Внутри было тепло, светло и пахло ещё сильнее. Несколько столиков с клеёнчатыми скатертями в красно‑белую клетку. Допотопный телевизор в углу, по которому шли вечерние новости. За стойкой – мужчина лет шестидесяти, лысый, с внушительным животом, в грязном белом фартуке.

Михалыч, без сомнений.

Он оторвался от газеты, которую читал, и поднял взгляд на Даниила. Оглядел с ног до головы и нахмурился.

– Тебе чего? – голос недовольный, настороженный. – Кафе уже почти закрывается. Кухня через полчаса перестанет работать.

– Я… – Даниил замялся у порога, чувствуя себя неловко. – Я не покупатель. То есть… у меня денег нет, но я могу поработать! За еду. Посуду помыть, пол подмести, мусор вынести – что угодно.

Михалыч прищурился, внимательно разглядывая его. Взгляд задержался на разорванном рукаве, на грязной робе, на стёртых ботинках.

Даниил стоял, сжав кулаки, ожидая отказа. Приготовился уже развернуться и уйти.

– Руки у тебя есть? – наконец спросил Михалыч. – Рабочие?

– Есть, – быстро кивнул Даниил. – Конечно есть.

– А голова? Соображаешь нормально, или того… – Михалыч покрутил пальцем у виска.

– Соображаю, – заверил Даниил. – Нормально.

Михалыч вздохнул тяжело, как человек, принимающий решение против своей воли.

– Ладно уж. Посудомойка у меня сломалась позавчера, мастера жду уже третий день. Сам не справляюсь – вечером наплыв народа был. Там на кухне гора грязной посуды. Отмоешь всё – дам борща, хлеба и, может, котлету какую найду. Годится?

– Годится! – выдохнул Даниил с облегчением. – Спасибо вам огромное!

– Ну иди уж, чего стоишь. Кухня через ту дверь. Только смотри, чтоб ничего не разбил, а то вычту из твоего ужина, – буркнул Михалыч, но в голосе промелькнула доброта.

Даниил прошёл на кухню. Открыл дверь – и обомлел. Гора – это была настоящая гора грязной посуды.

Тарелки всех размеров, сложенные неустойчивыми стопками. Кастрюли с присохшими остатками супа, сковородки в застывшем жире, столовые приборы вперемешку с чашками, противни, разделочные доски.

Раковина была завалена под завязку и рочий стол тоже. Даже на полу стояли вёдра с грязной посудой.

– Весело, – пробормотал Даниил себе под нос.

Он закатал рукава робы – вернее, то, что от них осталось, рукав‑то был разорван – и подошёл к раковине. Открыл кран с горячей водой, нашёл под раковиной бутылку моющего средства, губку и принялся за работу.

Горячая вода обжигала руки – он не привык к физическому труду, кожа была нежной. Моющее средство разъедало пальцы, особенно там, где были мелкие царапины от веток, но Даниил молча тер тарелку за тарелкой, складывая чистые в стопку на столе.

Механическая работа, монотонная и бессмысленная. Даже унизительная для того, кем он был раньше.

Элитный псайкер. Оружие ФСМБ, которое держали в «Зеркале» как самый ценный актив. Человек, способный одним прикосновением разума сломать волю любого, заставить плакать, смеяться, умолять о пощаде. А теперь – мойщик посуды за тарелку супа в придорожной забегаловке.

Даниил усмехнулся. Он чувствовал, что это почему‑то было справедливо – абсолютно справедливо.

Он тер сковородку, оттирая присохший жир, и думал о том, сколько людей он сломал за годы службы Тарханову. Сколько жизней разрушил и сколько судеб исковеркал. И вот теперь он сам на дне. Без денег, без дома и без будущего.

Карма, наверное. Если она вообще существует.

Пока он работал, в голове всплывали воспоминания.

Ему было восемь лет.

Маленький Даниил сидел в углу комнаты, сжавшись в комочек, и плакал. Вокруг – разгром: перевёрнутый стул, разбитая ваза. Мама лежала на диване, закрыв лицо руками, всхлипывая.

Папа стоял у окна, отвернувшись.

– Я не хотел, – шептал мальчик сквозь слёзы. – Я не хотел… прости…

Но они не отвечали. Боялись подойти. Потому что полчаса назад он впервые по‑настоящему использовал свой дар.

Он просто разозлился. Мама не разрешила ему идти гулять с друзьями и сказала, что он не доделал уроки. Он закричал, затопал ногами – обычная детская истерика, но что‑то внутри него щёлкнуло. Щелкнуло и… волна ярости выплеснулась наружу. Ярости, усиленной в сотни раз и направленной на родителей.

Мама закричала и упала на пол, сжавшись. Папа схватился за грудь, побелев.

Даниил испугался и отступил. Сразу, инстинктивно.

Но было поздно. Родители смотрели на него теперь не как на сына, а как на монстра.

Через неделю пришли люди.

Двое мужчин в тёмных костюмах. Женщина с планшетом. Они разговаривали с родителями тихо, вежливо. Показывали документы – это были ФСМБ.

Мама плакала. Папа стоял молча, сжав губы.

– Мы не заберём его насильно, – говорила женщина мягко. – Но вы должны понимать – его дар опасен. Без обучения он может навредить и себе, и окружающим. В «Зеркале» ему помогут. Научат контролировать способности, дадут образование. Он будет в безопасности.

Безопасность. Контроль. Помощь. Ложь, завёрнутая в красивые слова.

Даниил помнил, как его вели по коридорам «Зеркала». Помнил первую камеру. Двадцать квадратных метров: кровать, стол и стул.

И подавители. Тихое гудение в стенах, которое давило на разум, не давая использовать дар.

– Добро пожаловать, Даниил, – сказал инструктор. Высокий мужчина с холодным взглядом. – Здесь ты научишься быть полезным.

Полезным оружием.

Даниил вздрогнул, возвращаясь в настоящее. Тарелка выскользнула из рук и с грохотом упала в раковину.

– Эй, аккуратнее там! – крикнул Михалыч из зала.

– Извините, – отозвался Даниил, поднимая тарелку.

Цела. Повезло.

Он продолжил мыть, но воспоминания не отпускали.

Всю неделю, что он был в бегах, Даниил думал о Калеве Воронове. Не мог не думать, даже если хотел.

Тот удар – ментальное прикосновение, которое чуть не разорвало его разум на части, как разрывают лист бумаги – преследовал его постоянно. Каждую ночь в снах, в моменты тишины, когда не на чем было сосредоточиться и в каждой попытке использовать свой дар. Бесконечное эхо той встречи.

Сначала был только панический, животный ужас перед тем, что он увидел. Перед космическим безразличием существа, для которого он был меньше пылинки, даже меньше атома.

Но потом, постепенно, по мере того как острый ужас притуплялся и сменялся глухим фоновым страхом, приходило понимание.

Воронов мог его уничтожить. Легко, небрежно, буквально одним движением мысли. Мог стереть разум в пыль, как стирают мел с доски. Превратить в овощ, оставить лишь пустую оболочку без воспоминаний, без сознания, без малейшей искры того, что делало Даниила Даниилом, но… он этого не сделал.

Просто показал Даниилу его настоящее место в мире. Насколько тот ничтожен в масштабе реальности. Истину, от которой невозможно было отвернуться.

«Ты думал, что ты хищник? – словно говорил тот удар. – Ты думал, что твоя сила что‑то значит? Что ты особенный? Опасный? Важный? Взгляни на реальность. На настоящую реальность. Ты – насекомое. Пылинка. Мимолётная искра сознания в бесконечном океане пустоты. А я… я – сама бесконечность».

Воронов преподал ему жестокий урок.

Даниил медленно ополоснул последнюю тарелку под струёй холодной воды. Поставил её аккуратно в стопку на столе. Вытер руки о старую, насквозь промокшую тряпку.

Он, как никто другой, понимал природу ментальной силы. Годы в «Зеркале» – вся его жизнь, по сути – научили его чувствовать тонкие нюансы псионики. Различать типы воздействия, анализировать структуру ментальных атак. Понимать, где грубая сила, где изящная манипуляция, где искусство.

И то, что сделал Воронов, не было атакой в привычном смысле. Это было… касание. Прикосновение к самой сути реальности. К фундаментальным законам, на которых держится мир.