Ра молчит. Вэ-Н говорит грустно:

– Мне жаль, что это не может сделать кто-нибудь другой. Что я вынужден думать об этом сам, – и, изменив тон, явно переводя разговор на более весёлую тему, продолжает. – Ра, помнишь, когда ты утвердила Ника Всегда-Господином, он пробормотал что-то? Ар-Нель утверждает, что он сказал: «Я отроду Всегда-Господин»!

Ра хмыкает. Дверь в будуар с тихим шипением отъезжает в сторону. Я слышу их шаги и голоса уже совсем рядом.

– А знаешь, что об этом сочинила твоя Да-Э? – говорит Вэ-Н. – Маленький Феникс мне передал. В горах, мол, живёт племя таких людей… Всегда-Господ от природы, которые никогда не меняются. Не могут, потому что. Если обрезать – они умирают. Половинки людей, ха!

Ра хихикает.

– А дети к ним с неба падают? – спрашивает она ехидно. – Госпожа Ит-Ор иногда что-нибудь говорит… стыдишься, что у тебя есть уши. Наверняка она рассказала, как в этом племени рожают мужчины, – и фыркает. – А, это просто ужас, послушай! Как ни представь, всё выходит ужасно! И непристойно!

Вэ-Н хохочет.

– Не угадала! В этом племени некоторые дети рождаются… как бы сказать… сразу женщинами. Своего рода Всегда-Госпожами, они ведь тоже половинки. И очень удобно – никаких поединков, никакой борьбы, никакого соперничества… никакой любви. Всегда-Господину назначают Всегда-Госпожу… а может, и не назначают, а они просто спариваются. Сразу.

Кажется, Ра лупит своего Государя ладонью по спине:

– Фу! Перестань! У вас с Да-Э грязное воображение! Сразу даже скот не спаривается.

Вэ-Н резвится:

– А что? Тогда понятно, почему Ник никогда не сражается. Он не привык, ему не интересно. Ему надо, чтобы… ну не знаю… чтобы… может… ну спроси у Да-Э, как у них, по её мыслям происходит, у половинок! Может, они все – со всеми. Зачем им привязываться друг к другу? Между ними нет ничего.

– Ну что ты! – пытается возражать Ра. – А дети? Дети же должны знать, кто их родители?

– Это у людей. А у половинок – представь! Если она – Всегда-Госпожа, может, она уже сто раз была с разными мужчинами! Без поединка – что ей помешает? Как ты определишь? Она – с рождения такая. Она привыкла. Ей не стыдно.

– Ник любил жену.

– Он так говорит, потому что не может с людьми!

– Всё это – болтовня, – говорит Ра сердито. – Таких половинок не бывает. И вот так, просто так, с кем попало, сразу, тоже не бывает. Даже звери сражаются за любовь, а ты говоришь про Ника такие вещи. Он тебя бесит?

– Да нет, – говорит Вэ-Н виновато. – Это просто… глупости, смешно. Нет, Ник не бесит. Он же мне подарил… тебя. Я ему благодарен. Но он меня смущает. Тревожит. В нём есть что-то нечеловеческое – и я понимаю, почему ты назвала его демоном.

– А мне с ним наоборот было очень спокойно, – говорит Ра. И подумав, добавляет. – Только иногда я его боюсь, хотя он никогда ничего плохого не делал.

– Я думаю, Ник тебе до смерти предан, – говорит Вэ-Н. – Как Государыне. Он добрый и честный. Но время от времени от него веет холодом… когда он явно ничего дурного не хотел. И знаешь… я не могу представить себе женщину рядом с ним. Иногда он так смотрит на Юношей… как на маленьких детей, на щенков, котят, птенцов… не как на взрослых людей.

– Да! – радостно соглашается Ра. – Как на маленьких детей! Он очень любит детей… а вот взрослых как-то… то ли не любит, то ли не понимает…

– Он знает, что нужно делать с детьми, – задумчиво говорит Вэ-Н. – Оберегать, лечить, играть с ними, слушать их болтовню… А вот откуда дети берутся – он словно не знает. Я никогда в жизни не видел таких странных людей. Я порой готов поверить, что Ник – демон или вправду человек-половинка. Знаешь, моя кровь, я благодарен ему и никогда не забуду его услуги… но между нами стоит что-то. Не сила рода, не Семьи, не статус… просто он совершенно чужой. Иногда у меня такое чувство, будто рядом с моим троном завёлся медведь. Очень сильный, думающий, почти как человек, даже говорящий… но медведь…

Ра проходит мимо ширмы. Шуршит шёлк.

– Я голодна. Скажи Господину Смотрителю, что Государыня хочет печёных плодов т-чень, вафель и чок, ладно?.. а о медведе… я понимаю, что ты имеешь в виду. Сестричка говорила, что в дни её метаморфозы Ник помогал ей, как мать, и смущал до слёз. Нечеловеческой отстранённостью.

Они выходят из будуара. Я выжидаю немного и тоже выхожу. Ошарашенный.

Резоны КомКона: они агрессивны, они опасны, у них неконтролируемые инстинктивные импульсы, которые могут побуждать их сражаться со всем, что шевелится. Они не смогут общаться с нормально воспроизводящимися расами без эксцессов. И бред это всё собачий.

Я так надеялся, что уже стал им своим! Я приложил так чертовски много сил, чтобы стать им своим – а они считают меня медведем в гостиной! Они чуют во мне чужое. Они иногда делают вид, что приняли меня – из чистого великодушия – но никогда не затевают со мной своих шутливых потасовок, которые заменяют им любовную игру. Они мне ближе, чем я им.

И уж конечно, никто из них никогда не изменится для меня – глупо, но отчего-то эта мысль огорчает меня неожиданно сильно. И вдруг приходит ещё одна.

Я – самый успешный резидент на Нги-Унг-Лян. Со всеми остальными что-то случилось. Мне говорили разные вещи, я смотрел рекомендованные к просмотру записи… я принял за чистую монету доклад о фобиях, убийствах и нервных срывах… о том, что андрогины землянам до тошноты отвратительны. О том, что они смертельно опасны беззащитным перед Кодексом Этнографа пришельцам.

Всё это – деза. Обман. Меня напугали букой, как младенца, который может полезть в подвал без спросу. Меня подстраховали, как ребёнка – или…

Вот интересно, а что, в действительности, произошло с остальными? Почему я больше не верю в то, что местные жители их неспровоцированно убили? Почему я перестал верить не только информации КомКона, но и некоторой части информации своего родного Этнографического Общества? Кто-то из нашего начальства хранит репутацию сотрудников? Репутацию конторы?

Что делали на Нги-Унг-Лян мои соотечественники? Что на самом деле они делали?

У меня под рёбрами ворочается холодный и склизкий клубок змей. Неверие и стыд.

И именно в таком состоянии я натыкаюсь на посла Анну. Он сидит на подоконнике в обширной гостиной, украшенной громадными панно, вышитыми стеклярусом на шёлке, и с полуулыбкой смотрит в окно, подняв створку, обтянутую пергаментом.

– Привет, Львёнок, – говорю я.

Он оборачивается, улыбается уже мне. Мечтательно. На нём – надраенная кираса, широченный камзол из бархатистой тёмно-синей материи поверх неё, высокие сапоги, подкованные сияющими железками. Анну при полном параде.

Я выглядываю в окно. Во дворе, у каменной чаши с вечнозелёным кустарником, милый-дорогой Ча, украсивший себя, чем Бог послал, болтает с сменившимися с караула гвардейцами.

– О поединке мечтаешь, Львёнок? – спрашиваю я, на миг ощутив что-то вроде лёгкой ревности.

– Не сейчас, – говорит Анну. С этакой светлой грустью. – Перед отъездом.

– Почему? – удивляюсь я. – Как же ты… когда же проигравший меняться будет, если что?

– Не будет меняться, – говорит Анну с той же улыбочкой. Маниакальной. – Не будет проигравшего.

У меня на миг выбивает дыхание. Анну смотрит на Ар-Неля за окном повлажневшими блестящими глазами. С рискованной нежностью.

– Ты что это задумал, посол? – говорю я далеко не так дружелюбно, как хотелось бы.

– Да, – говорит Анну и кивает. – Он умрёт, да. Или умру я. Да. Между нами – граница, статус… но я… он умрёт. Я думаю.

– Нет, – говорю я. – И не думай даже. Забудь. Я поговорю с Ар-Нелем, я его запру, в конце концов! Он – мой друг, я не позволю тебе так с ним поступить.

Глаза Анну суживаются.

– А как ты ему запретишь? – говорит он с нажимом и насмешливо. – Ты его удержишь? Ветер удержишь? Огонь запрёшь? Он тебя послушается?

Его несёт. Я вдруг понимаю, что на самом деле он влюблён до полного сумасбродства. В его голосе я слышу абсолютное восхищение, чистое, как кактусовый цветок. Сукин сын.