра перешёл черту, назвав его другом.

Ровно так же Асаль не разделяла стремления Рохильды поговорить об Илидоре, когда раненые жрецы и жрицы нуждаются в помощи, а рядом со стоянкой Храма находится поселение грибойцев, способных бросать в живых людей текучий огонь.

«Большинство наших братьев и сестёр утратило ясность взора и разума в этом лесу, — так говорила своим единомышленникам Асаль. — Куда ведёт их дорога? Можем ли мы назвать её дорогой солнца и света, видим ли мы, чтобы Храм выжигал тьму и мрак на своём пути?».

Какой уж там «выжигать мрак», если Храм называет другом Илидора, пусть даже тот и убивает других тварей… Пока что. Тем, кто не утратил разум, совершенно ясно: это только пока что. Те эльфы, которые приходили в Гимбл, чтобы предупредить короля гномов о вероломности Илидора, знали, что говорят. Пусть даже поверенный короля гномов сделал вид, будто не послушал тех эльфов — но что-то незаметно, чтобы дракон остался в Гимбле.

— Вы не знаете, — твердила своё Рохильда. — Не имеете воображения, что есть дракон! Огонь в его груди — то не очищающее пламя! То не свет отца-солнца, что озаряет темнейшие углы! Огонь внутри дракона — то пламя хаоса! Слепящее, пекучее, опалючее! С хищным рёвом оно жгёт и пожирает всё, что встретит на дорогах своих! Не свет любви оставляет оно после себя, а мёртвость и горелые кости!

— Рохильда! — Ноога шагнула к бой-жрице, и та отпрянула. — Рохильда, достаточно! Не слишком ли горячечны твои собственные слова? Не пытаешься ли ты сама спрямлять пути?

Бой-жрица задохнулась, руки её заполошно стали мять подол укороченной мантии.

Ноога строго оглядела Рохильду, перевела взгляд на других жрецов, и многие опустили глаза. Асаль смотрела в упор.

— Давайте займёмся делом! Как только вам не совестно затевать пустые свары и обсуждать нашего друга за его спиною! Как только вам не совестно тратить время на споры, когда тела погибших нуждаются в упокоении, а раненым требуется уход! Все мы немедленно должны заняться делом, и я настаиваю, чтобы никто не произносил и слова сверх необходимого, пока тела наших братьев и сестёр не будут провождены в путь по дороге солнечной пыли!

Никто не осмелился перечить Нооге. Асаль и окружившие её жрецы, пошептавшись, разошлись ухаживать за ранеными — в данном случае это означало отойти к ближайшему дереву, присесть рядом с легко раненым человеком, которого кто-то уже заботливо перевязал, участливым тоном спросить, как он себя чувствует, а потом — только слушать, вовремя кивая и периодически поднося страдальцу водички.

Поодаль расставлял свои штативы Йеруш Найло, на которого никто не обращал внимания, но который сам очень даже обращал внимание на те слова, что были сказаны и особенно — на те, которых сказано не было.