Громко, чтобы все слышали, я начал рассказывать про катер, упуская, разумеется, все лишнее. Чупренко слушал вполуха. Так мне казалось, потому что он был возбужден, то и дело оглядывался. Иногда забегал вперед и шагал задом, смешно дергаясь, прихрамывая на своем протезе. И поминутно перебивал.

— Значит, не утонул катер-то? А чего они Ивана оставили?

Ответ на этот вопрос мы и сами хотели бы знать. Уж я думал: может, матрос, которого посылали за Иваном, просто испугался, что уйдут без него, и вовсе не искал? Никак не укладывалось в сознании, что так вот просто взяли и бросили товарища на верную гибель.

За окраиной поселка начиналось поле, полого поднимавшееся к морю. Оно было еще по-зимнему серым. Кое-где росли упругие мелкие кусты, и повсюду были разбросаны белые камни, похожие издали на высушенные ветром кости сказочного древнего побоища.

Чупренко провел нас по окраине поселка и свернул на знакомую дорогу, ведущую к бухте. Теперь говорил он, торопясь, словно боясь не успеть, рассказывал, как шел этой степью, думая только об одном: чем бы помочь Ивану. Была б винтовка — залег бы рядом и принял бы вместе с ним геройскую смерть. Но не было винтовки, и он надумал только одно: договориться с Иваном о совместном плане действий. Что ночью он устроит в поселке какую-нибудь заваруху, пожар там или еще что, а Иван чтоб уходил куда-нибудь. Только когда увидел Ивана, понял: не уйти ему — израненный весь, лицо черное от пыли и крови, а правая рука висит плетью, перебитая.

Он притопывал протезом, и желтый ботинок его левой ноги сухо стучал об окаменевшую дорогу.

— Закурить попросил. Был у Ивана кисет, да развеяло табак по табачинке, когда осколком ударило. Ведь из миномета стреляли, когда так-то не смогли. Отдал я ему все, что было в карманах, стал свой план объяснять, да Кемпке, видно, в бинокль подглядел, саданул из пулемета. Очнулся я только на третий день в поселке, бабы уж хоронить собрались. С тех пор и стучу этой деревяшкой.

Он похлопал себя по протезу, остановился, осматриваясь, и шагнул вправо от дороги, полез по склону к кромке обрыва.

— Вот здесь, кажется. Позасыпано все, уж и не найдешь.

Со склона хорошо просматривалась дорога, видно было бухту и каменную гряду, отсекавшую ее от моря. Но само море скрывала пологая выпуклость над обрывом. Мне подумалось, что пограничники, копавшие окоп в начале войны и ждавшие нападения с моря, должны были выбрать позицию повыше. Я поднялся туда, к кромке обрыва, увидел спокойную ослепительно синюю даль. В другой стороне, метрах в сорока, проходила дорога. Отсюда она была видна вся до самого поселка, белевшего вдали россыпью одноэтажных домиков. С той стороны к дороге подступал крутой склон, ближе к бухте он становился отвеснее. И бухта тоже была видна, но каменную гряду скрывал острый выступ горы. Этот выступ, закрывший то место, где был катер, и убедил меня, что остатки окопа надо искать не там, а именно тут. Иначе бы Иван мог все видеть. Темны ночи зимой, но насмотрелся я на них за ночные дежурства, знал, что можно разглядеть во мраке, а чего нельзя.

— Может, здесь? — спросил я.

— Кто его знает, столько лет прошло.

Все неясности давней «были» вдруг сомкнулись между собой, образовав кольцо логически связанных фактов. Иван, вышедший в охранение, вспомнил про удобную позицию и занял ее. Матрос, посланный за ним, не зная об этом, шел по дороге, шел, несомненно, крадучись и поэтому не обнаружил Ивана.

— Вот тут и будем копать, — сказал я, остановившись возле оплывших неровностей на склоне, напоминавших давний окоп.

— Сейчас? — испуганно спросил Игорь.

— Кто и когда будет копать, это решит начальник. Наше дело доложить.

И подумал, что надо попросить начальника заставы отправить Игоря в наряд или еще куда-нибудь, чтобы не мешал при раскопках. Разрывать могилы вообще удовольствие небольшое, а под вздохи родственников — и совсем невозможное.

За что я люблю жизнь на заставе, так это за покой. Вроде бы откуда ему взяться? Ведь говорят же: граница не знает покоя. Только, бывает, вспоминаю гражданку и своего отца. Как часто приходил он домой взъерошенный, нервный. То у него конец квартала, то комиссия или еще что. И у нас бывают комиссии. Одни итоговые проверки чего стоят. А если на границе что случится! И в дополнительные наряды мы ходим, и по учебным тревогам бегаем. А ведь еще надо подтянуть огневую, строевую, физическую, специальную пограничную подготовку…

Все бывает на границе, все, кроме пустой суеты. Уверенность, пожалуй, первое слово, которым можно определить пограничную службу.

Вот и теперь: выстрел на границе — ЧП, нарушитель — ЧП. А вечер на заставе — как и всегдашний вечер: свободные от службы ребята весело режутся в волейбол на едва подсохшей площадке.

— Именинник пришел! — заорал Костя Кубышкин, мой тезка, языкастый парень, который почему-то не терял момента, чтобы подковырнуть меня. Как, впрочем, и я его тоже. — Отпускной чемодан приготовил?

— Не задержимся.

Он послал в меня мяч. Я отбил его так, чтобы сбегал подальше. Но Костя не сразу побежал, еще оглянулся, крикнул с веселым злорадством:

— Там тебе во-от такой отпускной выписали!

Это звучало подозрительно, и я замаялся. Краткосрочный отпуск на родину, конечно бы, не помешал. Только прежде я о нем не думал, чтобы не спугнуть «птицу счастья». А теперь начал думать. Ведь не было еще случая на заставе, чтобы за обнаружение нарушителя не предоставлялся краткосрочный отпуск.

Помаявшись, решил ускорить развязку и прямо спросить обо всем у начальника заставы. Тем более что все равно надо было идти докладывать.

Теперь я начал мучиться оттого, что Игорь куда-то пропал. Все, кого я спрашивал о нем, говорили, что он только что был тут. Был да сплыл. Тогда я сам постучался в дверь канцелярии и увидел Игоря мирно беседующим с начальником.

Игорь рассказывал о наших поисках. Рассказывал совсем не так, как собирался говорить я. По его выходило, что мы вроде бы совсем ни при чем, что главный герой — Семен Чупренко. А раз так, то благодарности не жди. И продолжения поиска — тоже. Чего искать, когда все найдено и подтверждено!

Я слушал и удивлялся: дурак он или сроду так? Ведь и неверно, что все найдено, есть только предположения. Надо бы еще походить по высотке со щупом, оглядеться. И надо бы Таню привести туда, посоветоваться. Может, даже вечерком привести, чтобы легче было вообразить себя на месте Ивана Курылева, понять его действия и тем точнее определить место его окопа, его гибели.

Я не хитрил, ну, может, самую малость был себе на уме. Но начальник, когда я начал выкладывать ему эти свои соображения, только свел свои тяжелые брови в одну линию.

— Еще походите. Даже и с Таней.

До Игоря, видно, только теперь дошел его промах, сидел, хлопал глазами. Это была его привычка: когда волновался, часто жмурился, словно подмигивал обоими глазами.

— Что ж, завтра воскресенье, завтра и начнем раскапывать, — сказал начальник заставы. — Идите отдыхать.

Он опустил голову к своим бумагам на столе еще до того, как мы повернулись кругом. Мы безукоризненно проделали эту солдатскую процедуру, и Игорь сразу шагнул. А я задержался на мгновение, снова повернулся и, словно ненароком, толкнул плечом дверь, чтобы закрылась.

— Товарищ капитан, разрешите вопрос?

Он поднял глаза, в которых больше было удивления, чем интереса.

— Вчерашний задержанный в самом деле был нарушителем или как?

— Для вас это не имеет значения, — сказал он. — Нарушитель есть нарушитель. — Подумал и добавил: — Это был обычный турист, незнакомый с пограничными правилами.

— «Подснежник»?

— Кто?

— Первый турист. Мы их так называем.

Он усмехнулся и уже с любопытством посмотрел на меня.

Я хотел высказать сомнение, что, мол, больно рано появился первый «подснежник» в этом году. Да и готовил же он надувную лодку, сам видел. Но начальник опередил меня: