Год назад я сказала бы, что это противоестественно. Сейчас… не знаю. Тхарайя покинул постель Раадрашь и невозможным образом появился у неё в сердце, в каком-то другом качестве.

Может, Раадрашь не могла простить Тхарайя своей собственной ненавистной женственности?

Странно думать об этом.

Госпожа Бальшь тем временем сбросила тяжёлое покрывало из негнущейся золотой парчи и оказалась худой, не по возрасту стройной, с пергаментным личиком, живыми чёрными глазами и ястребиным носом. Шесть совершенно белых тоненьких кос спускались на её острые плечи и сухую грудь из-под гранатовой диадемы; такие же, как в диадеме, кроваво-красные гранаты рдели в её длинных серьгах; золотые и гранатовые ожерелья, кажется, обременяли хрупкую шею сверх меры… Госпожа Бальшь носила всю эту тяжеленную церемониальную сбрую привычно, со спокойным величием. Любуясь её властным видом и благородной осанкой, я не могла усомниться, что в юности государыня вдовствующая королева была замечательная красавица. Красавица того же непреклонного и опасного типа, что и Раадрашь, как это ни удивительно.

Освободившись от бремени лишней одежды, госпожа Бальшь облегчённо вздохнула и принялась разглядывать мою свиту. Под её довольно-таки колючим взглядом Шуарле опустил глаза, но Сейад присела на вышитую подушку и мурлыкала что-то Эдуарду невозмутимо, как ни в чём не бывало.

– Этих я бы убрала отсюда, – заявила государыня, поведя в их сторону подбородком. – У них вид каких-то бродяжек, а не слуг из Гранатового Дворца. И они кажутся слишком дерзкими.

– Зато моему сыну нравится Сейад, госпожа Бальшь, – сказала я, улыбаясь. – Он ещё слишком мал, чтобы понимать, что Сейад – женщина не светская, но уже достаточно разумен, чтобы чувствовать, что она добра и верна. А Шуарле – мой любимый слуга. Я бы не доверилась другому.

Госпожа Бальшь окинула Шуарле хозяйским взглядом, который мог бы выстудить любую душу. Я кивнула и улыбнулась ему над плечом государыни – мне было стыдно и неловко оттого, что Шуарле оценивали как раба и оттого, что я не могла не только помешать этому, но и объяснить, отчего пытаюсь помешать. Госпожа Бальшь, очевидно, не могла бы отнестись даже к любимому кастрату принцессы иначе, чем к более или менее ценному домашнему имуществу. Шуарле с непроницаемо безразличным видом внимательно рассматривал узор на ковре, совсем так же, как слушал когда-то негодующий писк толстяка Биайе.

– Ладно, – сказала государыня наконец. – Если младенец привык к обноскам огнепоклонницы, тут уж ничего не поделаешь. Всё равно старуха будет жить в твоих покоях и прислуживать маленькому принцу. Но кастрату придётся покидать твои апартаменты – и я не потерплю, чтобы он разгуливал по женской половине Гранатового Дворца в солдатском тряпье. И вообще, мне представляется, что ты его разбаловала.

– Я так привыкла, – сказала я виновато, надеясь, что извиняющийся тон смягчит госпожу Бальшь. Это получилось только наполовину.

Государыня приказала своим слугам, разодетым как куклы, – что, впрочем, их особенно не красило, – привести Шуарле в порядок. Мне совсем не понравилось, как это прозвучало. Двое кастратов с манерами вельмож проводили моего друга, как пленника, – а на его лице появилось уже почти забытое выражение ожесточённого напускного безразличия и покорности судьбе. Кажется, распоряжение госпожи Бальшь огорчило и Раадрашь, хотя в дружбе с Шуарле она до сих пор не была замечена: старшая принцесса сдёрнула с груды подушек сброшенное туда пару минут назад покрывало и вышла в сад, ухитрившись хлестнуть одного из челядинцев государыни хвостом.

Госпожа Бальшь показалась мне совершенно довольной произошедшим. Она притянула меня к себе и коснулась холодными губами моего лба, сказав весело:

– Ну вот, кажется, порядок начинает устанавливаться. Имей в виду, малютка: главная здесь ты. Не демоница. Хвостатая тварь, бесплодная, как могильная плита, с замашками ярмарочной девки, существует здесь лишь постольку, поскольку мужчинам надо было выразить друг другу уверения в почтении и преданности. Нам, на тёмной стороне, она ни к чему. Если не захочет подчиниться – заболеет и умрёт. Все мы – кости в руках Нут, никто не удивится. А что до прочих, до девок младших принцев – они вообще не в счёт. И любовницы Тхарайя не в счёт.

– Я никому не желаю зла, – сказала я. – А особенно – Раадрашь.

Государыня хмыкнула и потрепала меня по щеке:

– Ты ещё девчонка. Ты вскоре поймёшь, что я права. Может, я не знаю или не понимаю чего-то за этими стенами, но между ними я понимаю всё. Отдыхай. Мои люди позаботятся о твоей одежде, о твоей пище и о твоём благополучии.

Высоченный кастрат в винно-красном бархате, увешанный побрякушками, как дом на Новогодье – венками из омелы, подобрал её парчовое покрывало, а второй, окинув мою новую комнату победным взглядом, распахнул дверь перед своей госпожой. Государыня милостиво кивнула мне и торжественно удалилась.

Когда её шаги и шаги её свиты затихли в коридоре, Раадрашь выглянула из зарослей роз:

– Ушла она?

– Раадрашь, – позвала я, – не убегай, пожалуйста!

Она вошла, злая, как раздразнённая кошка, хлеща себя хвостом по бокам.

– Бальшь раньше меня игнорировала, – сказала, хмурясь и кусая губы. – А теперь заметила и решила, что лучше всего меня отравить!

Я погладила её по плечу:

– Ни за что не позволю причинить тебе вред, сделаю всё, чтобы не позволить.

– Если она спросит тебя! – огрызнулась Раадрашь.

Эд захныкал, и Сейад, укачивая его, укорила нас:

– Ай-я, женщины! Куда годится волновать младенца? Хей, Раадрашь, ты испугалась её? Ты, воин, испугалась? Э-э, маленькая девочка ты!

Я взяла у Сейад малыша, чтобы его покормить; рядом с ней было тепло и сразу становилось спокойнее, а прикосновения ротика и ручек Эда привели меня в доброе расположение духа. Раадрашь, как видно, в отсутствие чужих тоже полегчало – но ненамного. Она тоже присела рядом с Сейад, прислонившись к ней плечом, и сказала в пространство:

– Как это воинская отвага спасёт от яда, интересно знать?

– Мать Сейад есть для спасения от яда, – ухмыльнулась Сейад. – Шаманское слово, Солнце и Костёр. А воинская отвага от глупой суеты спасёт, чтоб не бегали, как куры заполошные!

Мы с Раадрашь невольно хихикнули.

– Э-э, смешно им! – Сейад смотрела на нас, как на провинившихся трёхлеток. – Вы смешные! К чему хлопать крыльями? Кого этим удивите, а?

– Ненавижу несвободу, ненавижу! – прошептала Раадрашь. – А она – она просто в цепи заковывает словами! Не могу жить на цепи, лучше яд!

– Ай, слова! – отмахнулась Сейад. – К чему воздух трясти, пустяки всё! Слушай, парень-девка, тут всё – так, слова. Игрушки. Кто тебя закуёт? Душа свободна у тебя!

Раадрашь только передёрнула плечами.

Эд наелся и пускал пузыри, улыбаясь и следя за солнечными зайчиками на потолке. Я поправила одежду и дала малышу держаться за мой палец. Сейад вынула из своей неизменной котомки крохотные башмачки с незаконченным узором и принялась вязать. Раадрашь с преувеличенным вниманием следила за нашими движениями.

– Знаешь что? – сказала я. – Не огорчайся. Дальше будет лучше.

– Лучше – уже было! – фыркнула Раадрашь, и тут в покои вошёл Шуарле.

Люди госпожи Бальшь намазали маслом его роскошные и вечно взлохмаченные волосы, прилизали их, насколько возможно, заплели в косу и закрепили золотой диадемой. Прокололи ему уши и вдели длинные золотые подвески с гранатами, подвели глаза золотыми стрелками, переодели в пурпурный костюм из тяжёлого бархата, вышитого золотом, увешали ожерельями и вдобавок отобрали сапоги, заменив их пурпурными, вышитыми золотом туфлями. Мой бедный друг показался мне сконфуженным и раздражённым, как бродячий кот, которого для забавы напудрили и повязали муаровым бантом.

Раадрашь прыснула, а я не успела сказать, что Шуарле более мил, чем смешон, что на него ни надень – он резко повернулся к Раадрашь, сжав кулаки, и выпалил со злыми слезами:

– Что, шикарная безделушка получилась, госпожа?! Вещь не должна выглядеть иначе, чем хозяин хочет, правда?!