— Валентин, телеграф в первую очередь… Подумай, кого послать с людьми туда.

— Есть, — ответил Малыхин, обдумывая, кому бы доверить такое щекотливое дело, как взятие почты. Сам же он отлучаться с парохода, где лежит ценный груз, не имел никакого права.

Звонарев находился рядом и слышал короткий диалог между комиссаром и хмурым Малыхиным.

Он только входил в роль прикомандированного к отряду чекиста. И Малыхин пока еще ему особых заданий не давал, пусть, мол, знакомится с людьми. Бернард же, естественно, стремился войти в доверие, расположить к себе этого, как он мысленно называл Малыхина, «морского сундука», а потом тайно искать золото. Ему, как новичку, еще не все открывали. Недолго думая, он предложил свои услуги.

— Давай, давай, кореш, включайся в дело! — сразу согласился Малыхин.

— Что же, пойдем и пощупаем железные нервы времени! — весело и, как показалось Малыхину, даже нагловато усмехнулся Звонарев, усмехнулся лишь одними губами, а глаза оставались спокойно-холодными. — Давай бойцов.

— Пяток хватит?

— Тебе, начальник, виднее.

— Вполне хватит, — решил Малыхин и направился к выходу из каюты, чтобы взять у Джангильдинова несколько человек.

В коридоре он столкнулся с Кирвязовым, бойцом второй роты, человеком смирным, аккуратным и исполнительным.

— Я к вам, можно? — Кирвязов загородил путь, и Малыхину невольно пришлось остановиться.

— Ну, что у тебя? Выкладывай.

— Документики мои спрячьте. — Кирвязов просительно улыбнулся и посмотрел заискивающе в глаза Малыхину. — В город выгружаемся, там бой идет. Нет, не подумайте чего-нибудь плохого, товарищ особый отдел! Я не о себе беспокоюсь, о партийной книжке своей. Чтобы она не попала в руки врагов… Ведь всякое случиться может! Я всегда раньше перед атакой комиссару отдавал книжку, когда в другом полку служил. — Боец вынул из кармана потрепанный и заношенный кожаный кошелек, перевязанный шпагатом, и протянул Малыхину: — А после боя вернете мне… Очень прошу вас!

— Сознательный ты боец революции. — Малыхин похвалил Кирвязова, принял его документы и, подумав, сказал: — Топай к своему ротному, друг, и доложи, что особый отдел тебя берет для выполнения важного задания.

— А как же, товарищ, я не буду участвовать в сражении?

— Тут тоже дело рисковое, похлеще, чем на улицах Астрахани, — Малыхин посчитал такое объяснение вполне исчерпывающим и окликнул московского чекиста: — Звонарев!

— Здесь я! — Бернард подошел на зов.

— Вот бери одного партийца, дисциплинированный товарищ. — Малыхин кивнул на Кирвязова. — Сейчас еще четверых добавлю.

Звонарев и Кирвязов понимающе посмотрели друг на друга. Все отлично!

Вскоре пришли четыре татарина, недовольные тем, что их послали «караулить пошту».

— На кой чертова матери нам надо караул нести письмам-бумажкам! Нам нада белых крепко бить, татарский Астрахань делать свободным!

— Кто из вас город знает? — строго спросил Звонарев.

Татары молчали, переминаясь с ноги на ногу. Никто из них не бывал в Астрахани, всю жизнь провели в Казани.

— Приказ будем выполнять. — И Бернард пошел к сходням. — Найдем почту сами!

На пристани Звонарев остановил коричневого от загара парнишку, спешившего с пустым ведром и кружкой — распродал воду и бежал за новой, — взял за костлявое плечо:

— Ты за кого, за красных или за белых?

— За красных! — Мальчишка попытался высвободить плечо. — Пустите, дяденька! Больно!

— Если за красных, тогда помоги нам. Покажи самую короткую дорогу на почту.

— Почту? — Выгоревшие на солнце белесые брови мальчишки сошлись у переносицы. — Пошли, дяденька. Только там стреляют!

— У нас тоже свои пушки имеются. — Кирвязов погладил ладонью свою винтовку. — Ты с нами не бойся! Как звать тебя?

— Федька.

— Федор, значит. Красивое имя у тебя, царское. — Бернард отпустил плечо. — Был такой на Руси царь Федор.

— Все они теперь бывшие, — рассуждал Федька, ведя бойцов по пыльному переулку. — Сейчас свернем налево, а потом прямо. Царя Николашку тоже уже шлепнули! В Екатеринбурге. Вчерась сообщили.

Бернард не слушал дальше Федьку. В голове не укладывалась такая сенсация, Николай Романов казнен большевиками! Татары на своем языке стали оживленно лопотать, обсуждая новость.

— Да, бывшая великая Российская Империя трещит по швам, — сказал тихо Бернард, бросив многозначительный взгляд на Кирвязова. — Как считаешь, Илья?

— Только бы не прозевать, — ответил тот и улыбнулся сухими маленькими губами.

— Все будет в наших руках, — в тон ему отозвался Бернард.

Они встретились лишь вчера. Все эти дни Брисли, стараясь ее привлекать к себе внимания, обходил каждую роту отряда, знакомился с бойцами. Это входило в его обязанности. Только этот человек, с документами чекиста, имел еще и тайную цель — разыскать агента. В Москве, в Сокольниках, на явке военный атташе английского посольства показал Бернарду фотографию человека лет тридцати, с обычным, ничем не привлекательным, слегка вытянутым лицом, блеклыми светлыми глазами и маленькими губами, и пояснил, что у их агента, прибалтийского барона Альберта фон Краузе, настоящие документы на имя красноармейца Ильи Кирвязова, расстрелянного в Мурманске, когда там высадились английские и французские войска.

Бернард разыскал Кирвязова на второй день плавания на пароходе, однако лишь вчера удалось поговорить с ним несколько минут. Кирвязов стоял один у самого борта на корме и попыхивал самокруткой. Бернард подошел, попросил прикурить и, улучив момент, тихо шепнул пароль. Барон растерялся, пальцы у него дрогнули, и он выронил самокрутку.

— Подними и выкинь за борт. — Бернард тихо назвал подлинное имя барона, отчего у Кирвязова пошли красные пятна по шее, лицу, а в глазах замелькал страх. — Тряпка!

Только несколько крепких ругательств, произнесенных почти беззвучно по-английски Бернардом, заставили барона успокоиться: он окончательно убедился в том, что перед ним действительно его единомышленник и коллега, а не страшный московский чекист. Он сразу обрел силу духа.

— Где? — Бернард назвал слово «золото» по-английски.

Барон сообщил, что оно находится на пароходе, только он никак пока не разыскал эти секретные ящики, он облазил весь трюм, но и там их не оказалось.

— Скорее всего, они хранятся в каютах командира, комиссара и начальника особого отдела, — по-английски ответил барон.

На почту они опоздали, там уже наводили порядок моряки Астраханско-Каспийской флотилии. Матросы отбили здание и поставили охрану.

Моряк с забинтованной шеей и порванным наискось рукавом форменки небрежно стоял в дверях, зажав под мышкой карабин, и никого не пускал внутрь.

Бернард сунул ему в белобрысое лицо мандат Ивана Звонарева, показывая пальцем на главную строчку:

— Читай, что написано? «Всероссийская чрезвычайная комиссия»… А вот здесь что? «Москва»!

Но тот был невозмутим:

— Тебя, работяга, еще пустить можно, а их, пехоту, — он показал пальцем на остальных, — ни за что!

Бернарду ничего не оставалось делать, как идти одному. Кирвязов и четыре татарина остались дожидаться его у каменных ступенек.

Бернард сразу направился в аппаратную телеграфа. Там было пятеро матросов, вооруженных маузерами, и начальник почты — человек средних лет, интеллигентного вида. Он, терпеливо слушая моряков, смотрел поверх их бескозырок своими светло-зелеными, бутылочного цвета остекленелыми глазами и со всеми соглашался, кивая головой. За последние полгода он пережил больше, чем за всю свою жизнь. Дважды его ставили к стенке, по очереди: сперва красные, потом белые. Грозили, требовали. Начальник почты ушел в себя, замкнулся, стал безразличным ко всему, словно на него надели какую-то скорлупу, лишь в темно-каштановых волосах появились седые пряди.

Он стоял, устало прислонившись костлявым плечом к стене, и отвечал односложными фразами. Час назад в этой же комнате хозяйничали мятежники, и бывший офицер, пухлолицый, с щеголеватыми усиками и бакенбардами, злобно тыкал в лицо наганом и требовал немедленно связи с Оренбургом, с атаманом Дутовым или Красноводском. Теперь пришли красные матросы, требуют связи с Царицыном и Баку. Но ни мятежники, ни большевики не хотят понять, что линия связи давно перерезана и дальше пригородных станций железной дороги вести разговор нельзя…