Тхарайя выслушал меня с нежной и какой-то грустной улыбкой – а потом переглянулся с Шуарле.

– И ты собирался сопровождать свою принцессу до столицы?

– Туда, дальше – и за реку, если так лягут кости Нут, – сказал Шуарле, глядя на принца спокойно и смело. – Я знаю, шансов почти нет – но у меня одна госпожа. Для чего мне ещё жить?

Принц кивнул ему и сказал мне:

– Твой слуга, похоже, думает, как я, Лиалешь. Надеюсь, тебя не разочарует то, что я скажу.

– Мне кажется, разочарует, – ответила я. – Но – скажи.

– Только вышняя воля проведёт вас через эти горы, – сказал Тхарайя. – Такой пустяк, как грибы-аманейе, едва не стоил вам жизней. Но – предположим, милость Нут вас сопроводит. Вы попадёте в Лаш-Хейрие, найдёте огнепоклонников – а они возрадуются деньгам, попавшим в их руки, и продадут вас обоих. Девушка необычной красоты, похожая на горный нарцисс, и юный кастрат-полукровка, который ещё несколько лет не будет оскорблять взор господина своим безобразием, – это хороший товар.

Шуарле грустно кивнул.

– Нет! – возразила я. – Мой отец – король! Он заплатит больше, чем какой-нибудь скряга на ярмарке! За мной дают в приданое военную помощь и колонии на Зелёном Мысе!

– Ты знаешь натуру своего отца, – сказал принц, – а мне знакома натура огнепоклонников. Они еретики, умные, хитрые и корыстные. Они веруют в возможность вымолить милость богов, что бы ни творили, это во-первых. А во-вторых, чужое золото где-то там всегда весит меньше, чем своё в кармане. Чтобы получить награду от твоего отца, им надо переплыть океан – а твои сородичи ведут со всеми нашими соседями почти постоянную войну. И потом – что, если огнепоклонники доставят тебя, а воины твоего отца потопят их корабль вместо благодарности? Зачем же им рисковать, когда они и так могут получить плату?

Я опустила голову.

– Но допустим даже, что найдётся человек, который решит рискнуть вопреки здравому смыслу, – продолжал Тхарайя. – Уверена ли ты, что твой жених дождётся тебя? В вашей северной стране мужчине, сколько я помню, дают лишь одну женщину. Неужели, узнав, что твой корабль пропал в океане, его отец не разыщет ему другую – чтобы не терять времени?

В этом была безжалостная логика; кровь прихлынула к моим щекам то ли от стыда, то ли от досады.

– Вероятно, я очень глупа, – пробормотала я, перебирая бахромки платка. – Но как же быть?

– Остаться у меня, – проникновенно сказал принц, улыбаясь совершенно братской улыбкой. – Тебя подарила мне Нут; нам ли, смертным существам, спорить с волей богини?

– Тебе подарила меня Раадрашь, – сказала я, немного обидевшись. – Твоя странная жена, которая рыщет по Хуэйни-Аман, как солдат, и не ставит людей ни в грош. Судя по её речам, обращённым ко мне, она не обрадуется, если ты оставишь меня при своей особе. И ещё – я боюсь, что она причинит зло Шуарле: у меня больше никого нет.

Принц как будто слегка смутился.

– Она настоящая сахи-аглийе, – сказал он. – Женщины-птицы с трудом владеют собой. И вот она сопровождала патруль…

– Мне показалось, – возразила я, – что патруль сопровождал её.

Принц рассмеялся.

– Женщины всегда всё переиначивают к собственной выгоде, – сказал он. – Как бы ни было, я не позволю Молнии причинить вам вред. А воля Нут ясно видна в недавних событиях: ты же прошла длинный путь и попала сюда необычным способом?

Я отпила травника и стала рассказывать. Совершенно не умею говорить кратко; тоненький месяц заглянул в зарешеченное окно, пока я добралась до встречи с грибами – но принц слушал внимательно, изредка предлагая вопросы. Когда я устала и замолчала, он сказал:

– Мне хочется, чтобы ты сейчас пошла со мной.

Я пошла; Шуарле сопровождал меня. Тхарайя провёл нас по сумеречным коридорам, скудно освещённым факелами, со стенами из отшлифованного камня и копотью на стрельчатых сводах; в нишах стояли караульные воины-аглийе, которые обнимали себя за плечи и низко склонялись, увидев принца. Коридоры кончились резной деревянной дверью высотой в полтора человеческих роста. Принц распахнул её – и я вышла на узкую смотровую площадку, над которой простиралось бездонное звёздное небо.

– Господин! – закричала я невольно. – Эта та самая странная башня, которую мне показала Нут во сне!

Принц улыбнулся и отпер дверь напротив той, в которую мы вышли. За дверью я увидела сумеречный зал со стрельчатым сводом, длинный ряд светильников в чашах, а в конце ряда – высокую статую Нут, укутанную в серый шёлк.

– Я была тут во сне, – сказала я, чуть не задохнувшись.

Тхарайя кивнул и вошёл в это языческое капище. Приблизившись к статуе богини, он преклонил колена и поцеловал её бронзовую ступню. Шуарле сделал то же самое. Я не знала, смею ли, веруя в Господа, лобызать идола, и осталась стоять поодаль, не двигаясь от робости.

– Благодарю тебя, весёлая госпожа, – сказал принц статуе, – за то, что играла моей жизнью и выиграла для меня удачу.

– Тхарайя! – воскликнула я. – Так нечестно! Это – мои шестёрки!

Принц обернулся ко мне, улыбаясь, как мальчик: у него на щеках появились ямочки, а в глазах танцевали огоньки свечей, подобные хитрым бесам.

– Нет, прекрасная, – сказал он тоном пятилетнего шалуна, украдкой набившего карманы орехами и теперь намекающего на это, чтобы похвастать. – Эти шестёрки – мои.

В ту ночь мы проговорили почти до рассвета.

Шуарле дремал, сидя на полу у моих ног; он положил руки на край постели, а голову на руки. Глядя на него, мне хотелось зевать, но принц меня будил.

Ему хотелось слушать про север, про мой далёкий дом. Я начала рассказывать ему, как и Шуарле, кажется, слишком восторженно; время и печаль начистили мои воспоминания до блеска, как песок чистит серебро – и его высочество, кажется, заметил, что я больше мечтаю, чем говорю по существу. Он начал задавать вопросы.

Вероятно, Тхарайя спрашивал резче, чем мужчина обычно спрашивает женщину: о дворе моего отца, о моей матери, о политике – хотя, говоря о политике, я вряд ли могла бы удовлетворить его любопытство в должной степени. Потом он принялся спрашивать о моей собственной жизни, и очень смело. Впрочем, здесь самые разные люди на диво спокойно говорили о вещах, совершенно не обсуждаемых вслух. Его высочеству, к примеру, показалось несколько неправильным моё длительное пребывание в монастыре, в окружении одних лишь монахинь, дам незамужних и о супружеской жизни не знающих. Принц стал смеяться надо мной, не зло, но довольно обидно, говоря, что из-за дуэний святой жизни я боюсь мужчин.

– Вот ещё, – сказала я. – Если бы я боялась, я бы вообще не смогла говорить. Ты ведёшь себя любезно, но неприлично; девушка более робкая, чем я, просто не смогла бы вымолвить ни слова в твоём обществе.

– Ты должна говорить, – возразил Тхарайя. – Иначе как же я смогу выучить язык твоей страны?

Я удивилась:

– Зачем тебе? Ты собираешься беседовать с послами?

Принц загадочно улыбнулся.

– Если прибудут послы, с ними некому будет беседовать, – сказал он. – Не тебя же, робкую женщину, делать моим толмачом!

– Не так я и робка! – возмутилась я. – Ты специально дразнишь меня?

– Толмач должен не бояться никаких слов, – сказал Тхарайя. Перейдя с делового разговора на весёлую беседу, он тут же начал вести себя как мальчик. – Клянусь честью, есть много слов, которые ты не сможешь произнести в присутствии мужчин.

– Ты собираешься с ними браниться? – спросила я не без капельки яда. – Скверными словами, да? Которые зазорно говорить девушке? В таком случае позволь мне усомниться в успехе переговоров.

– Я не о брани, – сказал принц. – Я о простых вещах. Тебя смущает всё. Тебя смущают даже хвосты аглийе.

– Ты не прав, – сказала я и, вероятно, покраснела, потому что его высочество расхохотались уж совсем бессовестно. – Я хотела сказать, – поправилась я, – что я… мне, в сущности, нравится, как это выглядит.

Тхарайя улёгся на тахту, уставился на меня снизу вверх, повиливая хвостом, как пёс, и спросил очень весело: