— Не беспокойся, тетя. У нас не улетучится. Я уполномоченный управления по конфискации имущества слизняков.

Когда Мерильда и двое мужчин вышли, он по-приятельски огрел Бланку по спине:

— А ты что тут делаешь, компаньера? Твоя бывшая хозяйка?

— Нет. Я пришла проститься...

— Ты перед ней не дрейфь! Ее песенка спета. Пусть уматывает, а мы тут такую школу отгрохаем! — Он огляделся. — Прилично жила бабеха! Барахла — как на ярмарке. Если хочешь, возьми что нравится, я зажмурю глаза.

Он скомкал огромными черными руками кружевное белье, брошенное на стол, потом расправил, начал удивленно разглядывать:

— Скажи ты! Совсем-совсем прозрачное!

— Как не стыдно!

— А что я? Это ей такое не стыдно было носить-то? — Он приложил к себе и, вихляя бедрами, прошелся по комнате. Захохотал.

«Не надо связываться, — остановила себя девушка. — Какой смысл?..»

Мерильда, учитель и пожилой военный возвратились в гардеробную.

— Ну как, вас устраивает? — Мерильда говорила любезно. Но Бланка почувствовала, что голос ее натянут как струна. — Может быть, вас шокируют росписи в гостиной или зеркала в туалетах?

— С эстетической точки зрения, госпожа де ла Перес, с учетом изменения педагогического процесса... — начал учитель.

Но солдат-негр перебил:

— Плевать. Картинки замажем, зеркала перетащим в класс танцев.

— Тогда все в порядке. Я несказанно благодарна, что вам в этом доме понравилось.

— Ключи, сеньора, — напомнил пожилой военный.

— Ах да, как это культурно!

Она принесла ключи. Перебрала их. Потрясла. Они глухо звякнули. Небрежно швырнула на стол. Солдат-негр сгреб их, сунул в карман, хлопнул по нему ладонью. Они опять звякнули.

— Порядок.

Старичок приподнял мятую шляпу:

— Счастливого вам пути, госпожа де ла Перес!

— Благодарю, господин учитель. Я этого никогда не забуду. Ни вам, ни вашим... товарищам.

— Что вы! Позвольте вам!.. — смутился, засуетился старик, но побоялся продолжить и выскользнул вслед за солдатами.

Дверь хлопнула.

— Вот так... — Мерильда без сил опустилась в кресло, закрыла лицо руками. — Ни дома, ни машины, ни даже ключей... — Она подняла лицо. В глазах ее были слезы. Усмехнулась: — А послезавтра в моем доме они откроют школу политпросвещения для певичек из «Тропиканы». И в спальне, где пылал страстями Хорхе, — помнишь моего шофера, черного, с такими лапами? — в этой спальне будет класс коммунистической морали. Ха-ха-ха! Недурно?

— Страшно.

— Не бойся. — Глаза ее уже просохли. Она встала, выдвинула ящики секретера, начала перебирать бумаги. — Письма от Луиса — еще до свадьбы. Неоплаченные счета. Письма от любовников... — Скомкала их. — Думаю, им это не подойдет в качестве учебных пособий.

Бросила бумаги в огонь. Бумаги вспыхнули. Отсветы огня заметались по стенам и потолку, по ее лицу. Она не отрываясь смотрела на огонь, на превращавшуюся в пепел бумагу. Потом подняла голову. Глаза ее были красны и жестоки.

— Пусть горит! Пусть сгорит дотла!

— Как ты можешь вот так все сжечь? — Бланка отстранилась.

— Все сожгу! Все! Как бы я хотела, чтобы сгорел весь этот дом, этот город, вся эта проклятая страна! — В голосе ее было исступление.

— Замолчи! — схватила ее за плечи и оттянула от камина Бланка. — Замолчи! Что бы ни было, мы же с тобой кубинки!

Мерильда сбросила ее руки.

— Кубинки!.. — Она зачерпнула из камина горсть пепла. — Нет, сейчас я сеньора Никто. Я сгорела. Я пепел.

Она дунула на ладонь — и черные хлопья разлетелись по комнате.

— Но завтра, даст бог, я поднимусь из пепла и стану мисс Американка. Птица, возрожденная из пепла! Тебе должен понравиться этот оригинальный поэтический образ.

— Прошу тебя, не паясничай, — остановила ее Бланка. Она подошла к окну. Глубоко вдохнула ночной воздух. Покачала головой: — Нет... Я не могу так легко относиться к жизни. Я не могу сегодня все сжечь, чтобы завтра стать другой. — Она резко обернулась: — Я должна верить! Мне нужна вера! Я должна найти свое место!

— Не морочь мне голову! — резко оборвала ее Мерильда. — Какое тебе дело до всей этой свистопляски? Выбирайся-ка и ты в Штаты. Так будет лучше.

— Не имею права.

— Понимаю. Нет приказа твоего Центра?

Бланка грустно усмехнулась:

— Да. Нет приказа моего Центра...

— Смотри, как бы он ни пришел слишком поздно. Уж будь уверена: когда запахнет жареным, они удерут первыми.

Подошла к подруге, мягко обняла ее. На Бланку пахнуло духами и теплом, и впервые за весь вечер она почувствовала Мерильду такой, какой знала всю жизнь. «Боже мой! Закрыть бы глаза и представить, что ничего не случилось... Ни с Кубой, ни со мной, ни с Конрадом...»

— Ты так ничего и не рассказала о себе, — мягко проговорила Мерильда. — Где ты сейчас живешь? Как? С кем?

«Как меняется ее голос...» — снова подумала Бланка. Прижалась к ней. Начала рассказывать: она снимает комнатку у самого залива, на авениде Уна. Когда конфисковали их дом, по ошибке конфисковали и все ее вещи. Она как раз была тогда в Сьерре. Вернулась — ни дома, ничего...

— Бедняжка! Хочешь, возьми что-нибудь из моего барахла. Бери все, пригодится. Мне уже... — Мерильда вздохнула.

— Нет, ничего не нужно. Все необходимое у меня уже есть.

— У солдата все имущество в ранце?

— Вот именно...

Мерильда, не опуская рук, равнодушно и даже как-то неприязненно оглядела комнату:

— Ну что ж, пусть остается управлению по конфискации...

Бланка уткнулась носом в ее плечо:

— Мне очень жаль, что ты уезжаешь. У нас была с тобой странная дружба. Ты всегда была такая красивая, такая элегантная! Я во всем хотела походить на тебя и... и даже завидовала до слез!

Мерильда вздрогнула:

— Ты говоришь как на моей панихиде.

— Нет. Просто рвется последняя ниточка с прошлым. А я — как форточка в пустой квартире... — Бланка почувствовала, что она сейчас заплачет. Замолкла. Осилила комок в горле: — Когда твой самолет?

— На рассвете.

— Тебе помочь?

— Не надо. Кажется, все. Больше не разрешат. Придется положиться на Конрада.

Она отошла от окна, плеснула в бокал баккарди, залпом, не разбавляя, выпила.

Бланка взяла из груды платьев одно, голубое с кружевами, приложила к талии. Вспомнила: на ней тогда было такое же — голубое с кружевами. Ей исполнилось шестнадцать. Ее первый бал. И он танцевал с ней... Помнит ли он тот бал? Помнит ли он все, что было у них потом?.. Они уже хотели обручиться. И вдруг все оборвалось. Где он? Что он?.. Неужели он все забыл? Не может быть! Но тогда почему же за все это время — ни слова, ни строки, никакого известия? Боже, она так давно ничего не знает о нем!..

— Что ты знаешь о Конраде? — спросила она.

— За него не беспокойся. Он стал в Штатах крупным боссом. Хоть магистр искусств, а не дурак. Не то что покойный муж его сестры и ваш родственничек.

— Босс...

В приложении к Конраду это слово Бланке не понравилось. Конрад — босс... Наверное, это очень глупо и старомодно, но она все так же самозабвенно и пылко любит его, как в тот первый день, в шестнадцать лет. Она держится за эту любовь, как тонущий в море за борт шлюпки. Но может быть, в этом ревущем, взбунтовавшемся море только любовь и верность имеют смысл. Уляжется буря, утихнут страсти — и они увидят солнечные и прекрасные берега. Они приглядятся — и окажется, что это все та же Куба, очищенная новыми ветрами, промытая новыми дождями. Что-то подобное говорил ей Конрад. Сейчас она представила его лицо и почувствовала, что ей стало легче. И наконец сказала то, ради чего пришла сюда:

— Передай Конраду: я все так же люблю его. Передай! И я верю в него...

— Для этого ты и пришла?

— Нет.

— Не ври. Смешно! Среди этой крови и грязи ты еще можешь любить и верить... Хорошо, я передам.

Бланка достала ключ, протянула:

— И вот... От моей комнаты. Авенида Уна, тридцать семь. Если он вернется... Когда бы он ни вернулся...