— Гаврила, — Август Карлович стоял с начальником штаба, подсвечивая себе карманным фонариком. В руках его была сложенная вчетверо карта.

— Господин штабс-капитан, ефрейтор…

— Отставить, Пронькин. Слушай приказ. Ты со своим отделением поступаешь в распоряжение поручика Мавродаки, командира первого взвода третьей роты нашего батальона. Выдвигаешься в составе арьергардной разведки. С вами отправятся ещё взвод стрелков из шестьдесят девятой и две пулемётные команды.

— Э-э-э… — я несколько завис.

— Что непонятно, Гаврила? Мне твои глаза нужны. Там, — он махнул в сторону пригорка, на котором заканчивались прибрежные лесные балки, — равнина. Скоро рассвет, мы будем как на ладони. Стоять тут до света тоже нет никакого смысла.

— Есть…то есть, понял, ваше благородие.

— То-то. Наш батальон двинется вдоль реки. Вы — впереди и в центре, справа стрелки и казачьи разъезды. Если противник выйдет на вас внезапно, шумните и отходите. Но лучше отойти назад без шума. Понял?

Слева из темноты появился темноглазый горбоносый поручик в накинутом башлыке.

— А вот и твой командир, Гаврила. Костас Димитриевич, это тот ефрейтор, о котором я говорил. «Кошачий глаз», — хмыкнул штабс-капитан, — задачу я ему поставил. Выходим.

— Есть, — козырнул поручик, — ефрейтор, за мной!

Я дал знак ожидавшим в двух шагах солдатам своего отделения, добавив уже на ходу:

— Выдвигаемся с арьергардом, полная боевая готовность. Шлемы надеть. Не переговариваться, не курить. Стрелять и применять гранаты только по моей команде. Держаться плотной группой. Кто потеряется, не орать, не суетиться. Отходить влево к реке, там будет продвигаться наш батальон.

Поручик с греческой фамилией шагал словно цапля, еле за ним поспевали. Наверху было совсем немного посветлее: к утру в облачном покрове стали появляться прорехи и вблизи можно было различить светлые пятна лиц, тускло поблескивающие пряжки солдатских ремней. Взвод стрелков со спешившимися пулемётчиками нас уже ожидал. Я мысленно прикинул: до рассвета часа два-три, шлёпать нам по пересечённой местности вёрст десять. Несладко придётся пулемётным командам тащить на горбу разделённые на тело и станину максимы. Попотеть придётся.

Мысли тут же перескочили. Поручик указал моим место в первых двух шеренгах.

— В колонну по четыре, дистанция два шага, разбер-рись! — хриплый голос поручика привёл отряд в движение, — давай, ефрейтор, гляди в оба.

Мне было отсюда не видно, но судя по приглушённому лязгу металла, скрипу колёс и фырканью лошадей справа из темноты стрелковый полк начал движение.

Звуков же со стороны батальона не было слышно совсем. Всё заглушал шум ветра и отдалённый плеск речной воды.

Ну и отлично, переправились без приключений. У меня отлегло от сердца.

— Прибавить шагу! — поручик занял место слева от меня. Мне же оставалось шире раскрыть глаза и не отвлекаться. Отсутствие ярких источников света позволяло моему зрению не тратить время на адаптацию и переходы.

Совсем скоро я смог различать рельеф и редкие деревца на несколько сотен шагов впереди нашего отряда. Стрелки и мои санитары, набравшие неплохой темп, уже через час значительно обогнали основные силы.

Идти по ещё не успевшей набрать рост траве было одно удовольствие. Берег реки ушёл левее шагов на двести, слившись с сумрачным пейзажем окружающей нас равнины. Тишину нарушали лишь хриплое дыхание бойцов да глухой топот ботинок.

Я оглянулся. В задних шеренгах, где шли пулемётчики с тяжёлой ношей, наблюдалось некое разряжение дистанции.

— Господин поручик, пулемётчики немного отстают, — уведомил я Мавродаки.

— Кор-роче шаг! — подал грек команду первым шеренгам. Она тут же прошелестела до задних рядов. Пулемётчики подтянулись, — ефрейтор, что видишь?

— Впереди шагов на двести простиралась равнина. Такая же картина влево и вправо. Деревья если и встречались, то одиночные, низкорослые. Кустарника почти нет.

— Неплохо. Я уже в десяти шагах ничего не вижу. С таким зрением коней уводить хорошо.

— Я охотник, — спокойно пояснил я, пожав плечами.

— Хороший навык, — только и бросил поручик, надолго замолчав.

Следующий час показался вечностью. Ни в рельефе, ни в обстановке ничего не менялось. И время скоротать беседой или ещё чем-нибудь занимательным не представлялось возможным. Больше всего в жизни не люблю ждать и догонять. Паршивое занятие.

Спустя час равнина потихоньку стала перемежаться небольшими холмами. Несколько раз нам приходилось преодолевать небольшие промоины, возможно старое русло пересыхающего ручья, дно которое было полно топкой, но, к счастью, неглубокой грязи. Затем рельеф снова выровнялся, с реки потянуло влажным ветром, принёсшим запахи прели и сырой земли.

Интересно, почему самое большое дерьмо случается, когда его ну никак не ждёшь? Вернее, перестал ждать. Вроде бы всё делал правильно, перестраховывался, внимательно прислушивался к своей интуиции, глядел в оба и прочее, прочее…

А когда все страхи начнут казаться пустыми и постепенно становится стыдно за своё малодушие и показную крутость, а ты уже расслабил булки, обзывая себя трусом и паникёром, действительность преподносит вонючий букет, полный острых шипов и мерзких сюрпризов.

Осмотрев в тысячный раз сумрачное пространство равнины, я аккуратно прикрыл рот кулаком, сдерживая пытавший вырваться богатырский зевок. Каждые четверть часа я закрывал глаза на несколько десятков секунд. Это позволяло «обновить» остроту сумеречного зрения и делало менее интенсивной головную боль, которая уже через четверть часа нашего путешествия радостно поселилась где-то в области правого виска. Небольшое напоминание от нейротрона, о том, что за всё надо платить, Гавр…

Сейчас же мне показалось, что я, прикрыв веки всего на десяток секунд, увидел какое-то странное мельтешение на границе серого горизонта и едва начинающего светлеть неба. То ли удача в этот раз оказалась не на нашей стороне, то ли разведка противника сработала гораздо лучше. Не знаю, гадать стало некогда. Тем более что «мельтешение» наблюдалось минимум в пятистах метрах впереди по ходу нашего движения.

Я уже было повернулся к Мавродаки, чтобы поделиться своими наблюдениями, как раскатистый грохот недалёкого орудийного залпа внезапно разорвал тишину, а за ним не заставили себя долго ждать второй, третий.

Разрывы ударили довольно далеко справа и чуть впереди.

— Это по стрелкам лупят! — разнеслось среди взводных пехотинцев, — справа обходят…

Предположение не было лишено логики.

— А-а-атставить панику! Слушай мою команду, разобраться в цепь по две шеренги, дистанция пять саженей…

— Ваше благородие, дозвольте! — я привлёк внимание Мавродаки, так как в голове созрел план. Сыроватый, но какой есть. Уйти, в противном случае, мы просто не успеем.

— Что?! — рявкнул поручик, так как разрывы снарядов стали раздаваться значительно ближе и горячий ветер достигал нашего отряда, заставляя учащённо биться сердце.

— До своих добежать не успеем: или артиллерией накроют или конница нагонит.

— Какая, нахрен, конница, Пронькин? Совсем от страху в штаны наложил?

— Вашбродь, я чётко вижу верховых с пиками на горизонте, прямо напротив нас, если добежим до того высохшего русла ручья и заляжем, то сможем их остановить. У нас два Максима и почти две тысячи патронов в коробах!

— До русла ещё добежать надо. Нас сомнут и пройдутся копытами по головам, — голос Мавродаки тем не менее стал спокойнее.

— Если просто побежим, точно порубят. Я со своими штурмовиками побегу навстречу, обозначу сектор обстрела пулемётчикам двумя бутылками с зажигательной смесью. Им останется только выставить прицел и отсечь конницу. А там и основные силы подойдут.

— Это самоубийство, ефрейтор!

— Иначе все тут ляжем, а мы постараемся выкрутиться и время для вас выгадать. Вы, главное, огонь открывайте только после второй огненной вспышки. Ну?! Решайте!

— Давай, Пронькин! Храни вас Господь! Сладится. Всех твоих к Георгиям представлю, — хлопнул меня по плечу Мавродаки, — взво-о-д! Назад бегом марш! Занять позиции у русла высохшего ручья! Командиры пулемётных команд, ко мне! Бего-о-ом, сучьи дети!!!