— Здесь меня называют Расс, тебе будет проще произносить «Раис», словом, все, что начинается на «Ра», — в пределах допустимого.

— Рад познакомиться, Раис.

«Нет, он определенно акрусианин, — рассуждал про себя Матлин, — даже если это не так, его человекоподобие подозрительно, более чем подозрительно, что-то здесь не так. Почему мне не пришло в голову поинтересоваться биотипом посредников прежде чем лететь сюда? И все-таки это не человек, возможно, даже не гуманоид, — от этой мысли его передернуло, — чего мне в жизни не хватало, так это второго воплощения Али!»

Раис терпеливо дождался пока внутренний монолог его вновь прибывшего ученика сам собой упрется в надежный тупик и предложил расположиться поудобнее, чтобы продолжить разговор. Матлина будто стукнуло кирпичом по голове: телепат! Понимал ли Раис его внутренний диалог, сопереживал ли или вежливо дожидался его конца? А вдруг посредникам не позволяет воспитание перебивать мысли думающего человека, — но с этого момента Матлин раз и навсегда запретил себе в присутствии Раиса думать на посторонние темы. С тех пор, как ему удалось добиться над собой полного контроля, эта привычка автоматически распространилась на каждое встреченное им существо, не успевшее внушить ему абсолютного доверия, включая землян. Спустя много лет, он понял, что эта привычка стала его первой привычкой Ареала, первым толчком к пониманию сути его нынешней среды обитания, первым ангелом- хранителем от детских неожиданностей его фактурного менталитета. И сейчас, вместо того чтобы гасить в себе всплески противоречивых эмоций, ему следовало очередной раз отвесить Раису «большое спасибо» и низко поклониться за первый урок, на который никогда бы не расщедрился ни один ЦИФ.

Они уселись на пол, напротив друг друга. Кажется, это тоже входило в посреднический этикет, в котором Матлин уже изрядно запутался.

— Я почти ничего не знаю о посредниках и не представляю себе, чем я мог заинтересовать вас… — начал он.

Раис перестал улыбаться и «завис» взглядом на мертвой точке, находящейся чуть выше матлиновой головы.

— Что значит «почти»?

— Почти ничего. Только то, что вы лингвисты и, если я правильно понял, бонтуанская школа. Впрочем, о бонтуанцах я тоже почти ничего не знаю.

— Действительно так. Вернее, совсем не так. Но в данный момент это не имеет значения. Достаточно того, что я имею представление о фактуре Земли и о том, что такое человек, застрявший между фактурой и Ареалом. Из этого нелепого состояния есть два выхода: один долгий и рискованный, другой простой и надежный. Ты выбрал первый, поэтому сейчас я нужен тебе больше, чем ты кому-либо в этом странном мире. Все мое удовольствие — лишь наблюдать процесс твоей адаптации и то, к чему она тебя приведет.

— К чему она может привести?

— Это будет зависеть от твоих планов на ближайшую жизнь. Чему я должен тебя научить — известно только тебе. Каждый день тебя будут посещать новые идеи и ни один учитель не скажет тебе лишнего слова. На многие вопросы ты ответишь сам или не ответишь вообще. Ты узнаешь лишь то, за что готов будешь расплатиться своими иллюзиями, надеждами, душевным покоем. Поверь, это не маленькая цена, но она стоит того.

— Мне известно, что обучать фактуриалов — большой риск…

— И мне это известно больше, чем кому бы то ни было, — улыбнулся Раис, — но будь у меня сомнение — тебя бы не было в Аритаборе. Здесь дело не в риске, не в тебе и тем более не в посредниках… Кажется, у вас это называется «судьба». Много раз ее можно ломать, избегать, игнорировать, при этом она все равно останется «судьбой», одной-единственной, неповторимой, которую никому не дано узнать раньше срока.

В какой-то момент Матлин снова физически ощутил давление оранжевого света. Будто невидимая тяжесть со всех сторон пыталась сжать его в одну точку. Такие вещи часто случались на «ухоженных» планетах от магнитных завихрений, мало понятных землянину. От землянина требовалось всего лишь перейти на другое место. Или это воображение, не в меру разыгравшееся от оранжевых тонов? Кажется, оранжевое имеет свойство возбуждать фантазии. Матлин еще раз огляделся, пытаясь найти источник света. Но свет растворялся, как краска в воде, под закрытым туманом куполом зала и не давал ни единого намека на тень. «Я ожидал увидеть древнюю планету, — думал он про себя, — не тронутую цивилизацией Ареала, а здесь все оборудовано не хуже, чем навигаторский отсек».

— Но почему я? — настаивал Матлин. Раис словно очнулся от забытья, будто его неожиданно оторвали от сокровенных мыслей собеседника.

— Хотя бы потому, что ты выжил, — он сцепил пальцы у подбородка, будто в его ладонях неожиданно появился круглый предмет, — выжил, практически не имея на то основания. Ты наш человек.

— Мне повезло.

— Везение — хороший шанс, чтобы жить дальше.

— Вам, должно быть, известно о моих отношениях с мадистой?

— Я ни в коем случае не стану советовать их прекратить. С мадистой у нас нейтралитет. Сам термин «мадиста» происходит из нашего древнего языка. Буквально «Ман-дис-танс» — «существующий вопреки здравому смыслу». Ближе к твоему языку я перевел бы это как «волшебство».

— Я слышал другой перевод: «ведущий за собой смерть».

— Надо думать, у отшельников Кальты свои взгляды на волшебство. Не многие из них остались в живых, и они имеют право интерпретировать классическую терминологию таким образом. С нами же мадиста предпочитает дел не иметь.

— Чем это объясняется?

— Хотя бы тем, что посредники имеют шанс быть неплохими мадистологами…

Матлин не сдержался от взрыва восторга.

— Ну да?! Не может быть! Ведь это именно то, что нужно!

Раис не разделил его чувств, повел себя так, будто другой реакции и не предполагалось. Но вежливо дождался, пока его подопечный самостоятельно справится со своим эмоциональным припадком.

— … но никогда мадистологами не становятся, — продолжил он, а восторженный фонтан Матлина так и застыл ледяным изваянием в оранжевом мареве зала. — В твоем распоряжении начальная школа, которую можно пройти от полного хаоса сознания до вектора науки; либо наоборот… Смотря к чему у тебя способности.

— Я законченный технарь.

— Если делить человеческие способности по принципу таких полюсов, надо иметь в виду, что полюса охотно меняются местами. Ничто долго не держится на одном месте. Все меняется на разных уровнях сложности, и если на Земле ты действительно технарь — здесь тебе потребуется чистейший гуманитарный склад ума, чтобы освоить элементарные технические основы.

— Можно попробовать начать с философии?

— Можно, если я пойму, что именно ты называешь философией?

— Дословно это переводится как «любовь к…»

— …мудрости? — продолжил Раис. — К чьей мудрости? К своей? К моей? К чьей-то еще? К какой именно мудрости тебя больше тянет?

— Этого в двух словах не объяснишь, — Матлин развел руками, понимая, что заехал слегка не туда, но отступать было некуда, — я когда-то с удовольствием читал Вольтера… Ницше, античных…

В физиономии Раиса ничто не изменилось. Все шло так, будто было спланировано еще сто лет тому назад, и Матлин не был уверен, имеет ли смысл оглашать список прочитанных им античных авторов.

— Интересный набор! — Раис кивнул, будто рядом с ними находился кто-то третий, невидимый переводчик, который нашептывал ему на ухо: «А ты спроси, спроси его… чего он там вычитал для своего удовольствия?» — Действительно интересный набор. И я с удовольствием читал Вольтера и Ницше. Будь я человеком, мое удовольствие непременно бы увеличилось во много раз. Даже от младенческого мировоззрения античных… Но это уже история философии: если начинать заново изобретать колесо и проверять, как мокрое горит, а квадратное катится — считай, что труды античных пропали даром. Они дали тебе фору, так почему бы, ею не воспользоваться? Ведь ты уже перестал удивляться тому, что существуют науки пространства-времени, идентифологии, — тебе не приходит в голову спрашивать, чем эти науки оправданы?