На квартире Милославский провел гостей в свою комнату, хозяйке велел выйти на улицу.

Милославский с Титовым сели. Гость смотрел на хозяина чуть иронически, а тот, не поднимая головы, хмурился.

— Я ведь тебе привез помощника, — заговорил наконец Титов.

Милославский поднял голову, посмотрел на курносого паренька, тот улыбнулся, и Милославский вдруг вспомнил его: они были вместе в кабинете генерала Биснека перед отправкой к партизанам.

— Подпоручик Любимов, — воскликнул он, — если не ошибаюсь!

— Уже поручик, — поправил тот.

— А я ведь вас не узнал. Вас куда направляли после того разговора с Биснеком?

— Я был в Бийском уезде. Операцию провел довольно- таки успешно. Получил повышение по службе и вот направили к вам. Моя фамилия… с прошлой недели Сергей Кунгуров.

— Это хорошо. — Милославский посмотрел на по-прежнему ухмыляющегося Титова. — Большаков обещал тебя прислать в помощники.

— Обстановка изменилась. Я назначен помощником начальника контрразведки Главного партизанского штаба. Как вы это находите, Милославский?

Тот удивленно вытаращил глаза.

— Это здорово! — Милославский вскочил и забегал по комнате. — Положение у меня, господа, осложняется. Вчера прислали ко мне комиссара. Да такой, знаете, зануда — во все дыры нос сует.

— Ничего. Если сует — обрубим, чтоб не совал. Отряд-то пойдет за тобой?

— Смотря куда. На Барнаул наступать агитировал — не пошел. А вообще-то верные люди уже есть. Надо немедленно— как только из Ребрихи подойдет отряд — завтра- послезавтра — арестовать районный штаб. На это силы у нас уже хватит.

— Большаков приказал, — сказал Кунгуров, — чтобы арестованных в Камень не возили, а расстреляли на месте.

На следующий день к вечеру, как только прибыл отряд, Милославского вызвали в районный штаб. Перед этим из окна он видел, как еще в обед — за полдня до прихода отряда — к районному штабу подъехал Белоножкин, вошел в него и до сих пор не выходил — полдня конь стоял у коновязи. «Наговаривает на меня, — думал, сидя у окна, Милославский, — дружков нашел. Ну погодите, недолго вам придется шушукаться». Так просидел он у окна, не принимая в свою комнату никого, до вечера, до прихода из районного штаба посыльного с вызовом. Перед тем как идти в штаб, вызвал Чайникова, велел держать разведчиков наготове.

— Меня вызывают эти, штабные духарики. В случае чего, при малейшем шуме или выстреле, врывайтесь прямо в штаб и крушите там всех подчистую. Понял?

— Понял.

В районном штабе за столом, положив забинтованную ногу на лавку, сидел похудевший Данилов. Несколько дней назад он начал подниматься и на костылях приходить в помещение районного штаба. Теперь он стал по-настоящему в центре событий и решил прежде всего взяться за налаживание дисциплины. И начал с отряда Милославского. Этому и посвятил первое заседание штаба.

Рядом с Даниловым на лавках вдоль стен сидели Иван Тищенко, Субачев, Белослюдцев, Антонов, назначенный недавно куликовским комиссаром, командир грамотинского отряда Горбачев, Белоножкин в своей неизменной шинели, с которой почему-то вдруг исчезли бронзовые пуговицы с орлами. В углу, облокотясь на подоконник, смотрел в окно незнакомый широкоскулый, с горбатым носом человек в такой же, как у Белоножкина, шинели. «Это еще что за гусь?» — мельком подумал Милославский, присаживаясь на стул под перекрестными взглядами членов штаба. Все молчали. Данилов недружелюбно, в упор рассматривал Милославского. Этот взгляд прищуренных больших карих глаз покалывал Милославского, он чувствовал, как по спине пробежали мурашки. «Неужели не выпустят отсюда, неужели сразу арестуют? Только бы выкрутиться, а ночью поодиночке всех их арестую — и концы в воду».

— Что же вы, Милославский, — наконец тихо спросил Данилов, — говорите, что старый подпольщик, а отряд превратили в банду мародеров?

Милославский торопливо выдернул из кармана носовой платок, вытер вспотевший вдруг лоб.

— Товарищи, я не виноват в том, что партизаны пьют. Вы понимаете, отряд растет. Сейчас в нем более трехсот человек, а я один. Трудно руководить, а вы мне не помогали. Сейчас мы положение, безусловно, поправим. Вот прибыл товарищ комиссар. Человек он, как я сразу понял, политически подкованный. Помощником вот я думаю с вашего согласия взять моего товарища по подполью Кунгурова — сегодня он прибыл. И общими усилиями, при постоянной руководящей помощи районного штаба мы ликвидируем пьянку… Виноват я, упустил из виду этот вопрос. Занялся боевыми действиями, а о поддержании дисциплины в отряде не позаботился.

— Как же не позаботились, — сказал Белоножкин, — вы очень даже заботитесь о ее разложении: делаете заявки сельским комиссарам на изготовление самогона.

— Виноват, товарищи, было такое дело. — Милославский опять вытер лоб. — Хотелось для поднятия духа партизан перед боем угостить.

— Дешевым путем идешь ты к поднятию духа, — заметил Тищенко. Он сидел, хмуря черные густые брови, и с открытой неприязнью смотрел на вспотевшего Милославского.

— Один я на весь отряд.

— Мы же тебе дважды предлагали помощника, почему же не брал?

— Почему не брал? Понимаете, в военном деле имеется одна очень серьезная особенность…

— Ты нам про «серьезные особенности» не рассказывай сказки, — перебил его Субачев. — Не вчера родились, разбираемся тоже.

Данилов порылся среди бумаг на столе, достал одну из них, повертел ее в руках, не спуская глаз с Милославского. Тот снова утерся платком…

— Вот это распоряжение вы писали? — Данилов приподнялся и повернул лицевой стороной к Милослазскому небольшой лоскут бумаги.

— Это о чем?

— Распоряжение ребрихинскому военкому Беркутову?

— Я не помню. Когда это было?

— Распоряжение датировано тридцатым августом. Вот послушайте, товарищи:

«Приказываю восстановить в селениях Советскую власть, избрать военного комиссара и сельский комитет, а также организовать боевые отряды, которые будут находиться в распоряжении командующего Барнаульским фронтом Милославского. Если вы не исполните сего числа мое приказание, села будут сожжены и жители брошены в огонь.

Главнокомандующий Барнаульским фронтом Милославский».

— Вспомнили? Кто дал вам право угрожать мирным жителям? — Данилов был холоден и спокоен. Это больше всего тревожило Милославского — боялся, что здесь все уже предрешено и его могут просто не выпустить из штаба.

— Виноват, товарищи. Я же хотел сделать как можно Лучше, — торопливой скороговоркой взмолился он, — хотел быстрее установить свою родную Советскую власть, за которую так много пролито крови лучших сынов нашей партии и народа.

— Да ты понимаешь, голова твоя дубовая, — не выдержал Субачев, — приемы-то у тебя не партийные, а какие-то… жандармские. Ни больше ни меньше как жандармские.

— Виноват, товарищи…

— «Виноват, виноват»! — передразнил Субачев. — Какая нам польза от того, что ты виноват. Предлагаю снять его с командования отрядом и отдать под суд.

Милославский вздрогнул и сразу побледнел.

— Товарищи! — прижал он руки к груди. На глазах у него появились слезы. — Чистосердечно каюсь: без злого умысла все это сделано, по ошибке. Один ведь я… и вы не помогли, не поправили вовремя. Сейчас же все исправим… товарищ комиссар вот поможет, помощник будет у меня. За неделю отряд будет неузнаваем.

— Который раз уже каешься? — спросил Тищенко. — Предлагаю в помощь комиссару товарищу Белоножкину направить Субачева.

— Не возражаю, — согласился Данилов. — Как вы, товарищи?

— Можно послать.

Данилов вертел в руках карандаш, не спуская глаз с Милославского.

— Еще один вопрос, — сказал он. — Почему вы не выполнили приказ районного штаба о наступлении на Ребриху? Почему выступили с запозданием на целые сутки? Разве вы не знали, что противник ожидал подкрепления и ваше запоздание было ему на руку?

— Не мог я, товарищи, в тот день выполнить приказ.

— Почему?

— Обстоятельства были такие. Не мог раньше выступить.