Гектор отшатнулся.

— Государыня! — с трудом выговорил он. — Как вы можете говорить такое?! Неужели вы думаете, что я оставлю вас здесь на растерзание этим упырям? Я этого не сделаю!

— Сделаешь, — сказала королева негромко, но со спокойной страстной силой, какую трудно было заподозрить в её измученном теле. — Мне больше не на кого рассчитывать, пойми это. Бриан запугал всех, кого не смог купить — только ты верен и не знаешь страха. Со мной ты не уйдёшь далеко — я повисну каторжной цепью у тебя на ногах, поэтому ты оставишь меня здесь. Я уже сделала всё, что могла, исполнила свой долг, а твой долг — спасти короля.

Вот в этот-то момент Гектор и понял с беспощадной ясностью, что королева уже приняла решение. Она решилась раньше, чем Гектор помог ей войти в храм, раньше, чем родила — и сейчас принимает собственную смерть с тем же мужеством, с каким принимает её боец, готовый ради победы взорвать подкоп.

Гектор смотрел в её прекрасные глаза и думал, что видит королеву в последний раз. Они оба принадлежат долгу и государю, только что появившемуся на свет. Они оба должны защищать короля.

И если ценой жизни — то рок так сулил.

— Гектор, — тихо сказала королева. — Ты любишь меня?

У него не хватило слов. Любит ли он… Когда его государь, друг его детства, его господин, лучший из всех, привёз из-за моря эту тоненькую синеглазую женщину с тяжёлыми бледно-золотыми косами, Гектор стал её паладином и поклялся жить ради неё, как ради своего короля. Гектор не женился, чтобы не нарушать идеальной верности своей святой госпоже. И — он готов на любую жертву ради неё.

Даже на такую. Его сердце разрывалось, но он был готов.

— Ради любви ко мне, — сказала королева нежно, — ради памяти моего супруга, который был тебе товарищем — спаси моё дитя. Я тебя… прошу.

Гектор склонился к самому полу и поцеловал грязный и окровавленный подол её платья — королева, в первый и последний раз в жизни и в вечности, коснулась искусанными в кровь губами его потного лба.

Гектора захлестнуло ощущение горького счастья.

Королева просила, когда могла бы и приказать. Они оба были бойцами на одном ратном поле, на равных правах. Больше, чем всё, о чём Гектор мог мечтать.

— Не медли больше, — сказала королева, поцеловала младенца и протянула Гектору, как могла бы протянуть собственное вырванное сердце. — Уходи.

Гектор обнял ребёнка, ощутив сквозь ткань плаща живое тепло, и вышел, не в силах оглянуться на тёмную фигурку, лежащую на полированном камне в золотом неземном свете…

Свита принца Бриана появилась в храме спустя четверть часа.

Сам Бриан, молодой статный красавец с роскошной вороной гривой, рассыпавшейся по плечам, в алом бархате, вышитом гербами королевского дома Святой Земли — Сердца Мира и Святой Розы — оглядывался по сторонам, щурясь и раздувая ноздри, как волк на ловле. Храм был тёмен и пуст. Заря догорала; от окон протянулись полосы бледного света, бессильные рассеять густой сумрак. Все храмовые наставники по личному приказу Варфоломея, духовника Бриана, служили благодарственный молебен не в этом храме, а в дворцовой часовне — так кто же мог отпереть эти двери?!

Она, она! Она, набожная курица, бегала по древнему подземному ходу сюда молиться по ночам, в сопровождении хорошенькой Саломеи, двуличной змейки, прекрасной в постели, и пса-Гектора, цепного волкодава её муженька, милого братца. Она бегала сюда, чуть что — она снова прибежала сюда, надо было давно понять.

Надеется, что её защитит древняя картина на штукатурке.

Повинуясь жесту Бриана, его люди принялись зажигать свечи. Хольм вдруг вскрикнул и выронил факел:

— Ваше высочество, в святой воде — кровь!

К нему бросились остальные. Лица сделались мертвенно-белыми в одну секунду. Бриан усмехнулся.

— И это, по-вашему, что-то вроде знамения? Трусы, дурачьё! Осветите все углы, мы на правильном пути.

Он не ошибся. Обшаривая храм, его люди вскоре наткнулись на женщину, забившуюся в тесную нишу рядом с изваянием Божьего вестника. Бриан подошёл взглянуть на неё.

Первая красавица трёх королевств… Причёска развалилась, из неё выбиваются космы, торчат шпильки. Лицо, как у чахоточной побирушки, от драгоценного туалета остались грязные окровавленные тряпки, корсаж висит на ней мешком… это почему бы?!

Кровь хлынула к лицу Бриана. Он обозначил улыбку, блеснув острой белизной зубов:

— Как опрометчиво было подвергать опасности вашу бесценную жизнь, дорогая сестра. Ваша свита сбилась с ног, все вне себя от тревоги. Что вы делаете здесь, любезная моя Амалия?

Подняла глаза — всепонимающие, как у недобитого оленя.

— Я обезумела от скорби, ваше высочество. Я слаба, я всего боюсь. Я не осознавала, что делаю… может, Господь вёл меня…

«Ваше высочество», не «братец». Догадалась, сообразила, пёс-Гектор уцелел и успел ей набрехать — притворяется дурочкой, умная сука. Издевается кротким тоном. Ну, ладно.

— Дорогая сестрица, вы ведь рисковали не только собой, вы рисковали и драгоценным младенцем, который должен стать нашим королём… неужели вы рожали здесь, в этом месте, столь неприспособленном для столь интимных и опасных дел? Одна, без ваших дам, без повитухи? Как же вы могли…

Вздохнула, провела рукой по лбу.

— Я не помню, ваше высочество, ничего не помню… у меня горячка… мне больно. Дайте мне глоточек воды, у меня всё горит внутри…

Лживая сука.

Нагнулся, поднял её с пола, встряхнул, — её лицо исказилось от боли, — прижал спиной к крылу изваяния.

— Амалия, где ваш ребёнок? Я ничего не имею против вас, я всегда вас любил, но то, что вы делаете — непростительно. Вы осознали, что ваше дитя — король или королева?! Куда вы его дели?

— Я пить хочу, ваше высочество… позовите священника…

Встряхнул снова, стукнул спиной о мраморные перья.

— Где твой ребёнок, Амалия? Скажи — и напьёшься, и отдохнёшь. Ну!

С трудом подняла голову, в глазах — кроткое и неодолимое упорство.

— Я не помню, ваше высочество… кто-то унёс… монашек в капюшоне… или женщина… я не помню… у меня горячка, прошу вас, дайте мне воды…

Невозможно дальше говорить из-под маски.

— Амалия, ты мне это скажешь или я выбью это из тебя. Это государственное дело, забота о престолонаследии для меня важнее, чем родственные чувства… Куда ты дела ребёнка, сумасшедшая наседка?!

Улыбнулась. Они с братцем — два сапога пара, королевская, будь она неладна, гордость. Ну, им недолго тосковать по разные стороны небес.

— Я не могу вам это сказать, ваше высочество, ибо не знаю. Я отдала ребёнка первому встречному, не спросив его имени. Он зашёл в этот храм просить Божьей милости — и Бог вразумил его быть милостивым ко мне. Мне тяжело стоять, ваше высочество, и очень хочется пить. У меня горячка…

— Я его найду, Амалия.

— Ищи. Господь милосерд… Господа, рыцари, есть ли здесь хоть одна честная душа, которая даст женщине воды?!

Пока смотрела на его свиту, вытащил кинжал, воткнул между планками корсета, поддерживающего грудь. Не вскрикнула и не успела закрыть глаз. Дурни ахнули. Болван Хольм вскричал:

— В храме, ваше высочество! Перед ликом Господним! Женщину, королеву!

Положил тело на пол. Вытер лезвие её замызганной юбкой.

— В чём дело, трусы? Она умерла от родов. Ребёнок тоже умер. Так и сообщите всем. Государь Эральд разбился, упав с коня на охоте, а у государыни от скорби приключились преждевременные роды. Достаньте мёртвого младенца, пусть его покажут толпе. И ад с ним, с настоящим. Все младенцы — на одно лицо. Никакая сволочь не сможет доказать, что у неё живёт сынок или дочка Эральда. Нечем.

Этот щенок, сын Миноса, подал голос:

— А если тут и вправду случилось чудо, ваше высочество? И младенец…

Рассмеялся.

— Что вы об этом знаете?! Я из королевской семьи, я знаю, как устраивают такие чудеса. Всё это ложь и политика, в это верит толпа… Я знаю, быдло не признаёт меня истинным королём, ибо надо мной не совершали этот дурацкий обряд во младенчестве — но моя жена вот-вот родит. И мой сын — а она ждёт сына, по верным приметам — будет королём по древнему кодексу. И будет свет, восторг и благорастворение воздухов, всё, как и полагается на Святой Земле.