А вчера и мы попали под бомбежку. Где-то в обед нас нащупала немецкая авиация. Я лежал в неглубокой щели и смотрел в небо. А самолеты, выстроившись в круг, идут на пикирование. Я видел, как отрывались бомбы и падали на землю. Земля дрожала, сверху сыпалось, а в воздухе сирены выли, как на пожаре. Меня трясло, как в лихорадке. От тряски ломило даже в пахах — так вот бывает, когда сильно замерзнешь. Бомбили до вечера. Одна группа отбомбится, приходит другая. Такого страха я еще в жизни не испытывал.

17. VIII.

Фронт уже рядом. Гуд не прекращается ни днем, ни ночью. Наши отступают. Говорят, немцы рвутся на Северный Кавказ, к Грозному. Мы должны отстоять.

5 февраля 1943 г.

Полгода уже не открывал дневник — просто забыл о его существовании, было не до него. Лежит записная книжка в кармане и лежит, я к ней привык и уже не задумываюсь, что это такое.

За полгода столько произошло, что писать надо целую неделю и то всего не запишешь. Теперь я уже не тот юнец, каким был осенью прошлого года. Теперь я уже настоящий солдат.

Запишу главное. Нет у меня больше друга Тимки Переверзева. 22 августа, после того, как разбили нашу дивизию, бросили в бой и нас. Бой был сплошным кошмаром. Кругом взрывы, кругом свист осколков и пуль. Немцев я не видел. Это был первый бой. Мы куда-то бежали вперед, стреляли. Тимка был рядом, чуть впереди меня. Потом он упал. Я наклонился над ним, а он уже не дышит. Я не помню, что я делал дальше. Кажется, что-то кричал. Потом меня ранило в ногу и я пополз назад, к Тимке. Мне казалось, что он еще живой — не может быть, чтобы Тимка был мертв. Я полз, волоча перебитую ногу и все искал Тимку. Я долго его искал, наконец нашел. Потрогал его: Тимк, а Тимк… А он уже закоченел. Мне было так страшно, что я заплакал. Здесь ночью меня и подобрали санитары. Перевязали, а я говорю, друга моего тоже заберите. А они посмотрели и говорят: другу твоему торопиться уже некуда, за ним придет другая команда — похоронная. До сих пор не могу смириться, хотя видел уже сотни смертей.

И еще одно, главное, что потрясло меня и до сих пор не выходив из головы — это отец Наташи Обуховой.

На одном из привалов, там же, в этих проклятых песках, нас выстроили. Начальник дивизионной смерш — так нам назвали его — зачитал приговор ревтрибунала о членовредительстве одного из бойцов (фамилию его я сейчас не помню). Перед нами стоял паренек наших с Тимкой лет. Оказывается, он умышленно потер ноги во время похода и отстал от части. И вот его приговорили к расстрелу, как изменника Родины. Паренек стоял и испуганно, непонимающе хлопал глазами. Казалось, до него до сих пор еще не дошло то, что хотят с ним сделать. Он, наверное, думал, что вот сейчас попугают его (мы тоже так же думали), предупредят и пошлют обратно в строй. Он стоял без ботинок, в одних портянках, обвязанных обмотками. Но вот начальник смерша достал пистолет, взвел его, и парень вытаращил глаза. Столько в них было страху, дикого, животного страху, что эти глаза до сих пор стоят передо мною. Он закричал, как ребенок: «Дяденька! Погоди! Я пойду, я поползу! Дяденька, только не стреляй!..» Он цеплялся ему за гимнастерку, плакал. Но тот взял его за плечо, повернул кругом и выстрелил ему в затылок. Парень вздрогнул и сразу обмяк, упал лицом в песок. И когда начальник СМЕРШа проходил мимо, мы с Тимкой вдруг увидели, что это отец Наташи Обуховой. Он работал у нас до войны начальником НКВД. Это — зверство. Не поверю я, чтобы человек умышленно потер себе ноги. И так кругом смерть, а тут еще специально убивают свои же своих.

20. IV.43 г.

Сегодня — год как я в армии. Вот сижу сейчас в своем окопчике и думаю: изменился ли я за этот год? Конечно, изменился. Изменился не только внешне — возмужал, подрос, — но и душевно окреп. Вот теперь-то я по-настоящему солдат. Что значит настоящий солдат? Подумал, подумал и понял: настоящий солдат отличается от новичка тем, что, во-первых, настоящего солдата уже ничем не удивишь, он всегда, в любую минуту ко всему готов. Во-вторых, настоящий солдат всюду чувствует себя дома. Остановился на полчаса или остановился на сутки, на неделю — он уже как будто сроду здесь жил. Вот таким солдатом я и стал. Придет пополнение, смотрю я на них, и так я их понимаю, все до мелочи мне знакомо в них. Посмотрели бы сейчас на меня друзья — не узнали бы. Прежней

неуклюжести, которая так всегда меня стесняла, сейчас и в помине нет.

Сейчас мы отдыхаем в небольшом лесочке около города Лиски. После ранения 22 августа полгода я лежал в госпитале, в Астрахани. Потом попал сюда, под Воронеж. Бои здесь, конечно, слабее, чем там, в песках. Здесь бои были сильные в конце июня и начале июля прошлого года. Вот тогда, говорят, здесь полегло народу — и наших и немцев, сейчас держим оборону.

Пока есть время, хочется записать как можно больше. А то потом когда еще соберешься! Все реже и реже заглядываю в дневник.

Когда меня привезли в госпиталь, у меня было много потеряно крови. Мне влили. Потом я спросил, чья это кровь, и мне дали адрес девушки из Тулы, Нины Коровиной. Когда я немного поправился, напиcaл ей письмо. Поблагодарил за кровь, за спасение моей жизни. Она ответила. Так у нас с ней завязалась переписка. Она студентка пединститута, девчонка умная, судя по письмам. Письма и она, и я пишем длинные — как-то мы сошлись характерами. Мне интересно читать ее, а ей, наверное, мои. Может, поэтому я и стал реже заглядывать в этот дневник — душу свою стал изливать в письмах.

13. VI.43 г.

Сегодня получил письмо от Али Сахаровой и Наташи Обуховой. Страшная весть — убит Валька Мурашкин. Не верю! Пять раз перечитал письмо и все-таки не могу представить. Они, оказывается, с Юрой Колыгиным воевали вместе. Юра и похоронил его. А я вот Тимку не похоронил. Сейчас даже не знаю, где его могила.

Какой я был наивный, когда мечтал о встрече после войны всех ребят. Ох, и дурак же был! О войне думал как об увеселительной прогулке — съездим, наберемся приключений и потом сядем за стол и будем рассказывать друг другу. Это же надо быть таким наивным!

Нина прислала свою фотокарточку. Я представлял ее совсем другой, а она не такая, какой я ее представлял — косички, белый воротничок. Теперь надо привыкать к новой Нине. Интересно, как она представляет мою внешность? Надо будет в следующем письме спросить. Карточки у меня нет, послать нечего. Придется свою внешность описывать.

28 июля 1943 г.

Вот и снова я в госпитале — ранило под Курском. Лежу в Туле. Вчера приходила Нина. Теперь это уже третья Нина. Она не похожа ни на фото, которое мне прислала, ни на созданный моим воображением портрет.

Я попросил сестру позвонить в пединститут и разыскать ее. Вот она и пришла. Когда вошла в палату, я, конечно, и не подумал, что это она. Сидела она возле моей кровати и разговаривала.

16 августа

Нина ходит ко мне чуть ли не каждый день. Хоть на несколько минут, но забежит обязательно. И все-таки Нина такая, какой я ее воображал давно, по одним лишь письмам. Говорим обо всем, о чем только можно. Давно, с самой школы я не был таким счастливым, как в эти дни. Порой мне кажется, что я снова дома, снова со своими друзьями — так хорошо бывает, когда приходит Нина.

Бок мой начинает подживать. Я уже помаленьку хожу. Теперь мы выходим в садик и сидим, подолгу сидим.

В нашем коридоре находится офицерская палата. И когда Нина приходит ко мне (пединститут шефствует над нашим госпиталем, поэтому ее пускают в любое время), то один лейтенант с усиками всегда смотрит на нее пристальным, масленым взглядом. Мой сосед по койке Иван Савин говорит: ты дай ему по морде. А я спрашиваю: за что? Пусть, говорит, не смотрит так. Иван — разведчик, вся грудь у него в орденах и медалях. Он ранен в ногу под Курском.

17 августа 1943 г.

Вот новость так новость! Сегодня Иван Савин получил письмо от своих ребят и от своего командира. Прочитал нам. И я ахнул. Командиром роты у них Юра Колыгин. Вот это новость! Я затормошил Ивана. Он сам обрадовался, что я оказался школьным другом Юры. Рассказывал мне сегодня целый день о своем командире. Не нахвалится. Говорит, что он и обучал своего командира искусству разведчика, не один раз лазили вместе за «языком». Вместе хоронили и Валю Мурашкина. Говорит, лейтенант плакал, и потом каждый день ходил на его могилу. После Сталинградской битвы Юре присвоили звание старшего лейтенанта и взяли в штаб дивизии командиром роты разведчиков. Он и забрал с собой Ивана.