И в очередном рейсе у меня релаксометры сдохли. Совершенно — сколько я их ни ковыряла, бортовой компьютер висит и ничего не соображает, а на радаре — одна мутная пустота, как у меня на душе. Где я, что я — все, узнать невозможно.

Ну что, я, конечно, развернула все антенны и давай орать на весь Простор: «Помогите!» А сколько передатчик энергии жрет — вы все знаете, но мне уже до лампочки, лишь бы услышали. А никто не слышит. И я врубаю аварийный аккумулятор. И у меня для пущей радости летит и система жизнеобеспечения.

И последнее, что я узнаю от своего компьютера — это что через пять часов двадцать одну минуту у меня встреча с предками в чертогах Праматери.

Ну что делается в таких случаях? В системе двадцать тысяч ячеек. А времени — проверить двадцать штук. Или взорвать все к чертям и не мучиться. И я, конечно, весь свой последний резерв отдаю передатчику: «Помогите, мол, помогите — шиздец, человек погибает!»

И тут мне приходит сигнал с мортисянского транспорта. Картинка на дисплее красивая, без помех — передатчик там новенький. И пилот — такая принцесса в синей форме, генетическое совершенство, после каждого рейса ползарплаты на салон красоты уходит.

— Борт девяносто два шестьдесят, — говорит. — Проблемы?

— Сестра, — говорю, — забери меня отсюда! У меня ощущала накрылись и кислород почти накрылся! Возьми, — говорю, — грузовик на буксир, а не можешь, давай здесь оставим с маяком, только забери меня, пока мне еще есть чем дышать.

А эта прелесть морщит свой пластически совершенный носик и изрекает:

— А вы, простите, с Аллариа?

— Да, — говорю. — Борт пятьсот семь А. Груз — обогащенный уран. Ну давай стыковку в темпе.

— Простите, — говорит, — я не могу.

У меня на минуту дар речи отшибло.

— Как это, — говорю, — не можешь? Я же помру!

А она поправляет прическу и говорит:

— Согласно распоряжению Службы Контроля над Чистотой Вида от восемнадцатого, третьего, года Огня, экипажи транспортных кораблей Мортиса не имеют права брать на борт колонистов, проживающих в генетически нестабильных зонах. Во избежание радиоактивного заражения или заражения болезнетворными микроорганизмами. Согласно инструкции, я обязана дать знать Спасательной Службе. У них есть все необходимое для карантина и прочего. Так что ложитесь в дрейф и ждите. Не более чем через сутки они будут на месте.

Я не трусиха. Но тут меня просто мелко затрясло. Может, больше от злости, чем от страха.

— Я через пять часов сдохну! — ору.

— Значит, — говорит, — через сутки они подберут груз. Груз ценный, на Мортисе нужен.

— А я? — говорю.

— А вы — нет.

— Слушай, — говорю, — сестра, ты человек или кто? Это же космос, никто же не застрахован…

— Знаете, — говорит, — я из-за ваших проблем идти под суд и лишаться лицензии не собираюсь. Конец связи.

И все, что я о ней думала, я рассказала уже отключенному передатчику.

Ну что мне оставалось делать?

Сходила в переходник, взяла скафандр, надела. Мертвому припарки — кислорода-то нет, сжатый мы с собой не берем, и так взлетать тяжело, а тут такой лишний вес. Надежда на регенерацию. А регенерация агонизирует — и уже девятнадцать процентов кислорода вместо двадцати. Быстренько. Скафандр при таких условиях меня бы на этом свете, конечно, надолго не задержал, но мощный инстинкт почему-то подсказывал, что в нём надежнее.

Переложила в дрейф. Настроила пеленгатор — пусть найдут родимые, Мортису, в рот ему компот, нужны тяжелые металлы.

Вскрыла НЗ. Баллончик с кислородом — минут на сорок, прессованные витаминчики, шоколадка, баночка с водичкой. Пистолет и обойма к нему. Спасибо любимой Службе Обеспечения Полетов: начну задыхаться — ствол в ухо и в объятия Праматери. Быстро и не больно.

И вот сижу, заряжаю пушку, ем шоколад и, конечно, реву. Все равно никто не слышит.

И тут на передатчике загорается индикатор.

Ну, у меня первая мысль — тут же нету никого, значит, у подруги с транспорта совесть проснулась. Но я, конечно, ошиблась. Какая совесть у госслужащей с идеальной генетической картой, не бывает такого.

И я вытерла рожу, включила прием дрожащими руками — а на мониторе нечто. И с Мортисом это существо никогда рядом не было. А если бы было — Служба Контроля его родителей публично расстреляла бы, это точно.

Это я так в первый раз в жизни увидала мужчину, который не герой сериала. До сих пор-то я, как все наши, их видала во сне, в гробу и по видику, но этот всем тем экранным дивам соответствовал, как баллистическая ракета — лесной фиалке. Да что я говорю — Козерог, вот он сидит. Все его знают.

Но тогда меня как громом ошарашило. Особенно — наколка на его физиономии… ну, прости, дорогой — из песни слова не выкинешь. И щетина… он человек очень славный, но на меня тогда произвел неизгладимое впечатление.

И он на меня смотрел — а я только зевала, как рыба на берегу.

— А я, — говорит, — думал, ты с Мортиса.

А я радостно говорю:

— Нет, что ты! Я с Аллариа!

— А… — говорит. И я немедленно понимаю, что он просто понятия не имеет, где это и что это. — А чего орешь? У нас чего, неприятности?

— Ой, да ты знаешь, — несу, очень быстро, пока слушают, — у меня тут положение «ничего не вижу, ничего не слышу», у меня кислород гигнулся, вот-вот все вообще накроется. И как же чудесно, что ты услыхал и связался — ты мне помоги, пожалуйста, а?

И я это все почему говорю — я уже, конечно, на тот момент поняла, что мужчина этот такой же отщепенец, как и я. И что болезнетворных микроорганизмов бояться не будет. И что в смысле ДНК мы с ним товарищи по несчастью.

А он говорит:

— Да, хреново, — слово это мой дешифратор не берет, но я по интонации догадалась, что это он мне сочувствует. — А меня видишь? В смысле — крылья?

— Не-а, — говорю.

— Ну ладно, — говорит, — фигня. Я уже на самом деле впритык подошел. Между нами десяти километров нет. Сейчас подгоню поближе — и сообразим чего-нибудь, не ссы.

— Не буду! — говорю. А он улыбнулся.

Потом мы с ним начали маневр. Передатчик он так и не выключил — надо ж было как-то подгоняться: «вверх, вниз, вправо, влево», — но по ходу он только так еще болтал на отвлеченные темы. Даже быстрее, чем работал с клавиатурой.

— Не, ну ты представляешь, — говорит между прочим, — а я-то твою частоту когда словил, думал — девка с Мортиса.

— Ну, — говорю.

— А у нас это бабье отвратительное просто на дух не выносят, — говорит.

— У нас, — говорю, — тоже.

— Я так уж, — говорит, — связался. Поприкалываться.

— Мне повезло, — говорю.

— А че, — говорит, — грузовик трофейный?

Я замялась немного. Он так это сказал… надо было соглашаться. У него тон не терпел возражений.

— Ну, — говорю, — вроде.

Смеется.

— Так их, — говорит. — Мы тут с мужиками еще одну накрыли в соседнем квадрате. Ну буквально только что. Может, полчаса назад. Пилотша — вся такая из себя, груз — комплектующие для радаров, и пассажирки — какие-то старые жабы. Мужики там остались им ноги выдергивать, а я решил посмотреть, кто это тут разоряется.

— Представляешь, — говорю, — она со мной тоже связывалась. И даже баллона кислорода не оставила. Ну не сука?

— Сука, — соглашается. — Бог-то не фраер, правду видит. Ну да теперь она горько пожалеет, что тебя бросила.

А тем временем до меня постепенно доходит, с кем я имею дело. С бандитом.

В первый-то момент, конечно, меня дернуло и еще как. Я ж все-таки законопослушная гражданка. Меня хорошо учили. Я туго знала кодекс. Но при этом была, видимо, порочна на генетическом уровне, потому что отчего-то жутко обрадовалась тому, что услышала.

— Ваши мужики, — говорю, — у нее на борту были, да? Без карантина? И все там немытыми руками трогали? Ну, так она наподцепляла болезнетворных микроорганизмов по самое не балуйся!

И тут с ним случилась истерика. Я до тех пор в жизни не видала, чтоб так закатывались. Я даже слегка трухнула, что наши сварные швы на живую нитку сейчас от вибрации развалятся и все придется заново переделывать.