– Это правда! – заявила Раадрашь, но Сейад вытянула указательный палец против её губ.

– Солнце всё видит. Другой раз мужчиной родишься: детей не хочешь, воевать хочешь. Молния, как есть молния; нехорошо. За рекой тебя накажут за это: сделают мужчиной и отправят людей убивать на войне на этот берег…

– Вот и пусть! – И Раадрашь кивнула, смахнув локтем на пол абрикос с блюда. – Это не наказание!

Сейад улыбнулась так, что длинные морщинки ещё больше удлинили ей лисьи глаза. Притянула Раадрашь к себе, принялась гладить по голове; Раадрашь хмурилась, но не отстранялась.

– Парень-девка, принц-принцесса, – говорила Сейад ласково и строго сразу. – Вольно тебе идти своим путём, иди уж, как Солнце ведёт тебя, за своей тенью иди. Тёмен твой путь, тёмен и кровав, но тут люди ничего не могут поделать – так уж твой огонь пылает внутри тебя…

– А мне погадай, бабушка Сейад, – попросила я, глядя, как у Раадрашь смягчается лицо. – И мне интересно.

– Ай-я, погадай! Гадалку нашла! – Сейад потрепала меня за ухо. – Не о чем мне гадать – тебе Мать Судьбы уже гадала. Ты же костёр в ночной степи. Тебя издалека видно… всем. Будет время – будет тебе от этого тяжело, но ты гори, гори. Свети, согревай. Госпожа Случая тебя видит.

Тхарайя подкрался бесшумно, как крупный хищный зверь, остановился у двери, слушал; Шуарле сел у его ног, опёрся спиной на колено принца. Оба так и не вошли в мои покои, обтирая порог и дверные косяки. Сейад взглянула на них и захихикала:

– А говорят, будто нечего мужчинам делать на женской половине днём! Соскучился, принц? Э-э, хорошо. Скучай. Но пока уходи. Аманейе, хранящие женщин, мужчинам не хранители.

Я подошла поцеловать Тхарайя, а он внюхался в мои волосы, около уха:

– Твоя наставница строга, но я не хочу забывать твой запах.

Шуарле с пола дотянулся до моей руки и прижал её к своей щеке. Раадрашь сидела с ногами на моей постели и смотрела на нас без малейшей враждебности. Если в ней сейчас и «горел злой огонь», то слабо, тлея, как угли под пеплом. Мне показалось, что любовь и дружба наполняют комнату теплом, и я подумала, что в Каменном Гнезде сильно не хватало Сейад – она была всем сердцем готова стать нашей общей бабушкой.

Так и вышло.

Сейад учила меня дышать, как дышат собаки в сильную жару, учила и другим вещам, странным и чуточку стыдным – но всё это мне со временем пригодилось. Обучая меня, она основательно обругала моих монастырских наставниц, а заодно и способ воспитания молодых девушек у меня на родине.

– Э-э-э… недотёпы! – морщилась Сейад, обнаружив, что я не ведаю о некоторых тайных делах. – Принцесса ты, а этому и рабынь учат их матери! Чтоб быть счастливой, девице надо о себе знать и о мужчинах знать – а тебе только и показали, как кусок ко рту нести. Охламоны они!

Раадрашь хохотала, болтая ногами; Шуарле улыбался. Я пыталась возразить:

– Но, Сейад, они же считают, что девица должна быть целомудренной, вот и ограждают её от излишних знаний до срока…

– Кому это невежество мешало делать глупости? – хмыкала Сейад. – Э-э-э, да не проще ли обмануть ту, что себя не понимает? В чём целомудрие? В незнании разве? А может, в том, что всё знаешь – и свою истину ищешь?

Меня вправду плохо учили. Мне просто повезло, что за моё обучение взялись Сейад и Тхарайя. Я делала успехи – и носила ребёнка так легко, будто он был маленьким вестником Божьим. Мне не хотелось сидеть взаперти; под охраной Тхарайя, Керима и Шуарле я перебиралась по мосту через ущелье и гуляла в горах. Раадрашь где-то раздобыла котёнка странной здешней породы – похожего на варежку, с крохотными лапами, совершенно без носа, лишь с плоским розовым треугольничком на плоской рожице, с молочно-голубыми серьёзными глазами. Я всё время была занята и весела – а выглядела, если верить шуточке Тхарайя, как беременная мышь: из шарика торчат тоненькие лапки. Кого бы это рассердило?

В степи расцветали тюльпаны, когда пришло моё время. Ни Сейад, ни Керим не могли уменьшить беспокойство моего драгоценного принца – а я просто-таки удивлялась собственной беспечности. Роды – тяжёлое дело и смертельный риск; от родов умерли две мои кузины, надо бояться… но Нут в венке из тюльпанов снова выкидывала две шестёрки.

Странно подумать, как смутно мне сейчас припоминается боль, которую я тогда чувствовала. Кажется, это длилось ужасно долго. От особенно резкой боли у меня серело в глазах; я видела бесконечную равнину, серую под серым небом – но пыталась дышать, как учила Сейад, и вокруг светлело снова. От крика Эда эта серость растаяла совсем.

Вовсе не такой чёрный, как Тхарайя, а нежно-золотой, словно бронзовая фигурка, мой бесценный малыш. И глазки у него тоже оказались золотые, янтарные, яркие и прозрачные, а ещё – тоненький мышиный хвостик с мягким жалом на конце вроде шипа на розовом стебле.

Не столько человеческое дитя, сколько птенец аглийе. Ему суждено было стать таким же сильным и великолепным демоном, как его отец, подумала я – и любовь к малышу заполнила меня до краёв, несмотря на всю необычность этой мысли. Не удивительно ли, продолжала я размышлять, что меня не пугает и даже не смущает роль матери демона? Я восстанавливаю справедливость, думала я, лёжа на плече у моего принца и держа малыша у груди: я стала женой наследника трона, и мой старший сын в своё время тоже станет великим государем. Разве Тхарайя не рождён владыкой?

– Я отправил трёх голубей во дворец государя, – сказал мой принц. – Мой отец должен узнать об этом, а все в Ашури-Хейе должны узнать о тебе, госпожа сердца моего.

– Мне кажется, или тебя это тревожит? – спросила я.

– Мы вернёмся в Лаш-Хейрие, – сказал Тхарайя, прижимая меня к себе, всё так же мрачно. – Мы вернёмся в Гранатовый Дворец, Светоч Справедливости увидит своего внука, а нам с тобой придётся подчиняться дворцовому регламенту. Конец нашей свободе. Мне придётся забыть о радости просыпаться рядом с тобой; ты будешь жить на тёмной стороне, среди женщин, считающих тебя незаслуженно счастливой, и кастратов-интриганов. И я навсегда забуду о спокойствии, потому что наше дитя – очень нежелательное лицо для всей моей родни. Зато мои любовницы обрадуются и примутся изыскивать пути для мелких гнусностей. А, не следовало бы мне говорить тебе об этом!

– Это правда, не следовало, – сказала я. – Ты меня пугаешь.

– Я хочу, чтобы ты была ко всему готова, Лиалешь, – сказал Тхарайя. – И ещё к тому, что я буду защищать вас от любых бед, как бы ни легли кости Судьбы. Знай: ради вас я нарушу и обычай, и закон, если в том будет нужда.

– А, это ты меня успокоил? – рассмеялась я. – Дракон, я поверила. Ты же знаешь: я ничего не боюсь с тобой.

Тхарайя чуть прикоснулся кончиками пальцев к головке малыша.

– Его имя – Хаштеа, – сказал он нежно. – Огонь, услышь, Нут. Да?

– Да, – сказала я, подумав про себя: «Его имя – Эдуард, и он станет великим владыкой, помоги ему, Господи». У меня были лучшее дитя на свете и лучший на свете муж.

Когда мы спустились с небес… с гор, я хотела сказать, в степи цвели маки.

Светоч Справедливости, государь, отец Тхарайя, прислал за нами целый караван – с чудесными лошадьми, запряжёнными в повозки, в сопровождении верховых рыцарей, которых тут звали «соколами короля». Вся эта процессия дожидалась перед мостом через ущелье. Соколы привели в поводу лошадей для свиты принца; аглийе и лошади косились друг на друга с сомнением и опаской.

– Опять верхом, это невыносимо, – вздохнул Шуарле, но его-то я утешила, пообещав взять к себе в повозку. У воинов Тхарайя не было других возможностей.

– Разве птицам положено трястись в седле? – ворчал Керим, похлопывая вороного по холке. – Разве тем, кто привык парить в небесах, хорошо сидеть верхом на живом существе? Разве живому существу это может понравиться? Разве тебе бы понравилось, Йа-Кхеа, если бы кто-нибудь взобрался к тебе на шею?

– Лошади созданы для всадников, – возразил рыцарь из долины.