— Вот и еще одного человека не стало… Махнул ты рукой, сказал всего лишь одно слово: «В расход» — и понеслась душа в рай.

Юрий отшутился:

— Не одно слово, а два…

— Все равно. Два или одно — разница не велика… Я вот говорю, хоть он и немец, а все-таки человек. Детишки, наверное, есть, жена. Ждут его. А мы — р-раз! И на тот свет. А ведь его мать растила, в пеленки кутала, от насморка лечила, кашками всякими кормила. Вырастила — любовалась, думала: краше ее Ганса и на свете нет. А ты только пальцем пошевелил — и матери до конца дней своих слезы и детям его на многие годы печаль, и жизнь их без отца повернется совсем по-другому — сиротская жизнь будет.

Юрий растерялся.

— Ты чего это сегодня расфилософствовался?

Иван смотрел на своего ротного грустно.

— Не иначе, Иван, тебя убьют сегодня. Сердце у тебя чует, — подал голос кто-то из разведчиков.

— Типун тебе на язык! — огрызнулся Савин. — Не сердце чует, а вот эти стервецы-птички всякие поют здесь, как будто мирное время. Вот и разбередили душу. — Иван привалился к стволу дерева, продолжал — Домой захотелось, и вообще захотелось лежать, ни о чем не думать и смотреть в небо. И так долго, долго лежать и не думать, наслаждаться! А насчет сердца — это ты зря, оно у меня на всякую дрянь не реагирует. Воевать неохота — это правильно. Но четырех «языков» еще возьму — чтоб тридцать девять было. Сорокового брать не буду…

— Это почему же?

— У меня дед был первейшим медвежатником. Так вот среди медвежатников поверье есть: сороковой медведь — роковой медведь.

— Немец — это не медведь.

— Все одно — зверь. Все одно уничтожать надо…

В полдень на шоссе вдруг началась стрельба.

— Помкомвзвода! Бери десяток человек и — бегом туда! — приказал Колыгин. — Остальным — приготовить коней!

Прибежал разведчик, доложил: подбили легковую машину, не успели вытащить барахтающегося в ней офицера, как показался бронетранспортер с солдатами — видимо, патрулировали дорогу — завязался бой.

— Кольку Виноградова наповал убило. Лейтенанта слегка царапнуло в голову! — сообщил он.

— Сейчас же бегом обратно — приказ: немедленно всем отходить!

Кони, слыша приближающуюся стрельбу, прядали ушами, беспокойно переступали.

Вскоре появились разведчики. Они несли троих убитых и двоих раненых. Лейтенант — замыкал. Над головами уже щелкали пули.

Не мешкая, тронулись. Савин отходил последним. Оглядел, место привала — не обронили ли какой бумажки или чего либо еще — тронул коня.

Скакали долго, петляя по лесу. Наконец выехали к берегу. Река Уж.

— Давайте здесь похороним ребят, — слезая с коня, сказал Юрий. — На этом вот взгорочке.

Застучали лопаты. Разведчики копали попеременке, быстро.

Юрий достал из пистолета три патрона, зубами выкрутил к из них пули, вытряхнул порох, а вместо него вложил записки: «Николай Виноградов, 1925 г. разведчик. Погиб 21 мая 1944 года», Михаил Варавский, 1920 г. разведчик…» и Иван Самшин, 1923 года». Потом вставил в гильзы пули, только теперь уже заостренным концом внутрь. Положил в карманы гимнастерок погибших. Тела опустили в могилу, прикрыли плащ-палаткой, по русскому обычаю бросили по горсти земли.

— Прощайте, друзья… — тихо сказал Юрий. — Мы не забудем вас… Хорошие вы были разведчики…

Ребята стояли молча над раскрытой могилой. Может быть, думали о том, что у этих троих есть матери, которые в пеленки их кутали, от насморка лечили, кашей кормили, ждали с войны и для которых теперь уже уготованы слезы до конца дней. Может, вспоминали, как вместе не раз лазили за «языком», пили из одной каски, ели одной ложкой. Может думали и о том, где настигнет их смерть, где им суждено лежать и суждено ли быть вот так заботливо захороненными — на войне всякое бывает…

— Закапывайте, — прервал молчание Юрий. Он достал карту и на ней отметил крестиком место могилы.

С наступлением темноты Юрий опять привел разведчиков к этому же шоссе — контрольный пленный нужен был до зарезу. На этот раз решено было засесть между двумя поворотами шоссе и в обе стороны выставить заслоны с таким расчетом, чтобы к подбитой машине не могло подойти подкрепление.

К двенадцати часам ночи «язык» был добыт, причем не простой, а «длинный» — обер-лейтенант, штабист. Через час по рации передали место дислокации эсэсовского полка и его функции в предстоящей обороне на Тиссе. Задача была выполнена. Начальник разведотдела дивизии приказал возвращаться и указал место выхода к своим.

Ехали шагом, ориентируясь по карте. Задумчиво шелестел лес над головой, было тихо и по-летнему тепло. Разведчики молчали. Иногда тишину нарушал слабый стон раненого, которого везли на самодельных носилках из молодых березок, подвешенных между двумя лошадьми. У второго раненого была повреждена нога, но он крепился и сам держался в седле. Связанный обер-лейтенант тоже ехал верхом. Одну лошадь пришлось бросить — шальная пуля задела ей заднюю ногу чуть повыше бабки. Лошадь была Ивана Савина. Он забинтовал ей рану, снял седло, узду и пустил в лес, сам пересел на лошадь Кольки Виноградова.

На рассвете вышли точно в назначенном пункте. На опушке леса их поджидал начальник разведотдела подполковник Табашников с врачом.

Штабной врач тут же осмотрел раны, сделал новую повязку и забрал с собой обоих раненых.

Разведчики расположились под кустами отдохнуть, а офицеры стали бегло просматривать добытые документы. Подошел комбат, старый приятель подполковника Табашникова, которому полтора года назад он передал командование батальоном. Так и не попал больше лихой танкист Табашников в свои бронетанковые части — прижился в пехоте, так и не слыхал больше ничего о своем первом комиссаре Сергее Новокшонове. Наверное, считал его погибшим. Комбат опустился рядом с разведчиками, с любопытством поглядывая на трофеи.

— Ты, капитан, чайком бы побаловал нас, — попросил подполковник. — Ребята давно уже горячего не пробовали.

— Это можно, — весело согласился комбат. Крикнул ординарцу — Петрович! Чайку бы принес нам.

— Чай готов, товарищ капитан, — отозвался голос из блиндажа.

Появился солдат с термосом и кружками, стал неторопливо разливать крепкий чай. И вдруг рука у него задрожала, чай расплескался. Юрий, рассматривающий бумаги не видел, какими глазами смотрел на него солдат.

— Юра… Юра…

Колыгин вскинул глаза и тоже остолбенел.

— Александр Петрович! — закричал он. Кинулся к солдату и стал его обнимать. — Александр Петрович! Боже мой… Александр Петрович… Александр Петрович… — радостно повторял он одно и то же. — Как же это вы здесь Александр Петрович? Вот Алька-то обрадуется!.. Александр Петрович… — Юра прыгал, как школьник, не замечая, что клинок больно бьет его по ноге и, забыв, что вообще он уже не мальчик, а командир роты, что седина уже в голове. Разведчики сбежались и недоумевающе смотрели на своего сдержанного ротного.

Александр Петрович Сахаров плакал, не стесняясь, и сквозь слезы шептал:

— Юра… сынок…

— Александр Петрович! — повторял Юра, словно не веря самому себе. Потом обернулся ко всем. — Ребята! Вот мой учитель. Настоящий учитель! Роднее отца родного.

Подошел Иван Савин. Протянул Сахарову руку:

— Иван Савин я. Может, слышали? Разведчик я. Мы со старшим лейтенантом побратимы — он мне жизнь спасал и я ему тоже. Так что мы свои люди. И вообще мы тут все свои, — сказал он и отошел.

Как-то получилось само собой, что за Иваном по одному стали подходить к Сахарову разведчики, знакомиться.

— Вот это встреча! — бормотал Иван и качал головой. Потом вдруг громко объявил — Я считаю так, ребята: учитель — это родня человеку на всю жизнь! Я так понимаю…

Взволнованный Юрий потянул, было, из кармана кисет, но глянув на Александра Петровича, спрятал его обратно. Никто этого не заметил, кроме бывшего учителя.

— Кури, кури, Юра. Ты теперь уж не школьник.

— Да нет, я просто так…

Шумно пили чай. Разведчики с интересом посматривали на бывшего учителя своего бесстрашного командира.