В этой жуткой суете, стрельбе, криках, истерических рыданиях только принцесса ухитрилась сохранить полнейшее хладнокровие. И с принцессой он успел переглянуться.

Встретив её сочувственный всепонимающий взгляд, Эральд понял, что снова может дышать. Они словно паролем обменялись — подпольщики в глубоком вражеском тылу; в душе Эральда проснулась какая-то наивная детская вера, что принцесса — это «наши», что «наши» помогут, прикроют и, быть может, вытащат из темницы — и скептический смешок разума эту веру не убил. И даже хватило духу попробовать докричаться до Алвина ещё раз…

Может, поэтому, когда Эральда выволокли из храма — просто-таки волоком, не давая ему идти своими ногами — у него тлела надежда, что безумная выходка принесёт хоть какие-нибудь плоды. В подземелье? Ладно. Туда, откуда улетел дракон… Ну что ж.

«Ко мне» — значит «ко мне». Значит, Алвин собирается прийти. А раз он собирается прийти, значит, возможно, будет слушать.

Площадь была сплошь затянута туманом — и в тумане солдаты короля разгоняли толпу, собравшуюся глазеть на королевскую свадьбу, есть мясо и пить вино. Эральд не мог ничего толком разглядеть, но слышал отчаянную злобную брань, глухие удары, визг, вопли… Вот и отпраздновали…

Интересно, подумал Эральд, почему их гонят? Я, что же, расстроил Алвину свадьбу? Есть какой-нибудь такой закон, который запрещает жениться королю, которого на свадьбе обвинили в том, что корону он носит преступно? Ох, и наделали же дел…

Между тем, Эральда дотащили до явно непарадного входа во дворец — и он с некоторым удовольствием увидел длинный язык копоти на сизой дворцовой стене. Вход в подземелье, подумал Эральд. Вот тут и горело, когда вырвался сердечный друг-дракон. Будь он сказочным драконом, сказал бы: «Я тебе, Иван-Царевич, пригожусь, ты только скажи слово заветное — и я мигом…» Не та ситуация.

В низком полутёмном зале с колоннами из шероховатого камня, сплошь покрытыми копотью, сильно пахло гарью и ещё чем-то исключительно мерзким. Будто у соседки по лестничной площадке подгорела в кастрюле варёная говяжья кость — только гаже. Когда стали спускаться по широкой лестнице вниз — запах горелого мяса и палёных костей усилился. Хорошо тут прошёл дракон, подумал Эральд в тоске, глотая спазмы в горле. Видимо, кто-то попался под струю напалма… до сих пор не выветрилось. Ужасно.

Коридор с решётками, бойницами на высоте трёх человеческих ростов и стальными дверями казематов был очень знаком Эральду по сну с драконом. Он ожидал, что его запрут в такой же каменный мешок, как тот, в котором держали дракона, но его втолкнули в клетку, похожую на «обезьянник» в отделении милиции: метра три в длину, два — в ширину, каменный пол, решётка, без окон. Без койки и параши. Жалкое помещение, пропитанное застарелым запахом мочи, страха и боли, а горелое здесь ощущалось, как некое тошное дополнение.

Решётку заперли на замок и ушли — осталась лишь пара караульных. Оставалось только ждать; Эральд прислонился спиной к стене и стал ждать развития событий.

Время тянулось чудовищно медленно. Эральд то думал о принцессе, о том, что она кажется союзником в здешней банде, но и сама в опасности, то — о Сэдрике, о том, что с ним может произойти что-нибудь ужасное. Пытался настроиться на деловой лад, мысленно уговаривал себя не накручивать себя — всё равно ничего нельзя изменить — но помогало слабо.

Не выходило из головы красивое неживое лицо Алвина. Какая идиотская мысль была — пытаться поговорить с Алвином! О чём?! Зачем?! Это ведь жуткая ошибка, которая может стоить жизни Сэдрику, чёрт бы взял мою королевскую самоуверенность, думал Эральд, надо было не мешать вампирам убить Алвина, думал он — и тут же понимал, что эти мысли — слабость, страх, одиночество и только.

Делай, что должно — и будь что будет.

Знать бы, что Сэдрик жив и что его не пытают — было бы легче.

Через сто лет — объективно, очевидно, не больше часа прошло — Эральд услышал на лестнице в подземелье шаги и голоса.

— И всё-таки, прекрасный государь, я позволю себе заметить, что не могу вполне восхититься вашей идеей, — сказал канцлер. — Вы бы могли поиграть и с кем-нибудь другим, ваше добрейшее величество, а этот юноша представляет собой потенциальное золото короны…

— Заткнись, Дамьен, — ответил Алвин с какой-то недоброй скукой, ленивой и злой растяжкой в голосе. — А то я решу, что ты считаешь его законным королём.

— Вы напрасно так думаете обо мне, ваше прекрасное величество, — возразил канцлер тоном, исполненным того уголовного достоинства, которое бульварные романисты приписывают старым ворам в законе. — Я не сомневаюсь в законности вашего правления — и не сомневался ни секунды… — они подошли к клетке и остановились. Канцлер указал протянутой рукой на лицо Эральда, как экскурсовод на портрет. — Я глубоко предан вашему величеству, но этот юноша вправду сын Эральда, государь, это прямо-таки бросается в глаза. И, вдобавок, он — то, что быдло называет «благим королём», — закончил он виновато, вложив в тон всё отвращение к понятию «благой король», какое смог.

— Провались ты со своими резонами, — фыркнул Алвин. Он даже не злился, но угроза исходила от него, как запах или электрическое поле, она ощущалась физически. — Ты мне в любом случае достанешь золота, иначе, сам знаешь, что с тобой будет. Но вот он — он останется тут. Не у тебя, а тут, тупица. И ворюга.

— Но дополнительный источник средств… — начал канцлер. Алвин сделал знак солдатам, и они сделали синхронный шаг вперёд. — О, прекрасный государь, — тут же поправился канцлер, отступая задом, — простите, что я мешаю вашим развлечениям. Я сейчас же уйду.

— Шевелись живее, — бросил Алвин и приказал стражникам. — Проводите его и оставайтесь наверху.

Сам он остановился перед решёткой и принялся разглядывать Эральда со странным выражением, этакой лихой, шальной, но невесёлой улыбочкой.

Эральд взял себя в руки.

— Хочешь поговорить, Алвин? — спросил он дружелюбно.

— Ага, — Алвин улыбнулся ещё шире. — Твой однорукий приятель умер. Он, знаешь, ещё успел очнуться, когда Марбелл его потрошил. Какие-то некромантские штучки… Хочешь, Марбелл его поднимет? Тебе случалось видеть движущиеся трупы, братишка?

Эральд сжал кулаки. Допустим, это ложь, а Алвин просто хочет посмотреть, как я бешусь или истерю, подумал он. Из любопытства. Или — это первая пытка. В любом случае — провокация. Не поддаваться.

— На движущийся труп брата я уже насмотрелся, — сказал Эральд грустно. — Да, больно. Ты ведь это хотел услышать?

Алвин поразился. Он подошёл на шаг ближе, холодная улыбочка стала какой-то беспомощной, растерянной.

— Ты — обо мне? Адское чрево, ты забавный…

— Подозреваю, тебе тоже больно, Алвин, — сказал Эральд. — Эта дыра внутри… она болит? Тянет? На что это похоже, на голод?

Алвин поразился ещё больше. Он придвинулся вплотную, взялся за прутья решётки:

— А ты знаешь про дыру? Слушай, как тебя называть, братец?

— Эральд, как отца.

— Эральд… хорошо. Значит, ты знаешь. Знаешь, мне всё время… ох, Эральд, это всё время чувствуется, от этого скучно и как-то… Это как голод, как зуд… Ха, братишка, было дело, но это уже не важно, — Алвин просунул руку между прутьями и погладил Эральда по щеке. — У тебя есть… ОНО. То, чего мне не хватало всё это время, знаешь ли, — он нервно хихикнул. — Я чувствую, всем телом чувствую, только пока не знаю, как это забрать. Кровь? Или надо затащить тебя в спальню? Не очень-то мне нравятся парни, но для дела… — он хихикнул снова, довольно гадко. — Надо спросить у Марбелла, срань Господня!

Именно в этот момент Эральд перестал бояться. Он понял.

— Ребёнок ты, Алвин, — сказал он с печальной улыбкой. — И дурачок. Придумал: спальня, кровь… Ну, режь, ешь, целуй — всё равно ведь не получишь.

— Почему? — Алвин искренне удивился.

Эральд не знал, смеяться или плакать.

— Как трёхлетний, честное слово… Ну представь, что у тебя нет… скажем, ноги. И вот в твои руки попадаю я, с ногами на месте. И что? Ну отрежь мою ногу, попытайся приставить к культе. Или съешь её и жди, когда у тебя твоя отрастёт. Смешно, согласись.