- Вас господин полковник. А вас господин Шервинский, президент сегодня не примет. Он уже полностью разобрался в интересующем его вопросе.            

  Алексей так никогда и не узнал, что его судьба была решена вчера вечером, когда в президентский кабинет был вызван начальник Генштаба Слащев и генерал Щукин для обсуждения положения в Синьцзяне. Готовилась дипломатическая нота о поддержке Россией решение курултая уйгурского народа по провозглашению независимости Восточного Туркестана. 

  Русские дипломаты в тайных переговорах сумели договориться с генералом Цзынь о разделе Синьцзяна на две части. За уйгурами остались земли по линии Яркенд, Куча, Карамай и Бурунчи,  все остальное отходило китайцам. Столица Синьцзяна Урумчи был объявлен нейтральным городом и для гарантии его нейтралитета в него был введен русский гарнизон. 

  В глубине души Якуб-хан был очень недоволен тем, что часть уйгурских земель осталось под властью китайцев, однако дальнейшее расширение своего влияния на восток не входило в планы России. Полное освобождение восточного Туркестана привело бы к серьезному обострению отношений с Китаем. Хотя в нем и правили военные клики, попеременно сменяя друг друга в столице, но Поднебесная продолжала оставаться общепризнанным государством, хоть и серьезно больным.      

  Создавать у своих границ большое мусульманское государство и при этом платить за это жизнями своих солдат, президенту Алексееву совсем не хотелось и поэтому, не мудрствуя лукаво, он поступил так, как делали все его предшественники. Он вступил в переговоры с генералом Цзынь и предложил поделить Синьцзян на две части, пообещав при этом дать определенные отступные. 

  В другое время генерал Цзынь естественно возмутился бы и вполне возможно, что приказал бы повесить парламентеров, однако положение дел был не в пользу генерала. Потерпев поражение при подавлении восстания уйгуров, потеряв большое количество людей и вооружения, убежав из Урумчи, теперь генерал был жалкой фигурой в политическом раскладе страны. На возможность поддержки из Пекина ему нечего было рассчитывать, поскольку вес того или иного деятеля в Китае определялся количеством солдат находившихся в его распоряжении.   

  Для Цзынь было большим счастьем тот факт, что после его поражения никто из генералов клики не решил воспользоваться его бедственным положением, подобно тому, как это было в центральных провинциях страны. Синьцзян являлся бедной приграничной глушью и воевать за него ни один из представителей военных клик не было желания, тем более что вокруг центральной власти в Пекине началась очередная возня. 

  Не мог генерал Цзынь так же воспользоваться помощью своего дальнего покровителя туманного Альбиона. После казни в Урумчи британских военных советников, просить англичан о какой-либо помощи было бесполезно. При этом надежды, что положение китайского генерала спасёт столкновение интересов двух стран, полностью не оправдались. Русские не продвинулись ни на шаг южнее Яркенда, что не позволяло британцам громогласно заявить в своем парламенте об угрозе британских интересов в Азии.   

  Лишенный своих привычных козырей по прежней игре, генерал Цзынь после недолгого раздумья согласился с предложенным Москвой вариантом дележа Синьцзяна. Уступая часть восточного Туркестана, китаец получал статус союзника России, а вместе с ним и твердую гарантию невмешательства Москвы в его дела. Кроме этого, Россия предоставляла генералу военную помощь в виде стрелкового оружия и денежную помощь в размере двухсот тысяч долларов, с выплатой в течение десяти лет. 

  Переговоры о судьбе Синьцзяна длились три дня и завершились подписанием тайного соглашения, после чего Москва собиралась объявить миру о своей поддержке уйгурского государства. Якуб-хан не был посвящен во все детали переговоров и поэтому воспринял согласие Москвы на присутствие в восточном Туркестане русских воинских соединений с радостью, видя в них единственную гарантию своей безопасности от китайцев. 

 - Прекрасная работа господа – похвалил Слащева и Щукина президент – операция «Весна» благополучно завершена и даже точно в срок, чего, честно говоря, я не очень ожидал.

  Собеседники скромно потупили головы, ожидая продолжение речи высокого начальства, и оно последовало.

 - Мне очень понравилось смелое действие вашего специального представителя подполковник Максимова. Я прочитал все его телеграммы, донесения и рапорты и должен признать мастерство этого человека. Если бы он не настоял на своевременной переброске бронеотряда в город Верный, а затем в Кульджу, боюсь, наши дела были не столь блестящими – усмехнулся Алексеев.

 - Как он вовремя появился в Кульдже, умело сражался с китайцами и разбил их превосходящие силы, а затем был тверд в отношении уйгуров, которые энергично требовали продолжение похода и полного изгнания китайцев из Туркестана. Нет, определенно у этого человека есть голова на плечах. Как вы его собираетесь наградить? – спросил президент генералов.

  Зная суть дела, Щукин ловко промолчал и, прикрывшись субординацией, дал первым слово Слащеву.

 - Господин президент, Михаил Васильевич – начал фельдмаршал – то, что вы так точно подметили сейчас, перечисляя заслуги господина Максимова, это только одна сторона медали. Есть ещё и другая. 

  Слащев сделал паузу, внимательно наблюдая за реакцией Алексеева. С того моментально сбежало радостное расположение и, нахмурившись, он приготовился получить значительную ложку дегтя в бочку меда. 

 - Говорите Яков Александрович, я вас внимательно слушаю.

 - К моему прискорбному сожалению Михаил Васильевич офицер, чьи деяния вы здесь столь подробно перечислили, совершил одно, но очень тяжкое преступление. Оно не только полностью перечеркивает, все сделанные им благи поступки, но и требует справедливого наказания.

  Слащев вновь сделал значимую паузу, чтобы Алексеев как можно лучше осознал его слова и вновь добился своего.

 - Продолжайте, господин фельдмаршал – бросил президент, насупившись ещё больше. 

 - Я говорю об одном из самых тяжких воинских преступлений, которым никогда не было прощения в русской армии, убийстве своего боевого товарища – Слащев замолчал, но на этот раз он не стал растягивать паузы и сразу перешел к делу. В двух словах не жалея красок, господин фельдмаршал полностью пересказал Алексееву суть докладной записки переданной ему генералами из дознавательной коллегии. 

  Сам Слащев ровным счетом не имел ничего против самого Покровского. Попади ему подобное дело во время войны, фельдмаршал, несомненно, попытался с ним разобраться, а потом, скорее всего, списал в архив. Однако слава и почести порой играют очень дурную шутку. Став национальным героем, Слащев как это говорят в народе «забронзовел» и больше стал слушать не своих старых боевых товарищей, а паркетных генералов расстилавшихся перед ним мелким бесом и непрерывно поющих осанну. Поэтому он быстро поверил в виновность Покровского и, сказав раз слово, потом упрямо стоял на своем мнении до конца.

 - Что вы скажите об этом офицере генерал? – хмуро спросил Алексеев Щукина – насколько я помню, это ведь была ваша кандидатура?

 - Гибель генерала Анненкова, а перед этим полковника Барабанова очень запутанные дела. В них до сих пор оставляют очень много вопросов, на которых нет ответа. К сожалению, следствие не было доведено до конца, и теперь мы вряд ли найдем ответы на них. Однако если проводить подробный анализ всех событий что произошли в Синьцзяне, то в этом явно виден след наших британских соседей – осторожно ответил  Щукин.

 - Можно сколько угодно проводить анализ и выстраивать  логические линии, но факт остается фактом, капитан Тухачевский убит и у вас нет прямых доказательств невиновности вашего протеже - гневно парировал Слащев. 

 - Я верю, слову своего офицера, утверждающего, что это было самообороной – ответил Щукин, но без особой надежды, что к его мнению прислушаются.

 - А я верю выводам своих генералов, которые на этом деле уже собаку съели – продолжал напирать фельдмаршал, уверенно давя на скрытые точки. Если бы президент Алексеев был простым штатским человеком, то возможно фельдмаршал не был бы столь напорист, но президент был истинно военным человеком, для которого кастовая честь была превыше всего. Щукин очень хорошо понимал это нюанс и поэтому не стремился сильно защищать Покровского.