Степан Васильевич откинулся на сиденье с улыбкой, думая о том, как же сильно наладилась его жизнь.

Степан Васильевич сидел в своём кабинете в здании городской администрации, неспешно просматривая утренние документы и потягивая остывший кофе, когда на его столе внезапно завибрировал коммуникатор.

Специальный коммуникатор для защищённой линии. Правительственная связь, которой пользовались только высокопоставленные чиновники.

Он поднял глаза на экран, и улыбка мгновенно исчезла с его лица.

Входящий вызов: Губернатор области Виктор Павлович Громов.

Сердце болезненно ёкнуло где‑то в груди. Автоматически, помимо воли, по старой привычке, въевшейся в кости за двадцать лет службы.

Раньше такие звонки означали только одно – разнос за какую‑то провинность, реальную или выдуманную. Унижение перед вышестоящим начальством и новые невыполнимые требования, которые он обязан был выполнить «ещё вчера», не имея ни денег, ни ресурсов, ни времени.

Степан Васильевич глубоко вдохнул, выпрямился в кресле, одёрнул пиджак дрожащей рукой и нажал кнопку приёма вызова, мысленно готовясь к худшему.

На экране появилось знакомое лицо губернатора Громова, и от одного вида этого человека в животе заворочалось неприятное чувство.

Мужчина лет пятидесяти пяти или около того, с тяжёлым, мясистым лицом, на котором читалась привычка к власти и хорошей жизни. Редеющие волосы зачёсаны назад, обнажая высокие залысины. Маленькие, почти поросячьи глазки под нависшими бровями. Дорогой костюм‑тройка тёмно‑серого цвета, сшитый явно на заказ. Массивные золотые запонки на манжетах, которые бросались в глаза даже через экран. Перстень на толстом пальце правой руки – не простое украшение, а дорогой артефакт с магическим камнем внутри, переливающимся тусклым светом.

Виктор Павлович Громов был губернатором области уже двадцать лет, а может, и больше – точно никто не помнил. Он пережил пятерых премьер‑министров и бесчисленное количество министров, которые приходили и уходили, а он оставался на своём месте, как вросший в кресло. Он был живым воплощением старой системы – коррумпированной до мозга костей, жёсткой, беспощадной, построенной на связях с Великими Кланами, взятках и личной власти над людьми.

Для таких людей, как Степан Васильевич – простых городских мэров без связей и денег, – он был недосягаемым божеством, которому можно было только кланяться, терпеть унижения и благодарить за то, что вообще удостоил внимания.

– Петров, – буркнул губернатор вместо приветствия, даже не потрудившись назвать его по имени‑отчеству или хотя бы поздороваться.

Простое презрительное «Петров», как собаку кличут.

– Доброе утро, Виктор Павлович, – ответил Степан Васильевич максимально вежливо, и ненавистные заискивающие нотки сами собой проскользнули в голос, несмотря на все попытки их подавить.

Он ненавидел себя за это, за эту рабскую привычку прогибаться перед начальством, но рефлекс, выработанный десятилетиями, оказался сильнее гордости.

– Через неделю областное совещание глав городов, – объявил Громов без всяких прелюдий, даже не глядя в камеру, а продолжая листать какие‑то бумаги на своём массивном столе. – Областной центр, здание областного правительства, большой зал заседаний на третьем этаже. Десять ноль‑ноль утра. Явка строго обязательна и не вздумай опоздать.

Ультиматум в чистом виде. Даже не просьба, не приглашение, не уведомление, а приказ, не допускающий возражений.

Степан Васильевич сглотнул комок в горле.

– Понял, Виктор Павлович. Буду обязательно и всё подготовлю.

– Вот и славно, – Громов наконец соизволил поднять взгляд на экран, и на его мясистом лице появилось выражение глубокой, въевшейся скуки, словно разговор с мэром был для него сродни чистке зубов – неприятной, но необходимой процедурой. – Доклад о развитии инфраструктуры в твоём городишке подготовишь заранее. Минут на пять доклад, не больше, у нас там график плотный. Цифры конкретные, графики наглядные, без лишней воды и пафоса. Всё понятно изложил?

– Да, Виктор Павлович. Всё понятно. Будет готово.

Раньше, ещё год назад, Степан Васильевич на таких совещаниях всегда чувствовал себя изгоем среди более успешных коллег. Его Воронцовск был чуть ли не самым бедным, самым проблемным, самым безнадёжным городом во всей области, тонущим в долгах. Его доклады неизменно были короткими, унылыми и депрессивными – «проблемы всё те же, что и в прошлом квартале, денег катастрофически не хватает, ждём областной помощи, которая не приходит». Остальные главы городов смотрели на него либо с плохо скрытым презрением, либо с жалостью, что было даже хуже.

Теперь же всё кардинально изменилось. У него наконец‑то было что показать людям. Реальные, измеримые достижения, а не пустые обещания. Настоящий рост экономики. Масштабные инвестиции и тысячи новых рабочих мест. Снижение преступности до рекордных минимумов.

Впервые за долгие, мучительные годы он мог приехать на это проклятое совещание с гордо поднятой головой, а не пряча глаза от стыда.

Губернатор уже собирался отключаться – Степан Васильевич видел, как его пухлая рука потянулась к голографической кнопке завершения вызова, но тут его голос раздался снова.

– А, да. Чуть совсем не забыл, – протянул губернатор с ленивым пренебрежением, растягивая слова. – Этого вашего… как бишь его там… лорда‑протектора, тоже прихвати с собой на совещание.

Степан Васильевич почувствовал, как всё тело напряглось.

– Простите, Виктор Павлович? – переспросил он напряженно.

– Ну этого, – произнес Громов небрежно, будто брезгливо смахивая назойливую муху. – Калева Воронова. Который у вас теперь якобы правитель местный. Титул какой‑то напридумывали еще. – Он фыркнул с явной насмешкой. – Должность, понятное дело, чисто номинальная, декоративная – цирк для простолюдинов, но зато успокаивает народные массы и дает им ощущение, что о них кто‑то заботится. Но пусть так, важным областным людям показать его всё‑таки надо, для галочки. Пусть посидит где‑нибудь тихонько в углу, пока мы решаем государственные дела. Ему тоже полезно будет, может научиться чему‑то, слушая умных людей.

Слова прозвучали с таким откровенным презрением и насмешкой, что Степан Васильевич почти физически почувствовал, как внутри груди что‑то сжалось. Сжалось, а потом – взорвалось.

Это был очень странный, почти мистический момент ясности, когда всё вдруг встало на свои места. Одно дело – когда унижают, оскорбляют и растаптывают его самого лично. К этому Степан Васильевич давно привык за бесконечно долгие годы унизительной службы и терпел молча, стиснув зубы. Сносил всё, что сыпалось на голову. Кланялся в пояс и униженно благодарил даже за пинки. Но это… господи, это было совершенно, принципиально другое.

Этот пренебрежительный, издевательский тон по отношению к его Хозяину. К человеку, который в буквальном смысле спас его умирающий город от неминуемой гибели. Который дал тысячам людей достойную работу, реальную надежду на будущее и веру в то, что жизнь может измениться к лучшему. Который за несколько месяцев превратил умирающий, криминальный Воронцовск в процветающий экономический центр региона.

К человеку, перед которым Степан Васильевич испытывал не животный страх, как перед губернатором, а искреннее уважение и бесконечную благодарность.

Внутри него что‑то оборвалось. Словно туго натянутая струна, державшая его в покорности все эти годы, наконец достигла предела и лопнула. Впервые за десятилетия унизительной службы перед вышестоящим начальством он почувствовал не привычный рабский страх, а жгучую, всепоглощающую ярость.

Степан Васильевич выпрямился в своём кресле, словно что‑то тяжёлое соскользнуло с его плеч.

Его спина, которая по старой, унизительной привычке всегда была слегка сгорблена в присутствии вышестоящего начальства, распрямилась до конца, плечи расправились, расправились, а подбородок поднялся вверх.