— Выходи. Я должен погасить приемник.

Альба шагнул сквозь растворяющуюся стенку лифта, как в клетку с пантерой, и очень удивился. Перед ним был не новый отсек корабля, не технопарк, даже не разверзнувшиеся глубины открытого космоса, а обычная гостиная загородного особняка. За окном зеленела та же весна, с которой он трогательно распростился на Земле, и то же яркое солнце чертило на полу темные полосы оконной рамы с той лишь разницей, что без решеток.

— Ну, как? — спросил Феликс. — Нравится?

Альба растерянно пожал плечами и огляделся. Именно так, как должен был оглядеться человек, подозревая, что его хорошенько надули. Во всяком случае, эта жилплощадь должна была показаться ему просторнее, чем та, в которой он провел последние две недели. И теперь, стоя посреди комнаты, он будто снова пытался искать себе убежище, но панически его не находил.

— Подойди к окну.

Альба указал на окно пальцем:

— К этому?

— Разумеется.

«Да что с ним? — думал Матлин. — Он ведет себя так, будто с младенчества адаптировался к рискованным зонам и нажил себе иллюзию безразмерного времени, чтобы взвешивать и обдумывать каждый безобидный шаг». Он пытался понять, что же там, внизу, можно так долго и скрупулезно рассматривать из окна второго этажа, если, уезжая, он не оставил там ровным счетом ничего привлекательного.

— Мама дорогая… — прошептал Альба, и для Феликса ситуация начала проясняться. — Один из них натуральный гуманоид, а другой — что-то странное.

— Гуманоида зовут Ксарес, — улыбнулся Матлин, — и он прекрасно говорит по-русски.

— А этот… белобрысый араб?

— Спускайся вниз. Будем знакомиться.

Альба нерешительно направился к лестнице и у самой двери парадной подождал Феликса, чтобы предоставить ему возможность выйти первым.

— Феликс! — воскликнул «белобрысый араб» и кинулся ему навстречу. — Я думал ты не вернешься!

Они обнялись, будто не виделись миллион лет, а Альба, на всякий случай, отступил назад, чтобы дать больше простора трогательному излиянию чувств. И отступал до тех пор, пока не наткнулся на дверь, которая предательски лязгнула. От этого вся компания переключила свое внимание на его персону — причину всех непредвиденных задержек и томительных ожиданий.

— Альберт Белозерский, — представил его Феликс.

— Голл Гренс, — ответил «араб» и подошел к Альбе, чтобы пожать ему руку. — Как доехали? Вот это да… Не скучали по дороге? Выспались, наверно, на год вперед? Как там Земля?… Как Москва? Как жизнь вообще… Не слишком-то вы торопились обратно. Я уже начал беспокоиться. Феликс, он у тебя разговаривать умеет?

— Если ты замолчишь на минутку, — ответил Феликс, — может быть, он успеет вставить слово.

Но Альберт никуда не торопился.

Голл Гренс оказался на голову выше него и раза в полтора шире в плечах. У Голла Гренса был непривычный звенящий тембр голоса и не совсем человеческие черты лица. Но все это было вскользь… между делом. Альбу сразу и наповал сразили его глаза. Ничего подобного он не видел никогда, нигде, в бреду не мог себе представить, что такое возможно. Они были ярко… ядовито-фиолетового цвета с какой-то дурацкой кошачьей линией разреза и постоянно пульсирующими зрачками. Это удивило Альбу гораздо больше, чем, скажем, если б у его нового знакомого вдруг внезапно выросли рога и клыки.

— Я акрусианин, — объяснил Голл Гренс, почувствовав удивление.

— А я землянин, — ответил Альба, нарочно делая ударение на последнюю букву «и».

— Мой отец тоже землянин, — передразнил его Голл.

— Не очень-то похоже…

— Ты тоже не вылитая копия своего отца.

При упоминании об отцах Ксарес, так и не вступив в разговор, стал медленно удаляться и вскоре совсем исчез в зелени сада.

Феликс потрепал Альбу по взъерошенным волосам.

— Ну, как? Слегка непривычно? Дышишь нормально? Суставы не болят? Здесь земная гравитация, заметил?

Но Альба не реагировал ни на гравитацию, ни на чистоту атмосферы, чем-то напоминающую теплицу, он реагировал только на глаза Голла Гренса, которые с интересом шарили по его лицу, и никак не мог уловить фокуса ядовитого пульсирующего взгляда. Может, акрусианам этот фокус вовсе ни к чему, только теперь Альба начал понимать, что именно неуютное, отталкивающее он почувствовал в Феликсе с первого дня знакомства. Ту же самую странную привычку смотреть в глаза собеседнику, не фокусируя взгляда, будто Альба вовсе не Альба, а некое, ничего не значащее для реального мира, эфирное существо, на котором не держится акрусианский взгляд. Будто акрусианское восприятие окружающего мира происходит какими-то неведомыми землянину обходными путями.

— Привыкайте. Очень надеюсь, что вы подружитесь. Голли, я рассчитываю на тебя…

Голл Гренс утвердительно кивнул.

Какую именно ответственность Матлин возложил на Голла Гренса, Альба не понял, поскольку монолог плавно перешел на непонятный ему язык. Настолько плавно, что Альба ни за что бы не уловил этого перехода, если б не почувствовал, что для несчастного Феликса это стало невероятным облегчением. Много дней он был вынужден держать себя в напряжении, вспоминая русские слова и произнося их с такой безукоризненной точностью, от которой нормальные русские уши давно отвыкли. Но Голл Гренс по-прежнему старательно кивал и отвечал исключительно по-русски: «Ничего страшного…», «не волнуйся», «мы разберемся», «все будет хорошо», «конечно, я понимаю…»

Когда Феликс окончательно убедился в том, что Голли осознал… он снова перешел на русский, попрощался с Альбой, пожелал ему хорошенько отдохнуть и, откланявшись в обе стороны, удалился тем же маршрутом, которым только что удалился Ксарес.

Голл Гренс проводил его экзотическим взглядом до ближайшего куста, а затем немедленно переключился на Альбу, будто испугался, что эта дорогая игрушка может испортиться, если каждую секунду не облучать ее фиолетовым светом. Вскоре они остались в павильоне одни и имели возможность вдоволь насмотреться друг на друга.

— Ты совсем неплохо разговариваешь по-русски, — выдавил из себя Альба и изобразил на лице легкое подобие улыбки, ровно настолько, чтобы не выглядеть ни скучным занудой, ни улыбчивым идиотом.

— Это язык моего отца, мой второй родной язык.

— Ах, ну да! — вспомнил Альба и, осознав нелепость своего комплимента, занялся построением зрительного образа акрусианской матушки.

Голли тем временем покончил с визуальным анализом и решил ощупать новое приобретение Феликса с ног до головы. Притом сделал это квалифицированно с анатомической точки зрения, тщательно сверив каждую мышцу и каждый сустав со своим общетеоретическим представлением о землянах. Альба не возражал: во-первых, акрусианам как-то надо было расширять научный кругозор; во-вторых, пауза в разговоре от этого перестала быть столь бестолковой; в-третьих, караул кричать здесь все равно было некому. И, наконец, Альбе самому было интересно, зачем это инопланетянин вырядился в походный брезентовый костюм стройотрядовского фасона и в горные ботинки с шипами. Но прежде чем запустить пятерню в оттопыренный кармашек с логотипом МИФИ, следовало убедиться, что противоположная сторона осталась довольна результатами первого контакта.

Но Голл Гренс остался крайне недоволен. Он даже губы надул от досады и совершенно по-человечески покачал головой.

— Очень, очень паршиво. Просто никуда не годится.

— Почему же? — испугался Альба.

— Тридцать километров по горам ты не пройдешь. И на себе… — Голли приподнял его на полметра от земли и легонько потряс, очевидно, надеясь, что от этого все лишнее должно отвалиться, — …и на себе тебя тащить неудобно. Ай-яй-яй, и одного тебя здесь не оставишь.

— Дойду, — обиделся Альба, — я выносливый. Может, не быстро, но точно дойду.

Голли испугался, что его новому знакомому сделалось дурно от одной мысли, что его оставят в заброшенном особняке без стакана простокваши, а на одних лишь витаминных брикетах. Оттого он и молотит чепуху.