Ладо отвел взгляд, а затем недоверчиво покосился на пришельца.

— Ну, еще, — смутился Мидиан, — наверно, Босиаф. Не имею удовольствия быть лично знакомым.

Взгляд Ладо сделался еще более подозрительным.

— Хорошо. Зовите ваших профессоров, идемте за мной.

То, что это не простой мальчик, Мидиан догадался давно и теперь имел возможность еще раз в этом убедиться. Обиталище Ладо располагалось в самой «освоенной» части экваториального пояса и поражало признаками цивилизации на фоне всеобщей неустроенности подземелий. В его пещерах стены были ровными. Выложенные геометрическим порядком выступы и переходы говорили о том, что человеческая рука не пренебрегла прелестями симметрии. Аккуратные ступеньки были вычищены, каждый новый участок пространства отличался от предыдущего не только цветом и запахом, но и дизайном интерьера, состоявшего главным образом в кладке стен. В этих кладках биолог сразу заподозрил окаменелые библионы. Отныне ему на каждом шагу мерещились залежи всего на свете: от костей до целых городов, погребенных под толщей песка. При свете декорации подземелья, возможно, сошли бы за роскошь. Мидиан несколько раз одалживал маску, чтоб оценить вид, как благодарный гость, расставшийся с надеждой когда-либо узреть порядок в кромешном хаосе. Жилище Ладо он представлял себе гораздо менее просторным. Теперь же он затруднялся представить себе истинные размеры владений босого ребенка. Час как кончился ураган, а они все шли и шли вперед между вычурных объектов, слегка похожих на абстрактную архитектуру.

Ладо проводил рукой по плоскостям стен, цепляясь пальцами за трухлявые швы между кладкой, и словно разговаривал сам с собой.

— Это не то, сейчас… Идите за мной. Вот она, акрусианская эпоха. Ну да, вам это ни о чем не говорит. Сюда, сюда… — Он остановился перед конической тумбой и, положив на нее ладонь, развернулся к Мидиану. — Цифовский рукописный период. Все, что смогли сохранить. Пошли. — Следующие два зала мальчик прошел не останавливаясь. — Это не то, это ерунда, это вас не касается… Вот. — У входа в коридор возвышалась рыжая стена, утыканная дырами, словно норами гигантских насекомых. — Здесь начинаются архивы первых поселенцев. Потом — эра освоения, а сразу за ней — анголейский период. — Он выжидающе посмотрел на гостей и продолжил путь. — Баролианская эпоха, — сказал он, указывая в угол квадратной залы, где друг на дружке кучей валялись почерневшие куски янтаря. Один из них попался мальчику под ноги, и он ловко зафутболил его на общую кучу. — А вон там… — он указал на узкий проход, заканчивающийся винтовой лестницей. Но пришельцы уже не слушали и не следовали за ним. Они стояли вокруг груды янтаря в немом оцепенении, не решаясь выразить вслух нахлынувшие чувства. Ладо принес в общую кучу еще пару пластин, подобранных им в коридоре. — Здесь не вся Баролианская эпоха, — объяснил он, — половину мы с Макролиусом растеряли в урагане. Ладно, я буду внизу. — Его босые ноги зашлепали по ступенькам, стараясь извлечь максимально громкое эхо, но вдруг притихли. — Тебя трудно понять, дядя Мидиан. То с отцом познакомь, то «молнию» отдай, то еще чего-нибудь придумаешь.

Незаметно для товарищей, Эф скрылся в темноте коридора, выждал время и, убедившись, что его не хватились, пошел самостоятельно гулять по залам подземной библиотеки. Он побрел наугад, ощупывая ветхие «кирпичи» и растирая пальцами отбитую крошку. «Вот оно что, — шептал профессор, — вот оно, оказывается, что…» Он обогнул коридорами то место, где Бахаут с Мидианом разгребали залежи янтаря, заглянул в соседнее подземелье и не обнаружил разницы — все пространство оказалось заставленным такими же геометрическими скоплениями окаменевших фолиантов. Он прошел насквозь высокие залы библиотеки и не увидел ее конца. Каждое следующее собрание камней ему казалось больше предыдущего. Вскоре он заметил, что пространство подземелья имеет слабовыраженную кольцевидную форму. Каждый новый круг казался вдвое шире предыдущего, и профессор начал сомневаться, что сумеет без труда отыскать дорогу обратно. «Вот оно, оказывается, в чем дело», — повторял он всякий раз, обнаруживая новый уровень залежей. Он спускался на этаж, другой и не видел перспективы достичь дна. Высота лестницы, как выразился бы его товарищ астроном, выходила за пределы телескопического разрешения. Он отправился по той же лестнице вверх и, просунув голову в скважину между ярусами, понял, что высота сооружения намного превышает расстояние до поверхности грунта. «Вот оно как», — рассуждал профессор. Он вернулся к Ладо и застал его сидящим у ниши в стене. На коленях мальчика покоилась усатая морда пантера, а из ниши торчали окаменелые ступни человеческих ног.

— А это что за эпоха?

— Это папа, — сказал Ладо.

— Папа?

— Да, мой папа. Он спит. А что?

— Сколько веков назад он уснул?

Ладо погладил мохнатую щеку Макролиуса.

— Между прочим, он иногда просыпается.

— Мне будет позволено взглянуть на папу?

Мальчик вежливо отодвинулся и перетащил за собой морду сонного зверя.

— Я хотел разбудить папу, когда дядя Мидиан закончит перебирать янтарь. Только папа видел «молнию» изнутри. Только он сможет помочь вам вернуться.

Профессор вытянул поперек прохода ящик, на котором покоились сушеные, коричневые мощи старика, запеленатые во влажную ткань с резким запахом водорослевого отвара. Его тощее лицо с выпирающими скулами и слипшимися веками производило странное впечатление, потому что не было похоже ни на мумию, ни на покойника, ни уж тем более на коматозную субстанцию, временно непригодную к жизни. Единственное профессор понял сразу, не будучи знатоком анатомических наук: от жизни это существо отделяет такая же длинная дистанция, как и от состояния полного окаменения.

— Бахаут, — крикнул он в лестничный проход, — бери свой рюкзак и иди сюда.

Впервые за историю экспедиции сумка с драгоценными приборами выпала из рук биолога и лязгнула о каменный пол возле бездыханного тела старца. Несомненно, внутри что-то разбилось. В другой ситуации Эф испытал бы злорадное удовольствие, но теперь его опасения за сохранность аппаратуры были на редкость искренними.

— Каков будет диагноз, доктор? — спросил он.

Из рюкзака посыпались коробки с химикатами, и Бахаут прежде всего аккуратно сложил их на место. «Непрошибаемый практицизм», — отметил про себя Эф и дождался, пока биолог закончит ознакомительный осмотр нетленных останков.

— Глубокая кома, — гласил диагноз.

— Наиглубочайшая кома, — уточнил Эф, — глубже не бывает.

— Глубже я не встречал, — согласился Бахаут.

— Как насчет того, чтобы привести его в чувство?

— В чувство? — не поверил ушам биолог. — То есть разбудить? В смысле вернуть в сознание?

Ладо насторожился.

— В любом смысле, лишь бы он мог реагировать, думать, говорить, — настаивал профессор, наблюдая, как Мидиан сполз с лестницы и застыл, опустившись на нижнюю ступеньку. — Что, собственно, плохого в том, чтобы вернуть в чувство и вступить в контакт с этим во всех отношениях приятным человеком?

— Так вот, прямо…

— Прямо или косвенно, это смотря на что ты способен. В конце концов, ничего плохого не случится, если ты, наконец, займешься работой, ради которой тебя взяли в экспедицию. Давай же, нечего на меня таращиться. На мне цветы не растут.

— Здесь? Без камеры и оборудования?

— Именно здесь. Давай воспользуйся хоть раз мозгами и придумай что-нибудь для походных условий. Поройся как следует в своем вонючем рюкзаке.

— Вы хотите сами разбудить папу? — спросил Ладо.

— Сейчас дядя доктор вылечит твоего папу, — заявил профессор и выжидающе уставился на Бахаута.

— Вы хотите разбудить, — уточнил мальчик, — или вылечить?

— Папа еще и болен? — удивился Эф.

— Очень сильно болен.

— Может быть, ты знаешь, что это за болезнь?

— Знаю, — ответил мальчик, — это редкая болезнь. Доктора называли ее «бессмертием».