В моих руках? Не решила? Ситуация становится всё более идиотской с каждой минутой. А Ючи всё хуже и хуже. Проследив за моим взглядом, Тамамо махнула рукой, и Ючи Сугияма-Амакава дёрнулся, как от сильной боли. Что "видно" с помощью всё ещё активного среднего диагностического?.. Хм. Область ранения закрыта, вернее с силой стянута каким-то неопределяемым герметичным материалом. Ну да, с возможностями Тьмы, уже только что ей продемонстрированными, такую мелочь, как сделать из одежды перевязочный материал, закрывая кровотечение, для неё не должно составить труда, даже при отсутствии каких бы то ни было знаний в плане медицины или анатомии… которые она наверняка ко всему прочему вполне себе могла получить за свою жизнь, которую непродолжительной язык попросту не повернётся назвать, несмотря на облик… Остановленное кровотечение замедлит ухудшение состояния, но именно что замедлит, а не остановит - помощь Ючи всё равно нужна, и довольно срочно, пусть он теперь и сможет подождать некоторое время.
- Чего ты ждёшь от меня? Чтобы я придумал за тебя соответствующие аргументы?
Тамамо по-детски приставила пальчик одной руки к губе, второй рукой сжимая за длинную рукоять странного вида металлический молоток, после чего развернула последний другой стороной и…
Молоток оказался отнюдь не молотком. Девятихвостая сделала из металла и проводов какой-то трёхструнный щипковой инструмент с очень длинной шеей, и квадратной плоской декой со слегка выпуклыми гранями, словно бы их изнутри распирает круг или сплющенная сфера. Кажется… я даже припоминаю, по урокам истории, описание подобного инструмента, искусство игры на котором ещё в не таком далёком прошлом веке было занесено в широко известный неофициальный список "нематериального достояния" этой страны. "Сямисэн", что в иероглифах атэдзи означает, дословно, "три оттенка струн". Да… он самый. Эдакая лютня странствующих слепых певиц "годзэ", а также "гейш" и куртизанок. Древняя аякаши поднесла инструмент струнной стороной к себе и слегка поморщилась. Могу лишь предположить, что с помощью Тьмы естественную фактуру дерева, ей наверняка гораздо более привычную, создать сложнее… Отломив "растущий" прямо из деки плектр в форме расширяющейся металлической "дощечки", и умело пройдясь по струнам, породив несколько звуков, пробравших буквально до костей своей объёмностью звучания, Тамамо скосила на меня хитрый прищур своих голубых гляделок и сказала не совсем то, чего я мог бы ожидать от неё в данный момент:
- Слова пусты, и не содержат правды, которая даже у каждого камня своя. Я пришла не просить и не посвящать - это вторично… я пришла показать степень своего убеждения, и услышать в ответ твою.
Ещё один перебор струн, на этот раз… с проскользающей в них магической энергией?
- Слушай же, Юто Амакава, так как моё убеждение должно коснуться твоей души, и… даже если тебе удастся заставить себя не слышать, то не слушать ты не сможешь. - Тамамо-но-Маэ, девятихвостая кицунэ.
…
С первых же незнакомых аккордов, странных своей неритмичностью, но завораживающих чуждой красотой, в которую было вложено чистое сердце и присущая каждому звуку, издаваемому даже не инструментом, а самой душой играющей лисицы, стало понятно, чего хочет добиться Тамамо-но-Маэ, девятихвостая кицунэ. Мне ли быть удивлённым тому, что магия струится по струнам её сямисэна? Вездесущая, окружающая нас даже внутри, казалось бы непроницаемого для энергии барьера Тьмы… всё живое, в какой-то степени - магия, и любой природный элемент так или иначе содержит магическую энергию, определяющую его до какой-то степени, а элемент в свою очередь в определённом смысле задаёт её свойства. Магия исходила от девятихвостой… и какая это была магия!..
Сямисен Тамамо не пел, как когда-то в этом мире моя скрипка с фортепиано, за которым сидела Киёко - он говорил, не лишаясь, впрочем, мелодичности рифмы и эмоций, более знакомых существу, жившему в другую эпоху, в непривычном мне мире, столь похожим и не похожим на те два, что были и будут обитаемы мной: мир златошёрстой кицунэ, в лице монахов и магов, а также простых людей, вроде крестьян, ремесленников, артистов и аристократов, которые не были чужды знанию об окружающей их природе духов и сил, являвшихся частью природы. Не было разделения, хоть уже тогда эгоистичные по отношению к себе и всему сущему люди тайком пытались избавиться от влияния неподвласного им… при этом с сердцем чистым, или полным умысла, где заботясь, где боготворя тех из аякаши, кто мог быть защитником, вершителем, ткачом полотна судьбы, или просто безобидным существом, требующим к себе одним своим существованием ласки и заботы. Люди и демоны знали друг друга, как в незапамятные времена, из которых даже летописи в твёрдом виде не дошли до наших дней, крошась, осыпаясь мелким песком и развеваясь на ветру под влиянием нещадного времени, всё набирающего свой бег, гонимого Светом.
В какой миг этот мир приобрёл чёткость линий повествования и стал восприниматься цельной картиной? Не могу определить, но и чувствую, что в данный момент это не важно - настолько живой была благодаря чувствам своей исполнительницы печальная, медленная мелодия, то постепенно набирающая темп, то снова сгущающаяся во время "рассказа" о кровопролитных событиях, повлёкших за собой изменения в быту, которые в конце концов затронули и одну молодую лисичку, тогда ещё слабо разбиравшуюся в мире людей, положившись на доброту, ответственность, и всё, что было хорошим в душах тогдашних людей, ещё не утративших из-за упавшей на мир в определённый момент в "будущем" Тайны из-за глобальной войны с демонами.
Музыка ненадолго прервалась, и оказалось, что к исполнительнице незаметно для других и самих себя подошли поближе все, кто наблюдал за моим разговором с пришлыми разумными, кроме Хару, Сае Кисараги, и самого Безликого. Тамамо права: музыка не просто жила своей магической жизнью, она заставила слушать нас всех, даже тех, кто не желал её слышать. Однако стоило на лицах подошедших проявиться первым признакам беспокойства, как сделавшая паузу для того чтобы подкрутить колки и поудобнее устроить инструмент в руках, кицунэ снова начала играть, и на этот раз её "рассказ" начался с повествования о девочке по имени Мидзукумэ. Именно таким именем назвали любящие мужчина с женщиной решившую начать всё с чистого листа демоническую лисицу, которая специально избавилась от большей части своей памяти, запечатав её магией, с наказом к своим воспоминаниям о прошлом быть освобождёнными только тогда, когда эта самая девочка станет страдать по той или иной причине.
"Родители" девочки, самурай из не слишком знатного рода, взявший в жёны полюбившуюся ему гейшу-мастерицу сямисэна, не были способны иметь своих детей, как не молили они всех ками в храме в их селении. Поэтому однажды обнаружив у себя под дверью плетёную из волокон бамбука корзинку со здоровой, совсем маленькой девочкой, тихонько спящей на пышной подушке из гладкой "драгоценной ткани из далёких заморских жарких стран", изделие из которой в свою очередь было с лихвой способно окупить школу и все затраты на воспитание ребёнка, не способная иметь своих детей пара восприняла это событие как знак судьбы. Девочка росла весёлой и неунывающей, без каких либо странностей проводя жизнь так, как делали это её сверстники из такой же относительно бедной аристократии, получая всеобщую заботу и любовь за свои быстро ставшие признанными таланты каллиграфии, сложения стихов и музыку, которой её научила мать. Мидзукумэ любое действие, любое получаемое знание давалось с нечеловеческой лёгкостью, ведь ей приходилось не учить, а вспоминать давно известное, пусть и в новом свете - с точки зрения обычных людей, чьи знания того времени порой были отрывочны и полны беспочвенных суеверий, особенно по поводу магии… но всё же эти полученные знания и умения имели то присущее всему связанному с людьми свойство, которое сделает из них рано или поздно отличный комплексный экспонат коллекции памятных и занятных годов жизни девятихвостой кицунэ, которой молодой девочке ещё только предстоит стать после всего этого. Само собой разумеется, сопутствующий относительно молодой кицунэ в облике ещёболее молодой девушки успех выделял её из толпы, заставлял восхищаться ей, создавал поклонников среди соседей и даже завистников, вернее завистниц, которые, тем не менее, попросту ничего не могли сделать со всеми теми качествами, из-за которых на начинающую расцветать диким, но до умопомрачения красивым цветком девушку обратила своё внимание аристократия при дворе императора.
