Староприканским старожилам, натерпевшимся от войн и эпидемий, было известно много реальных событий истории. От основания в Анголее Папалонского университета до той поры, когда анголейская раса была стерта с лица планеты. Пять вулканов проснулись в одночасье… или их было двадцать пять… — Ингурея была высочайшей точкой мира. Но стихия, сравнявшая с горизонтом горный массив, лишила оставшихся в живых ингурейцев не только исконной, веками намоленной прики, но и первых зачатков разума. Они обвинили во всем папалонских мудрецов, которые, то ли в силу своих претензий на вселенское господство, то ли вследствие неумелого обращения с оружием богов, якобы унаследованным ими, то ли еще непонятно из каких соображений, — собственнолично подорвали вулканы. Обезумев от ярости, ингурейцы сплотились в войско, вооружились чем попало и, одержимые местью, двинулись на Анголею отстаивать честь своего посрамленного божества.

Истории было многое известно о том, что ученые-анголейцы, проникшие в тайны мироздания глубже, чем сами творцы, так и не сумели противостоять дикому племени головорезов. А ингурейцы, разнеся в пыль университет, впервые увидели чернила и папирус. Когда бойня докатилась до Фарианских земель, вояки не церемонились и резали всех без разбора. Единственное, что могло отсрочить смерть жертвы, — это ее умение писать. Ингурейцы отличались чрезмерной набожностью и церемонию расправы над писарем начинали с отрубания рук. Дети воинов не знали иных игрушек, чем кости и черепа, — но руки, владевшие таинством письма, на жертвеннике были неприкосновенны. Ингурейский покровитель никогда не пользовался авторитетом в пантеоне, и уж если богомолы возносили молитвы всем богам — Ингура упоминали последним. Лишь после многолетних погромов, когда в чудом уцелевших приках молиться стало некому, кровожадное божество переместилось во главу списка.

«Все боги предали нас! — выли богомолы. — Ты один не оставил своих тварей. Ты один дал им силы выжить и защититься. Так прими же и нас, отверженных…» Ни для кого не осталось тайной, что конец сему вселенскому кошмару был положен дедом Бароля — Андролем Великим, который не сразу получил громкий титул, а, будучи юношей, скитался с матерью по зарослям Косогорья, стараясь не попадаться на глаза ни врагам, ни доброжелателям. Единственное, о чем история умалчивает, — каким образом юноше в одиночку удалось увести в подземелья ингурейские полчища, да так, что они раз и навсегда позабыли дорогу назад.

— …Хочешь датировать нашу эру от взрыва вулканов? — уточнил Махол и согнулся над разворотом папируса.

— Ты когда-нибудь спускался на дно Косогорских пещер? — спросил Бароль, усаживаясь напротив.

— В преисподнюю? — воскликнул Махол. — Боги меня сбереги!

— А слышал, чтобы кто-нибудь выбрался оттуда живым?

— Кроме Андроля Великого, хвала богам, ни души оттуда не возвращалось.

— Вот-вот, — начал сердиться Бароль, — объясни мне, будь любезен, при чем здесь боги?

Очередная допущенная бестактность заставила писаря задуматься и сосредоточиться на пережевывании стебля кисточки, который одновременно служил ему зубочисткой для нескольких уцелевших зубов.

— Ты это брось, дед! — Бароль, со злостью отпихнув скамейку, стал расхаживать по писарне.

— Скажи, как было, — предложил Махол. — Что скажешь, то и запишу, — но видя раздраженного Бароля, снова умолк.

— Не скажу! С какой стати я должен плодить легенды? — он вышел на веранду, но тут же вернулся. — Скажи-ка, дед, если в долине и впрямь видели тамаципов, может, в Анголее осталось логово алхимиков?

— Черный верблюд? — уточнил Махол. — С человеческой головой? Это говорит лишь о том, что где-то бродит анголеец с головой верблюда. Почему бы не в Анголее? Если есть тамацип — должен быть ципотам; если здесь голова — значит, хвост будет там…

Бароль опустил дверной полог и подсел к старику.

— Зачем они делают это?

— Тамаципов? Затем, что верблюды бегают быстрее людей. Птицы летают выше, чем их воздушные корабли…

— Как же чувствует себя анголеец с головой птицы?

— Об этом у птицы спроси, — ответил Махол, — ципотамов они прежде держали в клетках. Теперь, если встретишь такое, — лучше обойди. Они злые. Могут клюнуть. Могут укусить. А если увидят женщину — не церемонятся.

— Как это делается, дед?

Писарь выплюнул кисточку и посмотрел в ясные глаза Бароля.

— Скажу тебе, сынок, папалонской медицине учат не один десяток лет. Я в таких вещах не силен. А что касается долины, тут я точно скажу: там больше привидений, чем тварей. Плохое стало место. Ты знаешь, когда намоленная прика падет — туда всю нечисть тянет, как к водовороту.

— Это тоже привидение? — Бароль кивнул в сторону металлических пуль, поставленных рядком на краешек стола. — Это, по-твоему, похоже на привидение?

Махол, не вполне придя в себя после недавнего стресса за обедом, нервно затряс головой.

— Что ты, опомнись! Если б анголейцы имели такое оружие, разве я ходил бы теперь с обрубками. Я окончил бы географическую школу. Я стал бы ученым и путешественником.

Кисточка, упавшая изо рта писаря, образовала живописную черную лужицу у нулевой отметки шкалы эр и веков. Лужицу, похожую на черную дыру среди белого полотна не начатой книги жизни альбианских цивилизаций. Бароль аккуратно поднял ее, макнул в чернила и вставил жеваным концом в рот Махола.

— Пиши, дед. Все что хочешь. От саимовых сказок про Кощея Бессмертного до биологии тамаципа. — Он спешно вышел на веранду, чтобы дать старику порыдать. Приступы отчаяния среди подданных случались теперь нередко, и Баролю все труднее было бороться с этим. Каждый затопленный камень фундамента в Староприканской долине провоцировал здесь новую волну пессимизма. Зловредный Борщ уже не мог уснуть, пока не разрыдается у кого-нибудь на плече или не завоет на весь выруб о том, что жизнь на этой промокшей планете становится невыносимой. Что Бароль сам во всем виноват и если бы не бесовская авантюра, затеянная его дедом, правоверные альбиане жили бы под солнцем и благодарили богов. Что дед Бароля, его чокнутый отец и все его ублюдочные родственники самим небом были посланы для проклятья и получат сполна…

Остудив душу под водопадом струй, Бароль остался доволен. Некоторые пикантные подробности частной жизни Андроля Великого ему удалось сберечь от летописца. История никогда не узнает, что ее герой, провалившись в глубокую впадину на Косогорских разломах, повел себя отнюдь не самым героическим образом. Впрочем, в тот год юный Андроль еще мечтать не мог о будущей славе. Как, впрочем, горный хребет, берущий начало на равнине между Старой Прикой и Папалонией и упирающийся скалами в Босианский залив, еще не думал называться Косогорьем.

Провалившись в темную пещеру, испуганный отрок заголосил так, что чуть было не оглох от эха. Пещера была на редкость глубокой. Он скользил по камням вниз, и вопли растекались мощными потоками во все стороны пещерного пространства. Едва ощутив опору под ногами, Андроль начал молитву, потому что не было в его землях веревки такой длины, чтоб дотянуться до дна могилы. Спасти его теперь могла только милость богов. Но до богов в то время сумел бы докричаться не каждый горластый богомол. И то лишь в случае, если молельня подпирала шпилем небеса над вершиной горы. Андроль, разуверившись в спасении, перестал бормотать молитвы, заткнул уши, чтобы не оглохнуть еще больше, и во весь голос стал призывать на помощь, то убеждая по-хорошему, то угрожая расправой всему альбианскому пантеону.

Пока фарианская стража на краю пропасти, содрогаясь от страха больше, чем от подземного гула, в бешеном темпе плела веревки из подручных лиан, к горе стали медленно стягиваться ингурейские отряды. Они настороженно осматривали местность, прислушивались к вою, доносившемуся из глубин, недоумевали, отчего грызуны и прочие норные твари, в панике бросив жилища, ринулись в долину… Шло время. Ингурейцы плотным кольцом окружили говорящую гору, взяв ее в плен вместе с таинственным исполином, засевшим в утробе. Тот исполин казался им куда более достойным противником, чем жалкие твари, скрывающиеся в лесах. Священное оцепенение охватило воинов, и восхождение началось. Тем временем неведомый великан перестал осквернять небеса богохульными речами, а фарианская свита, обвязавшись веревками, спустилась в пещеру и с большим трудом извлекла обезумевшего юношу на свет. Андроль сопротивлялся так, словно его из материнского чрева тянули в адское пекло. Спасатели вынуждены были грубо связать знатную особу и заткнуть рот кляпом, чтобы первый же встречный ингурейский отряд не покрошил их на корм стервятникам.