— Алексей Федорович — мой отец…
— Этим и обязаны вашему приезду?
— Нет! Просьба, Николай Павлович! Разговор должен остаться между нами…
— Такое уж у вас учреждение. И без предварения понятно! Так что же? Не плен ли вспомнить приехали?
— Плен…
Власьев сдержанно вздохнул.
— Много раз вспоминать приходилось! Забыть и сам не забудешь…
— Вам что–нибудь может подсказать из далекого прошлого фамилия Шкаликов?
— Как не может! Обязательно даже может! Только что же покойника вспоминать?
— Покойника? Откуда у вас такая уверенность, что он умер?
— Как меня председателем выбрали, написал ему письмо… Знаю… По себе… Трудно нам было, кто в плену побывал. А мне люди нужны. Приглашал его работать в колхоз. Жена ответила: умер, дескать! Утонул! Тому лет пятнадцать уже…
— Жив Шкаликов!
— Жив? Хм! Удивляться не хочу! Всякое может быть… Фокус, конечно, занятный! Но плохого вы от меня о нем не услышите! Жизнь он мне спас!
— Вы что же, без него не решились бы на побег?
— Побег? Оттуда? Из немецкого лагеря? Каждый час о побеге думал! И не я один! Только бежать некуда! Далеко не убежишь! Так хоть надежда какая — свои вот–вот придут! А побег — это очередь из автомата!
— Вас выводили на работы… Это было за пределами лагеря. Завалы, разрушения…
— Протокол нашего допроса, я вижу, вы изучили, Никита Алексеевич! Сохранился?
— Сохранился…
— Со Шкаликовым не беседовали?
— Ищем, чтобы побеседовать!
— Нового он вам ничего не расскажет! Бесполезно! Хотя придется объяснить, зачем умер! — Власьев грустно усмехнулся: — Выжил я, товарищ полковник, потому, что умел молчать. Разные там и всякие подворачивались с разговорами о побеге… Может, кто и искренне искал попутчиков, а чаще — от лагерного начальства проверку делали… Игру такую любили. Сколотит провокатор группу для побега, соберутся. Немцы даже помогут. Только из лагеря долой — они следом… И весело, и начальству реляция, вот, дескать, какие мы молодцы ребята! Никто от нас уйти не в силах! Шкаликова откуда–то перевели. Шальной он, что ли, или испугался, что из нашего лагеря уже никуда не переведут. Он прямо в открытую предлагал всякому и каждому… Бежим — и все тут!
— На этот раз вы не испугались, что это провокация?
— Я опять же ничего ему не ответил… Завалы, обвалы там всякие… Это все не существенно… Шкаликов ударил по очкам немецкого солдата. Сбил очки. Голубев вырвал у солдата автомат и прошил очередью немца. Как они убили немца, я сразу и решил — можно бежать! Если Шкаликов провокатор, то и ему беда! Не простят! И в побеге он не выдаст…
— Вы этого не рассказывали на допросе…
— А если Шкаликов не провокатор, а просто шальной и отчаянный малый? А? Загубил бы я его таким предположением! Потому и не рассказывал…
— Почему именно он пошел на хутор договариваться? Голубев считает, что по своей смелости…
— Голубев доходил… Он обессилел от голода… Куда ему идти? Раскольцев сам не спешил… Я так считал: если Шкаликов провокатор, а на хуторе немцы — не пойдет! Должен провокатор знать, где беглецов ждать договаривались… Нет немцев — снова риск… Вызвался идти, пусть идет. Жребий кидать между мной и Им надо было.
— Ну и как сейчас вы считаете? Провокатор он или нет?
— Никак не считаю… Не знаю, и точка! Всем, чем могу помочь, помог бы ему оправдаться!
— Помогите! Почему вы решили, что мы обязательно хотим его в чем–то обвинить? Во всяком расследовании всегда есть две стороны. Я тоже был бы рад, если бы он оказался честным человеком. Может быть, так оно и есть… Человек он, во всяком случае, сложный. Он исчез из дому. Скрылся… Разыграл спектакль… Утонул… И пятнадцать лет каждый месяц посылает деньги дочери… Такое напридумывал с этими переводами, мы ищем, никак найти его не можем! То из одного города идут переводы, то из другого! И все под разными фамилиями…
— Мне он там особо сложным не показался… Говорю, скорее шальным! А этот его фокус с переводами объяснить не могу. Не виделись с той самой поры, как к следователю из особого отдела ходили…
— Раскольцев–то женился на той польке…
— Да ну! — воскликнул Власьев и подался ко мне через стол.
— Это вас удивляет?
— Приглянулся он ей, значит… На голодного не похож был… Может, он в каком хозяйстве у немки батрачил… Подхарчила. Смазливым он был пареньком…
— Он старше вас.
— И я тогда был не старик. Что он там в протоколе показывает?
— Перечисляет лагеря, где был…
— По том временам другого ему не оставалось… Не нравилась мне его ухватистость… Да ведь недолго мы вместе были… И помалкивали… Польку мне хотелось бы повидать…
— Умерла она… Дочь от нее осталась…
— Они в Польше жили?
— Нет! Здесь. Раскольцев врач… Заметный! Специалист по печеночным заболеваниям!
— Печень у меня больная, но лечиться к нему не поеду!
8
…Все, однако, смешалось в моем повествовании, хотя я и стараюсь развертывать действия, как шло расследование. Но события развивались не в одном плане. Мы пока видели одну цель: найти Шкаликова, выяснить, кто его ищет, кого он боялся.
Случай на станции Рязань II с Василием вызывал сомнения. Но не такая уж это случайность, если разные люди ищут одного человека. Могло с Василием сыграть злую шутку просто нервное напряжение.
А между тем существовал во всей этой истории второй план.
…Нейхольд дождался на аэродроме своего гостя. Не Сальге — Иоахима Пайпера встретил он, а господина Эдвардса.
Это уже было похоже на мистификацию. Пять лет тому назад полковник одной из иностранных разведывательных служб приезжал сюда туристом.
Он посетил нашу страну ранее Сальге — Пайпера. Турист, да еще в группе. Он ходил по музеям, по выставкам, осматривал достопримечательности Ленинграда и Москвы. Обычный туристский маршрут. Заниматься его персоной мы тогда не имели никаких оснований. Позже стало известно…
Пойдем, однако, по порядку.
Жил–был художник–реставратор Евгений Прокофьевич Казанский. Пять лет тому назад ему было двадцать шесть лет. Ходил он к тому же в начинающих художниках–живописцах.
Само по себе все, что произошло с Казанским, не следует типизировать. Озлобленная бесталанность может принять самые неожиданные, а порой и чудовищные формы.
Казанский учился в Суриковском институте, но разошелся с профессурой в оценке своих работ. Не приняли его «самовыражения». Казанский освоил ремесло реставратора. Реставрация тоже искусство, но на второстепенных ролях терпит она и ремесленников, достаточно, конечно, искусных. Для того чтобы платили деньги, надо было овладеть ремеслом. Казанский им овладел…
В мастерской он расчищал древние иконы. Это требовало виртуозных навыков и специальных знаний. Но и то и другое доступно изучению.
Древнерусская церковная живопись обладает удивительным свойством. В ней присутствует кажущаяся простота приема, простота сюжетных решений, наложений красок, она легко вызывает подражание. От подражания к копированию грань перехода незримая.
Казанский в некоторых своих собственных работах переплавил церковные мотивы, и ему казалось, что сделал открытие в искусстве, обогатил современность древними национальными мотивами.
Художники этого за ним не признали, легко отличив подражание от настоящего искусства.
На том и конец бы… Однако совпало обращение Казанского к иконописи с модой на русскую икону в Европе и за океаном.
О том, что такое древнерусская живопись, известно было давно. Никто не сомневался, что она утвердила себя навечно в мировом искусстве. Как и всякое искусство различных эпох, имела она и знаменитых своих мастеров. Однако долгое время имена Андрея Рублева, Даниила Черного, Феофана Грека оставались лишь легендой… Тогда еще многим было невдомек, что эти великие мастера пятнадцатого века и начала шестнадцатого скрыты от нас множеством последующих записей на иконах. Только в начале нашего века химия помогла реставраторам снять наслоения последующих записей. Засверкали краски русских мастеров. Тогда и вспыхнула впервые эта эпидемия.
