— Я не могу вернуться. Мое время остановилось.

— Счастливчик.

— Скоро у меня вырастут крылья, и я смогу жить над вершиной горы.

Бароль тяжело вздохнул и оглядел сумерки высоких папоротников, промоченных до корней, блестящих от невысыхающей влаги, которые со времени «кончины» Клиса вымахали на добрых полтора локтя вверх.

— Сколько тебе лет, пещерный гаденыш?

— Восемьсот.

— Гляди-ка, круглая дата.

— Интересно, сколько же лет ты прожил у нас?

— Сорок дней, — ответил принц.

— Поразительная точность. А сколько дней в твоем ингурейском году?

Клис пригнулся к траве и сжал пальцы.

— Я не понимаю такого счета, скажи словами.

— Триста шестьдесят шесть по обороту планеты.

— Верно, — Бароль, привыкший ко всяким оказиям, почувствовал дискомфорт и страстное желание придушить ингурейца. Просто так, ни за что. Ради удовольствия избавить себя от новой логической загадки.

— Скажи, сколько дней прошло с момента твоего рождения?

Клис еще раз сжал пальцы.

— 292 тысячи 800 дней.

— По обороту планеты? — уточнил Бароль. — Какой задницей ты чувствуешь эти обороты? Триста лет назад твоей преисподней в проекте не существовало.

— Странно, — ответил Клис, — почему ты их не чувствуешь? Как можно не чувствовать обороты планеты? Может, ты не бог? Может, ты не летаешь на крыльях?

— Вы все сговорились против меня? — рассердился Бароль и дернул поводок. — Клис упал в траву и замер, прижимаясь щекой к плетеной полоске кожи. — Внизу, вверху, на горе, под горой — когда вы успели против меня сговориться? Отвечай, дрянь, не то я голыми руками сотру тебя в прах и пошлю отцу могильный камень! Встань, чтоб я видел тебя! — Он еще раз дернул поводок и упал на ступени колодца. В руке остался огрызок веревки. А принца и след простыл, лишь шелест кустов у кромки Босианского леса подсказал Баролю, что погоня бессмысленна. Осталось лишь написать на могильном камне беглеца: «Он слишком долго жил и не имел причин умирать».

Оправившись от шока, Бароль запер колодец. Он бегом домчался до выруба и, растолкав спящего повара, приказал ему делать отвар. Тот самый, что испокон веку помогал путешественникам поддерживать силы в долгих переходах, а для ночной погони в дремучих лесах, кишащих змеями и дикарями, — был просто незаменим. Он не сомневался, что Борщ приготовит отменную отраву из поганок, которые со времен Варидов тщательно отбирал и консервировал для этой долгожданной цели. Повар кинулся исполнять приказ с таким рвением, что у Бароля не осталось сомнения. Вскоре он поднимался к себе, держа в руках теплый горшочек, благоухающий ароматами грибного супа — недосягаемую вершину кулинарного искусства, поскольку яды были единственным блюдом, которое повар готовил с полной самоотдачей.

Заперев дверь спальни, Бароль растворил каплю отвара в стакане дождевой воды, а остальное, завернув в тряпку, спрятал в сундук из-под старых карт. Он не выпил и половины, когда головокружение повалило его на пол, а ковш разбился вдребезги, забрызгав циновки. Лицо вспыхнуло жаром, по телу пробежала нервная дрожь, конечности отяжелели, и сердце, сбиваясь с ритма, задрожало, словно торопилось отсчитать положенное ему количество ударов до смерти. От судороги Бароль на секунду пришел в себя, перевернулся на спину и, оттолкнувшись от пола, почувствовал под ладонями гладкие доски палубы.

— Мне нужны крылья! — закричал он, и эхо разнесло крик в пустоте. Сопла над его головой гудели, извергая бесцветное пламя, небо качнулось, и бесформенное облако паруса всплыло над невидимой линией горизонта. — Давай же, пока я не передумал! — Он встал на колени, сбросил мокрый халат и закрыл лицо руками. Тень коснулась его голой спины.

— Ноги устали бегать по горам, непослушный мальчишка? — спросила она.

— Помоги мне?!

— Мертвецам не место среди богов, даже если это крылатые мертвецы.

— Мне нигде нет места. Начинай же…

— Я еще не учила тебя летать.

— Пока я освою эту науку — мне некуда будет лететь!

Боль прижала путника к палубе корабля, и он впился зубами в кулак, чтобы не закричать, когда его лопатки вывернулись и уперлись острием в ребра.

— Терпи, мой мальчик, — говорила тень, — мой ангел, мой дикий бог. Моя любовь — единственное, что хранит тебя. Если б не ты — разве я не нашла бы себе покоя? — Ее голос терялся среди рева огня, растворялся в горячем воздухе. Путник чувствовал, что прокусил кулак до крови и вот-вот потеряет сознание, а время набирало ход, словно скаковой дромадер с вершины холма — совсем немножко и полетит или разобьется о камни.

Очнувшись в луже пота, он оттолкнулся от палубы и побрел к борту, не чувствуя тяжести тела.

— Обернись, — сказала тень, — взгляни через плечо.

— Не хочу.

— Не бойся…

Путник напряг мышцы спины и едва устоял на ногах. Будто две громадные бесчувственные руки вдруг обрели силу и дернулись, отозвавшись болью. Будто в каждой из них вдруг оказалось по опахалу, и воздушный поток швырнул его на перила. Корабль проплывал над макушками кедров. Над лесом стояла сырая ночь.

— Постой! — крикнула тень, но путник уже падал вниз, оставив в ее руке черное перо, кроны деревьев стремительно неслись навстречу. Он с трудом расправил крылья и терпел, пока ветер проверял их на прочность, стараясь вырвать из плоти ползучей твари все, что не заложено в нее создателем. Но, ощутив полет, не смог шевельнуться, словно на его спине раскрылся небесный парус. Он уже не летел вниз, а парил, опасаясь за каждое неловкое движение, не решаясь повернуть головы, потому что первый раз шел по небу один, не имея иной дороги, кроме направления ветра.

На заре запыхавшийся Клис вскарабкался на холм среди чащи леса, чтобы передохнуть и слегка обсохнуть под широкими листьями каштана. Это дерево он знал по запаху и доверял ему больше, чем корявым соснам, под которыми нет спасения ни от дождя, ни от голода. Корни каштана были съедобны, и Клис, переведя дух, решил подобраться ближе к стволу, однако вместо ствола наткнулся на ногу, точнее, на две ноги. Завернутые в штанины, словно воплощение его ночных кошмаров, они уверенно стояли на пути к вершине, как два ствола единого дерева, подпирающего мокрые небеса рая.

Принц замер в позе беспрекословного повиновения.

— Лапки не устали по лесам скакать? — спросил Бароль. — Далеко ли собрался?

Клис стоически молчал.

— Сдается мне, несчастный, что ты рвешься на Косогорье. К мертвой воде, стало быть, тянет. А говорил — два раза умирать нехорошо, неприлично.

Ингуреец скомкал передними лапами обрывок поводка и протянул повелителю.

— Зачем? — удивился Бароль. — Вижу я хорошо. Для такого плута, как ты, мой глаз — надежнее привязи. Отныне он будет следовать за тобой повсюду, потому что ты узнал рай. А знаешь ли ты, что такое ад?

Ледяная интонация голоса навела дрожь на мохнатое ингурейское тельце. Принц стиснул клыки и пригнул голову.

— Что ты мне предложишь в обмен на то, чтобы никогда этого не узнать?

— Ничего, — ответил Клис. И впрямь, кроме пояса да обрывка веревки, у него не было ровным счетом ничего.

Два дня и три ночи обитатели выруба были уверены, что их предводитель гоняется по лесам за невидимой тенью, потому что ловить беглого Клиса — занятие не из легких даже на гладкой равнине, даже для быстроногих верблюдов. Два дня и три ночи повар был величественно благосклонен и торжествующе умиротворен, пока бледный, как покойник, Бароль, замотанный в покрывало, не появился на обеденной веранде, как раз когда благородные вельможи прикончили по третьей порции мясного супа.

— Это ты? — усомнился Фальк, и стук ложек уступил место барабанной дроби дождя. Повар, оказавшись ближе всех к дверям, подозрительно понюхал сквозняк.

— Паленым несет, — прошептал он и встал стеной на пути Бароля, — крылья палил. Я знал. Это не ты. Это не Бароль, — обернулся он к фарианам.