Быть может, читателю интересно узнать, что случилось с главными действующими лицами этого повествования.
Мое двусмысленное положение кончилось с разрывом дипломатических отношений между Турцией и Германией. В мае 1944 года, то есть вскоре после событий, о которых говорилось в предыдущей главе, турки пришли к соглашению с союзниками, и несколько месяцев спустя дипломатические отношения между Турцией и Германией были прерваны.
В эти месяцы я под различными предлогами все время откладывал свое возвращение в Германию, хотя мне давно было приказано вернуться.
С мая по август вместе с другими германскими официальными лицами в Турции я был занят эвакуацией довольно большой немецкой колонии, всё ещё находившейся там. Предстояло отправить в Германию более двух тысяч человек, в том числе много женщин и детей. Турки заявили нам, что все эти люди должны выехать к концу августа, в противном случае их интернируют как подданных вражеской страны. Но мы сумели почти всех их отправить на родину.
Германский посол выехал 5 августа 1944 года. До конца месяца предполагалось отправить три специальных поезда, на которых должны были выехать все оставшиеся немцы.
Я вовсе не жаждал вернуться в Германию и поэтому устроил так, что должен был выехать лишь с последним поездом. Однако этот поезд вовсе не вышел из Анкары. Красная Армия, наступая через Балканы, уже перерезала железнодорожную линию где-то между Софией и Белградом.
Таким образом, 31 августа я и моя семья были интернированы вместе с другими оставшимися в Анкаре сотрудниками посольства и членами немецкой колонии. Нас не отправили в концлагерь – мы просто остались на территории посольства. Единственное изменение состояло в том, что дом окружили несколькими рядами колючей проволоки, за которой взад и вперед ходили часовые.
Это интернирование было временным, пока не найдется возможность отправить нас в Германию. Мы ждали, что ещё до конца года нас отправят на шведском пароходе, которому союзные флоты должны были обеспечить свободный путь и дипломатическую неприкосновенность. Но мне опять повезло. До конца апреля 1945 года шведы не могли предоставить нам этого парохода. К тому времени Гитлера уже не было в живых, а Третий Рейх доживал последние дни.
Через некоторое время я и несколько других германских дипломатов погрузились на пароход в Стамбуле. Когда мы добрались до Гибралтара, война закончилась. Поскольку не существовало больше германского правительства, не было также и германской дипломатической службы. Мы утратили свою дипломатическую неприкосновенность. Некоторые из нас были ненадолго интернированы англичанами сначала в Англии, а позже – в Германии, в английской зоне оккупации.
После допроса меня освободили и отправили обратно в Вену, в мой родной город. Там я встретился с женой и детьми, которые до этого некоторое время провели в Швеции. Когда шел Нюрнбергский процесс, меня раза два вызывали в суд давать показания. Против меня не было выдвинуто никаких обвинений. С радостью могу сказать, что я возвратился к мирной жизни с честной репутацией. Теперь я живу в небольшом местечке возле Инсбрука, в Австрийском Тироле, где работаю начальником по экспорту в одной из фирм, занимающейся производством текстиля.
И Риббентроп и Кальтенбруннер были приговорены в Нюрнберге к смертной казни и повешены. Фон Папена, который тоже был в числе подсудимых на этом знаменитом процессе, полностью оправдали. Теперь он живет в Западной Германии.
Не знаю, какая судьба постигла девушку, которую я называл Элизабет. Я видел её один раз, но поговорить с ней мне не удалось. Это произошло уже после рокового 6 апреля, а немного спустя она уехала из Турции – к лучшему или к худшему для нее, трудно сказать. Она как в воду канула, и до сих пор даже её семья не имеет представления, где она живет, и не знает, осталась ли она в живых.
Я не знаю, как она выглядит теперь. Элизабет, которая работала у меня, была очень светлой блондинкой с длинными волосами – типичная гетевская «Гретхен». Я слышал, что у девушки, которая выехала тогда из Турции, были короткие черные волосы, что на ней была изящная американская одежда и что она изрядно красилась. Как говорили, она была похожа на элегантную молодую американку.
Цицерон тоже как в воду канул. Вскоре после нашей последней встречи его уже не оказалось в английском посольстве. Был ли он арестован или же сумел вовремя скрыться, я не знаю, да, вероятно, и не узнаю никогда. Архивы английской разведывательной службы могли бы раскрыть, что с ним произошло, – могли бы, но этого, конечно, никогда не будет.
Если Цицерону и удалось бежать, захватив с собой деньги, ему не придется вести ту роскошную жизнь, о которой он мечтал. Вспомним, что он хотел построить просторный дом в каком-нибудь райском уголке земного шара, где не было бы англичан. Даже если бы он нашел такое место, все равно денег, которые он получил, хватило бы лишь на то, чтобы построить небольшой комфортабельный коттедж.
От меня он получил триста тысяч фунтов стерлингов, то есть свыше миллиона долларов по тогдашнему валютному курсу. Эти деньги были переданы ему пачками, состоявшими из десяти-, двадцати- и пятидесятифунтовых кредитных билетов. После того как закончилась операция «Цицерон», я узнал, что почти все они были фальшивыми. Кажется, лишь первая пачка, присланная министерством иностранных дел, содержала настоящие деньги; но я не сомневаюсь, что двести тысяч фунтов стерлингов, отправленные германской разведывательной службой, были, конечно, сделаны в Германии, как и чемодан, в котором они были доставлены в Анкару из управления Кальтенбруннера. Несомненно, что последующие партии денег, полученных от него, тоже были фальшивыми.
Я обнаружил подделку много времени спустя, а подтвердилась она лишь после войны. Люди Кальтенбруннера так искусно подделывали деньги, что даже управляющие банков попадались на удочку. Наш управляющий в Стамбуле был не единственным человеком, который обманулся. И только эксперты английского банка окончательно установили, что деньги фальшивые.
Таким образом, если Цицерону удалось бежать, захватив с собой все свои деньги, они составляли в целом следующую сумму: тридцать пять тысяч фунтов стерлингов, двадцать тысяч долларов и на две тысячи фунтов стерлингов бриллиантов – меньше, конечно, чем он истратил в Анкаре на шелковые рубашки и ручные часы. Всего у Цицерона было приблизительно сорок тысяч фунтов стерлингов. Правда, это довольно значительная сумма, но она составляла немного больше одной десятой тех денег, которые, по его предположению, он заработал. Так как Цицерон передал нам в общей сложности около четырехсот фотоснимков, выходило, что ему платили приблизительно по сто долларов за каждый документ. Если учесть тот огромный риск, которому он подвергался, это была не слишком уж щедрая плата.
Теперь мне ясно, почему Берлин без колебаний уплатил десять тысяч фунтов стерлингов за список мелких расходов по английскому посольству. В сущности, они купили ничего не стоящую катушку фотопленки за ничего не стоящие листочки бумаги.
Теперь, когда уже многие годы отделяют меня от того тревожного времени и можно гораздо спокойнее вспоминать о нем, я вижу какую-то мрачную иронию, даже своего рода символ в том, что почти все выплаченные Цицерону деньги были фальшивыми.
Обо всем уже сказано, и пора, наконец, задать вопрос: как же руководители Третьего Рейха отнеслись к секретным материалам, похищенным из сейфа английского посла?
Была выплачена самая крупная сумма денег, какая когда-либо упоминалась в истории шпионажа. Правда, её заплатили за очень ценные документы, дававшие самые свежие сведения о секретных планах противника, но уплаченные деньги были фальшивыми, а полученные сведения никогда не были использованы.
На мой взгляд, в этом заключается наиболее важный с исторической точки зрения момент в операции «Цицерон». В конечном итоге, все, что узнали германские руководители из этих документов, сводилось к одному: они вот-вот должны проиграть войну.
