— Ничего, теперь уже немного терпеть осталось. А пока надо дело делать. Вы к соседям приглядывались, как я просил?

— И я и Романов искали честных людей. Пусть он расскажет.

— Приглядели мы тут несколько хороших парней, — вступил в разговор Романов. — Немцы их на мелочах попутали, запугали. С ними по душам поговорить, так они фашистам покажут…

— А вы не пробовали потолковать?

— Вокруг да около ходим. А чтобы прямо, так нет. Мы конспирацию понимаем.

— Ну и правильно сделали. Нам с вами большая осторожность нужна. Покажете мне ребят издали, незаметно. Я с ними потолкую. А сами как?

— Мне скоро на задание, — сказал Подияров. — К Шнеллеру не вернусь.

— Ну, что ж, дело доброе. Передашь от меня привет генералу Быстрову. Ни пуха ни пера тебе.

— К черту, — отозвался Подияров.

В течение ноября–декабря по паролю «Я к генералу Быстрову от Пограничника» к советским контрразведчикам пришло с повинной десять агентов Валкской разведшколы. Шнеллер нервничал. Такого массового провала агентуры еще не было. Конечно, и раньше не все агенты возвращались, по чтобы за короткое время без следа исчезло десять человек подряд — подобного не случалось. Шнеллер докладывал в «Абверштелле–Остланд» и «Штаб Валли», что агенты убиты при переходе линии фронта, но хорошо знал, что там мало верят этому. Начальник школы чувствовал, что над пим сгущаются тучи, приближается гроза. Скоро терпение руководства абвера иссякнет, и его призовут к ответу.

Как завидовал когда–то барон своему предшественнику, место которого мечтал заполучить. А теперь вот не радовался своему назначению, опять завидовал Рудольфу, который вовремя сумел уйти из Валкской разведшколы, получив другую, более выгодную работу.

Шнеллер чувствовал, что в школе кто–то тонко и умело ведет агитацию среди завербованных, склоняет их не выполнять заданий абвера, переходить к русским. Но кто способен на это? Барон по пальцам перебирал каждого подчиненного. Никто как будто не вызывал сомнений. Но он был, этот тайный враг. Был здесь, вблизи. Шнеллер чувствовал это и твердо решил во что бы то ни стало докопаться. «Плохо кончит тот, кто стал на моем пути», — не раз думал Шнеллер.

Долго размышлял новый начальник школы, взвешивал, анализировал. Ему открылось любопытное обстоятельство — большинство агентов, не вернувшихся с задания, из числа тех, что были завербованы в Саласпилсском лагере. Случайное это совпадение или с ними кто–то поработал? Если этих людей перевербовали, размышлял Шнеллер, то где — в лагере или в школе?

От своих догадок и предположений барон совсем лишился покоя. Однако он ни с кем не делился своими переживаниями. Зато немедленно связался с «Абверштелле–Остланд», попросил расследовать, кто ведет агитацию в лагере. В школе он надеялся справиться сам. Сил и опыта у него хватит, считал Шнеллер, а надежных людей он имел.

Наметив план действий, Шнеллер вызвал к себе Сюганова, на которого возлагал особые надежды. Сюганов зарекомендовал себя преданным немцам человеком еще в Рижском лагере, когда предложил им свои услуги. Он ревностно выполнял любые приказы гитлеровцев, дослужился до должности начальника лагерной полиции — наводил «порядок и дисциплину» в лагере. В фашистском застенке для военнопленных, где свирепствовала смерть, где холод, голод и болезни косили людей без разбора, Сюганов жил привольно, сытно. Совесть его не мучила.

Немецкие разведчики, которые завербовали Сюганова, оцепили именно то обстоятельство, что усердной службой в лагерной полиции он отрезал себе путь на родину. На него можно положиться. Шнеллер по многолетнему опыту знал — такой не подведет. Сюганову и в школе приходилось выполнять «деликатные» поручения. Барон приказал своему подручному собрать всех саласпилецев в одну группу и следить за ними в оба. Однако работа Сюганова пока что шла вхолостую. Это бесило Шнеллера.

Явившись к начальнику, Сюганов с первого взгляда определил, что тот не в духе. Предатель умел улавливать перемены в настроении своих хозяев и соответственно этому вести себя в разговоре с ними.

— Что скажете, господин Сюганов? — хмуро проговорил Шнеллер. — Как ведут себя саласпилсцы?

Сюганов поспешил с ответом:

— Пока что плохого за ними ничего не заметил, господин капитан. Учатся прилежно.

Шнеллера взорвало:

— А почему бы им плохо учиться! Мы подарили им жизнь, кормим, поим, деньги даем. В таких условиях любой идиот будет прилежным.

Барон так же быстро успокоился, как и вскипел. Он приказал Сюганову сесть. Тот поспешил опуститься на стул, однако был готов в любую минуту вскочить и вытянуться перед начальником.

— Слушайте меня внимательно, Сюганов. Вы должны выполнить мое задание во что бы то ни стало. И помните. от того, как вы оправдаете доверие, зависит ваша судьба.

— Слушаюсь. Выполню, — с готовностью откликнулся Сюганов.

Но барон, словно ничего не услышав, размеренно продолжал, и в голосе его на этот раз звучала неприкрытая угроза.

— Если оплошаете, не справитесь, то вашей сытой жизни придет конец. Вы, как вижу, привыкли к привилегиям и пользуетесь ими неплохо. Вид у вас хоть куда. Так вот, в определенный момент все это может рухнуть, и вы очутитесь в таком месте, что Саласиилсские лагерь покажется вам раем.

— Господин капитан, — испугался Сюганов, — разве я дал какой–либо повод для недовольства или недостаточно доказал свою преданность великой Германии? До последних дней своих я ваш.

— Я не уверен в этом, — сухо промолвил Шнеллер. — Вам поручено вести наблюдение за саласпилсцами. И что же? Вы говорите, что им можно доверять, что там все падежные люди, так почему же эти подлецы не возвращаются с заданий? Может быть, вы мне объясните, почему так происходит?

— Ловят их там, наверное, — осторожно заметил Сюганов.

— Ловят? Хм… Удивительно. Раньше не могли, а теперь почему–то начали. Такие проницательные появились чекисты, что нашего агента носом чуют. Врете, Сюганов. Я знаю, почему так происходит. Во всем виноваты вы. Слышите? Вы!

Сюганов побледнел. Он мог ожидать чего угодно, но только не такого обвинения. От слов Шнеллера веяло могильным холодом. Сюганов знал, что барон зря пугать не станет. Обвинение Шнеллера грозило смертью. Но Сюганов погибать не хотел. Он изо всех сил пытался оправдаться.

— Господин капитан, я делал и делаю все, что могу, я стремлюсь в точности выполнять ваши приказания. В чем же моя вина?

— Вы виноваты в том, что плохо смотрите за саласпилсцами. Среди них появился, человек, который мутит агентов, склоняет не выполнять заданий немецкой разведки. Ваша обязанность — своевременно изобличить врага. Вы этого не сделали. Если в ближайшие дни не раскроете агента советской контрразведки в нашей школе, то я лично и с удовольствием расправлюсь с вами. Идите.

Сюганов вышел из кабинета начальника белый как мел. Он понимал, что теперь его жизнь висит на волоске. Шнеллер не примет во внимание никаких объективных причин. Еще не зная, кто этот русский контрразведчик, Сюганов возненавидел его всей душой. С этого дня он потерял и сон и покой, приглядываясь к каждому.

А Николай Константинович, ободренный первыми успехами, продолжал свою рискованную работу. Внимание чекиста привлек Сергей Беляев. Подтянутый, сдержанный, приветливый в обращении с людьми, юноша сразу понравился Никулину. Сергею Беляеву крепко досталось в жизни. Рано умер отец, оставив больную мать и троих детей. Сергей был в семье старшим. На его мальчишеские плечи легла непосильная тяжесть. Он работал, воспитывал малышей, успевал и учиться.

— Порой засыпал за учебниками, — рассказывал он Никулину в одной из частых за последние дни бесед, — но учебу не бросал. В школе меня хвалили за упорство, настойчивость.

— А сейчас что ж, растерял эти качества? — словно невзначай поинтересовался Николай Константинович.

Сергей понурил голову. Он резко и бесповоротно осудил себя в душе. И, как это часто бывает с людьми отчаявшимися, махнул на все рукой. Все равно, мол, жизнь загублена. На Родину возврата нет. Не мог он самостоятельно дойти до той простой истины, что Родина милосердна к своим сыновьям. Она сурово карает лишь тех, кто обагрил руки кровью советских людей. А того, кто попал во вражеский стан случайно, кто искренне хочет искупить свою вину, того Родина умеет простить, вернуть к честной жизни. От слов Николая Константиновича в душе Сергея росло недовольство собою. А это уже кое–что значило. С сочувствием глядя на юношу, Никулин повторил вопрос: