«А ты установишь с ним личные связи… — Карл понял, к чему клонит Рехан. — И тогда можно будет наплевать и на Вайганга, и на Кремера. Американцев же интересуют документы, и только документы, и им все равно, кому платить за них».

— Сомневаюсь, чтобы мистер Сеттонс согласился с вашим предложением, — сказал Карл задумчиво. — Он очень осторожен и предпочитает иметь дело с одним человеком.

— Мне все равно, — смутился Рехан. — Я так… для общей нашей выгоды… Нет так нет.

Кремер успел перехватить его враждебный взгляд: Руди не так прост, как кажется…

Разговор с Реханом не на шутку встревожил Кремера. Вечером, еще раз вспоминая его, Карл пришел к выводу, что оберштурмфюрер не остановится на полдороге и сделает все, только бы встретиться с американцами и самому получить деньги. Чем больше Кремер размышлял над этой проблемой, тем больше убеждался в том, что Рехана необходимо убрать с пути. Но как это сделать? Проще всего было бы снова обратиться к Ветрову — тот нашел бы способ избавиться от Руди. Но ветровские методы теперь не годились. Убийство Шрикеля расследовала комиссия Главного управления имперской безопасности. Допрашивали и Карла, но для проформы. Вайганг так красочно расписал самообладание и храбрость, проявленные Кремером во время покушения на него (комиссия приняла эту версию), что на Карла не могло пасть и тени подозрения. Комиссия решила, что покушение совершила диверсионная группа союзников, заброшенная на парашютах в немецкий тыл. Ее искали, но пришли к выводу, что диверсанты ушли в Чехословакию — к партизанам, действующим в горах. Нет, убивать Рехана было бы безумием. Это сразу же насторожило бы гестаповцев. А привлекать их внимание сейчас было бы просто легкомысленно.

Кремер почти до рассвета ломал голову, пока окончательно не наметил себе план действий. Заснул на несколько часов и проснулся совсем свежий. Побрился и позвонил Вайгангу.

— У меня срочное дело, шеф. Вы сейчас свободны?

Выдалось необычное для марта солнечное утро. Расчищенный асфальт между разрушенными домами покрылся лужами. Прохожие перепрыгивали через них, обходили открытый телефонный люк, возле которого возился монтер в форменной фуражке. Сумка с инструментом стояла на сдвинутой набок крышке.

Монтер свесил в люк ноги и перебирал какие-то провода. Видно было, что работа не очень интересует его — все время поглядывал на дом, который каким-то чудом сохранился среди развалин.

Улица заметно опустела — теперь мимо люка проходили только озабоченные домашние хозяйки с сумками и свертками.

Василько начал нервничать: сдвинул форменную фуражку на затылок, сердито дергал провода и все чаще посматривал на подъезд дома.

После диверсии на подземном заводе гестапо стало проверять всех восточных рабочих. Василько почувствовал, что дела его плохи, и сказал об этом Ветрову. Тот перебросил паренька в Чехословакию. Месяц Василько прожил в Татрах в полузаброшенном охотничьем домике. Зимой все дороги туда обрывались, во время снежных заносов можно было добраться только на лыжах. Лесник — пожилой бобыль — был своим человеком. Юрий поселил у пего Гибиша, выдав его за родственника, который эвакуировался из разрушенного города. Здесь же неделю провел под строгим присмотром и Ганс Кремер, пока его не переправили к чехословацким партизанам.

При бомбардировке Дрездена ветровский гараж сгорел, и Юрию пришлось перебазироваться в поселок, за десять километров от города. Теперь он смог забрать к себе Василька.

Уже четвертый день Василько шнырял вокруг дома, который освободили после бомбардировки Дрездена под жилье для офицеров гестапо. Уже трижды, спрятавшись в развалинах, видел, как выходит из подъезда, опираясь на палку, Вернер Зайберт. Хорошо еще, что Горст Ульман успел сообщить Штеккеру эту фамилию. Ветров теперь знал — Горст убит в подвале. Юрий понимал, что гестапо все равно уничтожило бы парня, предварительно подвергнув его пыткам. И неизвестно, выдержал бы Горст… Теперь же можно воспользоваться помощью фельдфебеля… Штеккер помог выявить настоящую фамилию Зайберта.

Ветров без колебаний принял решение уничтожить Эмиля Мауке. Не только потому, что хотел отомстить гестаповцу — просто был уверен, что Мауке слишком много знает и, пока будет жив, не даст покоя подпольщикам.

Возле дома остановился «опель-капитан», и сердце Василька екнуло — неужели он и сегодня останется на бобах? Завтра будет сложнее: не может же монтер конаться два дня на одном месте…

Из подъезда вышел высокий человек в гражданском. Василько облегченно вздохнул, увидев, как он садится в машину. Но куда черти задевали Мауке? Как правило, он выходил в десять и пешком шел в гестапо. Шел быстро, стараясь не опираться на палку, и Василько понимал: эти четыре квартала для Мауке — упорная тренировка.

В половине одиннадцатого Василько решил — еще пятнадцать минут. Пятнадцать — и ни минуты больше. И так он торчит здесь уже около часа…

Василько взглянул на часы, и в это же мгновение хлопнула дверь дома: на тротуар вышел Мауке. Секунды на две Василько застыл от неожиданности. Мауке приближался к нему. Василько оставил провода и придвинул к себе кожаную сумку, в которой монтеры носят свой нехитрый инструмент. Нащупал пистолет, глянул из-под козырька вдоль улицы, оценивая обстановку.

Две женщины с хозяйственными сумками переходили улицу, мальчишка прыгал по тротуару на одной ноге. Из-за угла вышли два офицера, но они далеко и вряд ли смогут помешать ему.

Мауке уже в нескольких метрах. Василько, склонившись над люком, видел только ноги в черных туфлях: Мауке шагает осторожно, обходя лужи, чтобы не запачкаться. Еще один шаг, еще…

Когда Мауке почти поравнялся с люком, Василько, чувствуя, как у него занемели пальцы, встал, загородив ему дорогу. Мауке сделал еще шаг вперед, встретился взглядом с монтером, увидел блеснувший в его руке пистолет, судорожно сунул руку в карман. Но тут Василько нажал на курок. Звука выстрела не услышал, зато увидел, как пуля рванула пальто на грудь Мауке. У того подогнулись колени, он повернулся боком к Васильку и как-то неловко упал, ударившись головой о крышку колодца. Только теперь Василько оглянулся. Казалось, прошло много времени, но почему женщины стоят еще на середине улицы, испуганно уставившись на него? А офицеры — в самом конце квартала…

Василько подхватил сумку. Краем глаза увидел — офицеры бегут к нему, и один расстегивает кобуру. Перепрыгнул через труп Мауке, пригнулся и, петляя, побежал к руинам. Позади грохнуло, но выстрел не испугал Василька — он уже прыгал через кучи битого кирпича. Еще два прыжка — и дыра в стене. Протиснувшись в нее, Василько почувствовал, что опасность миновала. Эти развалины он изучал три дня, и теперь сам черт не угонится за ним. Согнувшись, пролез под балками перекрытия, обежал большую груду кирпича.

Ищи ветра в поле…

— Хотите выпить, Руди? З-зайдите ко мне… Я не признаю н-никаких причин и жду вас!

Карл притворился пьяным. Держал телефонную трубку на расстоянии от уха и чуть морщился, слушая ответы Рехана.

— Нет! Руди! Именно се-ейчас! Бросайте все дела и заходите. Ко всем чертям работу, когда есть хороший коньяк и прекрасное настроение. Я уже пьян. Но, ручаюсь, пе-ре-пью в-вас… Идите скорее…

Положив трубку, внимательно осмотрелся кругом. Скомканная постель, почти пустая бутылка вина, а рядом еще не открытый коньяк, пепельница, полная окурков, и клубы табачного дыма под потолком — все это удовлетворило его. Расстегнул ворот сорочки и плюхнулся на диван возле столика с бутылками.

Когда вошел Рехан, Кремер высоко поднял полный бокал.

— Рад вас видеть, Руди, в добром здравии, но разговаривать с вами не буду, потому что в ваших трезвых глазах читаю осуждение и презрение к человеку, который дует спиртное в одиночку без достаточных на то причин.

Рехан смотрел настороженно, хотя и растянул рот в добродушной улыбке.

— А может, у меня есть основания! — захохотал Карл. — Вы же не знаете, Руди…