— Раз надо, значит, можно, — уверенно сказал Гаичка. И засмеялся смущенно, вспомнив, что этим самым каламбуром когда-то их начинал воспитывать боцман.

Он натянул поверх форменки оранжевый спасательный жилет, крутнулся перед зеркалом и шагнул к трапу. И в этот момент услышал глухие удары пушки.

В трех кабельтовых от корабля прыгал большой катер. Разрывы на миг раскололи волну перед его носом и исчезли, растворились в пенном хаосе. Катер набежал на то место, где только что вспрыгивали фонтанчики разрывов, круто повернулся, завалился набок и нырнул за очередную волну.

На мостике было непривычно тесно. Полонский стоял, как часовой, — с автоматом на шее. Помощник командира корабля, одетый, как на парад, проверял внешний вид осмотровой группы, разглядывал фонари, рацию, пистолеты так, будто впервые видел их.

— Нарушители не останавливаются, пытаются уйти из наших территориальных вод. Высаживаться будем на ходу. Первый, кто попадет на катер, принимает меры, чтобы застопорить ход. Задача: выяснить, как судно попало в наши воды, и сохранить вещественные доказательства. Высадка предстоит трудная. Не спешить. Особое внимание на безопасность.

Лавируя, корабль медленно подходил к юркому катеру. Гаичка стоял на баке, уцепившись за леер, смотрел вниз. Это была какая-то странная посудина — с черными старыми бортами и свежеструганой, заляпанной мазутом надстройкой. И палуба у нее была не обычная, сто раз мытая, истертая каблуками и швабрами, а шероховатая, словно только что из-под пилы. И тоже вся в черных потеках пролитого мазута.

Гаичка оглянулся на старшего лейтенанта Рослякова, тоже стоявшего на баке, и по его пристальному взгляду понял, что и тот обратил внимание на свежие спилы на надстройке. Вместе с тем мгновенным, натренированным взглядом наблюдателя Гаичка окинул горизонт. Он был затянут стремительно летящей густо-синей, почти черной бахромой.

Перекрывая шум шторма, над кораблем загремели динамики:

— Всем укрыться! Задраить люки!

Гаичка взглянул на прыгающую рядом палубу катера в шагнул к люку. Он успел встать на первую перекладину трапа, успел даже поднять защелку крышки, как вдруг почувствовал жесткий удар, кинувший его в странную давящую и ревущую невесомость.

С моря донесся сухой треск: доски, торчавшие в камнях, крошились, оседая, исчезая в белых бурунах. Гаичка тоскливо оглядел берег. Повсюду окатанными углами громоздились камни. Над ними стеной поднималась к небу отвесная скала, серая, иссушенная солнцем. Он осторожно оттолкнулся локтями, намереваясь выйти из этого каменного мешка. И вдруг услышал голоса.

«Сюда!» — хотел крикнуть Гаичка. И зажал крик в горле. Потому что голоса были злыми, чужими.

— …А кто божился, что успеем проскочить?

— Сам знаешь, шторм помешал.

— Ты впутал, ты и выпутывай. Что теперь делать?

— Уходить, пока не накрыли.

— Куда?

— На кудыкину гору.

— Ты, сволочь, не крути!

За камнями послышалось какое-то движение. Хрустнула галька под тяжелым ударом. Потом басовитый голос, который только что воинственно нападал, произнес задыхаясь:

— Сколько денег ухлопали! Машину раскурочили на эту идиотскую шхуну. Хавкин всю сберкнижку вложил. А ведь как было просто: двенадцать миль — и в нейтральных водах. Дальше пограничники нам только бы ручкой махали, как иностранцам. Привет и уважение.

— Не ной. Сам хотел бизнеса. А бизнес — всегда риск. Не вышло — все равно улыбайся.

— Ха-ха! — грустно сказал хриплый голос. — Теперь нам снова тюряга улыбается.

— Это еще не самое страшное.

— А чего? Вышка? Не, за это вышки не дают, читал.

— Грамотный. Ну вот и думай. На ту сторону уходить — все предусмотрел, а как возвращаться…

— Ты, гад, подбил.

За камнем снова послышался мягкий удар, вскрик и злой сдавленный голос:

— А под шхуну маскироваться — чья идея? Лучше заткнись, изобретатель. Мы тут все одинаковые. И запомни на всякий случай: встретились в ресторане, ударила блажь по пьянке, решили прогуляться на ту сторону. Выпивка там дешевая, понял? Расколешься в малом, до всего докопаются.

— Ладно, пусти!

Голоса смолкли. И Гаичка снова услышал море — рев водоворотов у камней там, в полукабельтове, и беспорядочные тяжелые вздохи пенных валов здесь, под боком, на прибрежной гальке.

— Хавкина-то куда девать? — снова послышался хриплый, уже успокоенный голос. — С собой не унесешь, а и оставлять нельзя. Найдут, скажут: раз один выплыл, то и другие могли. Весь берег перероют на сто верст.

— Камень на шею да в море.

— Живого-то?!

— Все равно уж ему.

Гаичка изогнулся, чтобы дотянуться до кобуры, и чуть не вскрикнул от боли. Пистолет был на месте. Он поставил его на боевой взвод и начал подтягиваться на локтях, отодвигаясь в тень. Он уже почти стоял, опираясь спиной об острые выступы, когда увидел перед собой невысокого крепкого человека в мокрой телогрейке и шапке-ушанке, съежившейся от воды, сидящей на самой макушке его большой головы. Человек изумленно уставился на пограничника и вдруг начал виновато улыбаться, растягивая черную щель рта, окаймленного густой рыжей щетиной.

— Руки вверх! — сказал Гаичка, стараясь придать голосу как можно больше твердости.

Человек начал поднимать руки, но вдруг, резво отпрыгнув в сторону, скрылся за камнем.

Гаичка оттолкнулся локтями, шагнул вперед, выставив перед собой пистолет. Две согнутые фигуры, стуча галькой, убегали по узкой каменистой отмели, лежавшей у подножия высоченной отвесной скалы.

— Стой, стрелять буду!

Вместо грозного окрика из груди вырвался хрип. Тогда Гаичка стал стрелять в воздух. Те двое побежали еще быстрее, скрылись за выступом скалы. Выстрелы звучали глухо, не раскатисто, как, бывало, на стрельбище: скала кидала звуки в пустоту моря и они не возвращались, тонули в сумятице волн.

Идти оказалось не так больно, как кричать. Он пошел вперед, стараясь ступать осторожно, чтобы не упасть. У подножия скалы увидел человека с окровавленной головой. Человек лежал на боку, остановившимися, круглыми от страха глазами смотрел на пограничника. Он был похож на подстреленную хищную птицу, в предсмертном страхе ненавидевшую все, что живет и движется. Гаичка попытался нагнуться к нему, но сразу понял, что это не удастся. Тогда он встал на колени, обшарил мокрую одежду, вынул из кармана большой складной нож.

Так он и шел по отмели, как по коридору, между мокрой полосой прибоя и гладкой, оглаженной ветрами скалой. Как ни было тошно Гаичке, он все же попытался представить себя со стороны — мокрого, встрепанного, ссутулившегося от боли, с пистолетом в одной руке, с ножом в другой — и усмехнулся представившемуся образу.

«Чем страшнее, тем лучше. Этих волков культурным видом не прошибешь».

Он увидел их уже через десять шагов — две раскорячившиеся на скале фигуры.

— Назад!

Гаичка выстрелил вверх, в черную грудь горы. Пуля цокнула о камень и, жалобно ойкая, унеслась в море. Маленький, коренастый нарушитель, в мокрой шапке-ушанке, сразу же сполз на отмель. Другой, худощавый, черный лицом, в блестящей нейлоновой куртке с «молниями», затравленно оглянулся и продолжал карабкаться вверх. Гаичка снова нажал на спуск, но затвор только сухо щелкнул. Перезарядив обойму, он прицелился и выстрелил в растопыренную на камне ладонь. И поразился выдержке этого черного: даже не вскрикнул, мешком свалился вниз и скорчился, зажав руку полой куртки.

— Лицом к стене! Не двигаться! — приказал Гаичка. И расслабленно опустился на камни.

Оглядевшись, он понял, что стрелял напрасно: бежать нарушителям было некуда. Постепенно сужая отмель, скала обрывала ее и отвесной стеной входила в воду. Плыть? Но в такую погоду на первом же метре волны трахнут головой о камни. Да и сколько надо плыть? Пытаться залезть на этот стометровый отвес можно было только сгоряча, обалдев от страха. Здесь нарушители были, как в мышеловке. А там, сзади?

И вдруг Гаичка вспомнил. Однажды, разглядывая карту на штурманском столе, он обратил внимание на странное название небольшого берегового мыса — Колодец. И старший лейтенант Росляков рассказал ему, что тут и в самом деле как колодец — ни на шлюпке с моря, ни пешком с суши нет подхода. Вспомнив это, Гаичка даже улыбнулся, решив, что ему здорово повезло, если их выбросило именно в этом месте.