— Что ты сделал с фундаментом? — не унимался Логан. — Кому нужен дощатый фундамент, осмоленный снизу. Сверху теперь надо смолить. И отчего он у тебя круглый, словно дно самутийской баржи? Кто тебя надоумил прикрепить его к вырубу канатами? Что ты затеял, объясни мне, наконец. Отчего ты не дал мне умереть спокойно в позоре и унижении?

— Мне нужна сильная прика.

Логан отжал подол рубахи, затянул пояс потуже и обошел вокруг молельни, выискивая кривизну шпиля. Но кривизна безукоризненно описала круг вслед за придирчивым взглядом богомола.

— Тебе-то, безбожнику… В тебе веры не больше, чем в поварской кастрюле. Ты с детства ни единой молитвы не произнес до конца и собираешься привлечь богов к этому презренному сараю после того, как они отвернулись от староприканской молельни!

— Именно этим ты займешься, — ответил Бароль.

— Мои молитвы быстрее достигнут цели, если я буду знать, что ты намерен выпросить у богов?

— Терпения.

— Терпения? Да сколько же им тебя терпеть?

— Сколько выпросишь.

— Сомневаюсь, что они приметят такую прику.

— Придется постараться.

— Нам всем придется стараться. Сколько народа осталось в твоем прибежище, Бароль? Истинноверы разбежались, многих достойных людей ты спустил в преисподнюю, а новые к тебе не идут, — Логан указал на Янцу, — кроме этой храброй особы, которая может сравниться отвагой разве что с твоей легендарной прабабкой. Мир ее праху. Удивительная была женщина.

Жар пробежал по щекам Янцы, будто ей вручили знаки доблести фарианской знати. В тайне души она мечтала об этом всю обратную дорогу. По легенде, этот знак отличия был похож на кольцо с камнем, излучающим целебный свет. Но до сих пор ни на одном из фариан она не увидела ничего похожего. «Может, они носят его не на пальцах?» — размышляла она и прикидывала, на какую скрытую часть тела можно надеть кольцо. В голову приходили самые удручающие гипотезы, вплоть до того, что ей, как женщине, такое кольцо и вовсе одеть будет не на что.

— Если староприкане исчезают из долины, — сказал Бароль, — преисподняя здесь ни при чем. У меня есть дела важнее, чем стоять привратником у колодца.

— Не важно — куда. Важно — почему. А исчезают они потому, что каждая дорога должна начинаться от прики.

— Так сделай мне прику, — начал злиться Бароль, — такую, чтобы мой караван дошел до Анголейских земель и вернулся.

От удивления Логан выпучил глаза.

— В Анголею? Да мне твои грехи сто лет замаливать, прежде чем я упрошу богов вести твои караваны.

— Ты упроси богов не путаться под ногами моих караванов. Без их милости я как-нибудь обойдусь.

Под впечатлением от предстоящей миссии Логан на некоторое время утратил брезгливость, даже заглянул в молельню. Может, оттого, что вымок до костей, а может, потому, что общество в последние годы стало быстро его утомлять, и он, на старости лет, с радостью стал бы отшельником, если б в долине для него нашелся хоть крошечный бугорок сухой травы.

Под тем же впечатлением он спустился в писарню и сел за стол вместе с остальными обитателями выруба, которые, в ожидании сиятельной персоны богомола, уже не в первый раз обсуждали проблему сухости глубинных колодцев, к которой теперь прибавилась новая проблема — подозрительного летающего металла. Олли катал лупу по разостланной на столе карте и царапал перышком на уголке папирусного листа промеры высот и затоплений.

— Никто не знает, — говорил он, — объема пещерных пустот. Имеет ли смысл качать туда воду?

— Ты хочешь выплеснуть на поверхность ингурейцев? — возражал ему Фальк, который не столько опасался полудохлого войска, сколько ленился работать над проектом затычек и поплавков.

— Я хочу согнать лишнюю воду, — отвечал Олли. — Когда уровень дойдет до выруба — вспомнишь мои слова. Надо рассчитать буйки так, чтобы все крышки с люков сорвало одновременно — заодно узнаем объем системы.

— А воздушные пробки? — сомневался Фальк. — Как ты собираешься измерить их объем?

— Откуда взялись такие прекрасные карты? — шепнул Хун на ухо Баролю. — Это не тот ли чудной анголейский папирус…

— Он самый, — ответил Бароль.

— Это на нем исчезают старые дороги и появляются новые?

— Если б только дороги… — вздохнул Бароль, и Хун потащил к себе кусочек карты, но наткнулся на сердитый взгляд Олли.

Логан закрыл глаза и поднял над столом ладони, призывая присутствующих к тишине.

— Браться мои, — произнес он, — и сестры. Так поступать нельзя. Надо уметь договариваться. Этак вы все босианское племя без толку изведете. Они отличные проводники. Удивительное, врожденное чувство прики. Прежде чем изводить босиан, полезно подержать их вверх ногами. От этого, говорят, они начинают мыслить…

— Удивительно, — фыркнул Бароль, — часа не просидел в молельне, а боги уже успели на меня пожаловаться.

— Во-вторых, — продолжил Логан, не открывая глаз и не опуская на стол ладони, — выброси старые карты в печь, не тешь себя иллюзией. Анголея по горло в воде.

— По брюхо верблюду, — уточнил Бароль. — Эти дромадеры такие жирные, что без труда поплывут.

— Янца! — Логан приоткрыл один глаз. — Ты умеешь управлять плавучим верблюдом?

Янца растерялась.

— Они не обучены плавать.

Бароль опустил в чернильницу кусочек сала, которым обтирали старые перья, и легонько подтолкнул его пальцем.

— Где ты видела кусок жира, который утонул, не умеючи плавать?

— Они нахлебаются, пойдут ко дну и мы за ними, — испугалась Янца. — Только очень сильный порожний верблюд переплывает реку.

— Что ты хочешь найти в Анголее? — недоумевал богомол. — Зов предков лишил тебя рассудка? Настали времена, когда о собственной душе пора заботиться, а не о покойниках. Мир их праху.

— Моя душа себя в обиду не даст, — успокоил его Бароль.

— Душа бессовестной твари неуязвима, — согласился Логан. — Кого из пантеона ты считаешь своим покровителем, Фарея или Ангола?

— Хочу видеть, как они подерутся за право растерзать мою душу.

Логан презрительно фыркнул.

— Ты, Фальк, чистокровный фарианин.

Фальк безропотно согласился.

— Расскажи нам все, что ты знаешь о своем покровителе.

Фальк поглядел на Хуна, который также был чистокровным фарианином, но не нашел в нем ни капли участия.

— Я? — переспросил он, будто отвечал Махолу скверно выученный урок правописания. — О Фарее? Ну, допустим, то, что он покровительствует воздушным стихиям…

— И все?! — Логан обескуражено обвел глазами присутствующих. — И в этих бесчувственных недрах я должен пробудить молитву — песню надежды из глубины хаоса? Или вы решили, что в одиночку я смогу укрепить тот пустой сарай, который вы называете прикой? Ваш Фарей одним махом снесет его с горы, когда увидит, как я увещеваю его, в то время как вы этажом ниже богохульствуете и замышляете богопротивные дела. Ты, — указал он на Рыжего Олли, — безусловно, самутиец. Что ты знаешь о своем боге, кроме того, что он покровительствует воде?

— Расскажи, — толкнул его в бок Саим, — ту историю про отрока.

Олли ослепительно улыбнулся. С тех пор как Саим и Бароль вытащили его, несчастного самутийского математика, буквально из обеденного котла босиан, он улыбался часто, даже чаще чем надо, считал себя беспородным фарианином, а своего прежнего покровителя унижал публично, едва завидев на горизонте дождевую тучу.

— Я-то, конечно, расскажу, да их светлость магистр выдаст мне ключи от преисподней.

— Здесь я распоряжаюсь ключами от преисподней, — напомнил ему Бароль, — рассказывай, богомолам полезно знать правду о своих небесных собеседниках.

— Была однажды сильная засуха, — начал Олли, — прики тогда не строили, а собирались на горе все вместе, молились Самутину. В тот год долго молились. Головы поразбивали о камни. Вдруг видят — облако спускается. На облаке трон. На троне Самутин. Сидит, ноги свесил… и говорит: «Не пристало вам, бездельникам, лбы пустые о камни молотить. Шли бы к реке, накопали бы ила, высадили бы зерно и все такое… а уж тогда и за дождем приходили б…» И пошел-поехал: такие они сякие, то ему не нравится, это ему не годится, все грехи припомнил. Слушал его отрок. Слушал — не удержался. Растянул на пальцах жеваную тряпицу из стебля тягучей лианы, зарядил камешек и пульнул Самутину в глаз. Толпа молельников с колен на животы упала. Головы от страха не смеют поднять, а Самутин прикрыл глаза опахалом и затопал ногами по ступенькам трона, но ни слова не произнес, а из подбитого глаза брызнули слезы. Трон Самутина скрылся за облаками, а дождь разливался дни и ночи, пока грунтовые жабы не вылезли наружу из нор…