— Мы с ним поспорили: приедете вы, или нет, — призналась Бурцева. — Ну, раз уж я отправила вам телеграммы…

Анастасия отвела взгляд от моего лица, оглянулась на родителя, будто в поиске поддержки.

— Это был поступок не филолога, а настоящего решительного строителя коммунизма, — сказал Евгений Богданович.

Он не улыбался. Но его глаза смеялись.

— Драгоценный камень нельзя отполировать без трения, — произнесла Настя, — а человека нельзя усовершенствовать без испытаний…

— Дочь, перестань, — устало произнёс Бурцев.

Анастасия дёрнула плечами.

— Так сказал Сенека, — сообщила она.

Настя виновато развела руками. Мой живот громко заурчал: тоже выразил протест против неуместной сейчас философии.

— А что этот Сенека думает о результатах твоего эксперимента? — спросил Евгений Богданович.

Мне почудилось, что румянец на лице и на ушах Бурцевой стал темнее. Настя повернулась ко мне, улыбнулась.

— Сергей приехал, — объявила она.

И будто с вызовом взглянула на отца. Но тут же вдруг погрустнела.

— А Лена… нет.

Заглянула мне в глаза, спросила:

— Может… она приедет завтра?

Я покачал головой.

Сказал:

— Не приедет. Ни завтра. Ни через неделю.

Бурцева вскинула брови.

— Странно, — произнесла она. — Я была уверена… в Лене. Думала, что это ты… может быть…

Она покачала головой, усмехнулась и сообщила:

— Правильно сказал Ницше: дружбу не планируют…

— Лена не получила твою телеграмму, — сказал я.

Настя вскинула голову. Её глаза сверкнули — в них отразился свет люстры.

— Не может быть! — заявила она. — Я трижды перепроверила адрес!..

— Не получила, — повторил я, — и не узнает о твоей телеграмме в ближайшие две недели. Точно тебе говорю. Твой Ницше умный мужик. Что он говорил о поездках студентов в колхоз на картошку?

Настя чуть склонила на бок голову.

— Про какую картошку? — переспросила она.

— Студенты МехМашИна разъехались по ближайшим колхозам, — сообщил я. — Борются там за урожай. И Лена Котова в том числе. Лена уехала третьего сентября. Вернётся тридцатого числа вечером. Вот тогда ей родители и скажут о твоей телеграмме.

Бурцева дёрнула плечами.

— Какой ещё колхоз? — повторила она.

Сощурила глаза.

— Вы же перешли на второй курс, — заявила Настя. — На картошку ездят только первокурсники.

Она нахмурилась. Я покачал головой.

— Это у вас, в МГУ, такие правила. В МехМашИне считают иначе. Вся моя группа ещё в начале месяца укатила собирать арбузы. В том числе и Лена Котова. Так что о вашей шутке с телеграммами она узнает не скоро.

Воцарившуюся в столовой тишину нарушало лишь монотонное тиканье часов. Часы я взглядом не отыскал — сообразил, что находились они в одной из соседних комнат.

Бурцева взглянула на отца.

— Папа, это правда? — спросила она. — Лена сейчас в колхозе? Папа, ты знал об этом?!

Настя говорила спокойно, но мне показалось: это спокойствие обманчиво.

Евгений Богданович приподнял брови. Посмотрел на дочь «добрыми» глазами.

— Ты слишком хорошего мнения обо мне, дочь, — сказал он. — По долгу службы я знаю многое и о многих. Но я не знаком с правилами отправки студентов на уборку урожая, установленными в каждом отдельно взятом учебном заведении СССР.

Бурцев указал на меня рукой.

— Я распорядился, чтобы нам сообщили, если Сергей Чернов или Лена Котова купят билет до Москвы, — заявил он. — Как я тебе и обещал. Но я не устраивал слежку за твоими друзьями из Новосоветска. Да! Это так, хоть ты мне и не веришь.

Бурцева печально вздохнула.

— Жалко, что Лена не приедет, — сказала она. — Она так мечтала, что мы с нею побываем в театре. В Театре сатиры сейчас «Женитьба Фигаро» идёт. Я смотрела. Лене бы этот спектакль точно понравился.

— В следующий раз побываешь в театре со своей Леной, — сказал Бурцев. — Раз уж ты ей это пообещала.

Он посмотрел на меня — «по-доброму».

И попросил:

— А скажи-ка мне, Сергей Чернов. Почему ты не поехал в колхоз вместе с сокурсниками? Ты, как я понял, Настину телеграмму получил. А значит, был вчера дома. Или тебя проблема борьбы за урожай не заинтересовала?

Мне показалось: он не направил мне в глаза ослепляющий луч света только потому, что под рукой у него не нашлось подходящей лампы.

Настя одарила меня пропитанным любопытством взглядом.

Я пожал плечами и сообщил:

— Так уж получилось, Евгений Богданович. Поскользнулся, упал, закрытый перелом, потерял сознание, очнулся — гипс. Всё почти как в том кино. Не повезло. Я руку сломал накануне поездки. Вот эту.

Я показал Бурцеву левый кулак.

— Сломал?!

Настя испуганно прижала к своей груди ладони.

— Сломал? — недоверчиво переспросил Евгений Богданович.

Он выразительно указал взглядом на мою исправно функционирующую руку и приподнял правую бровь.

— Да, сломал, — повторил я. — Но это ещё первого сентября случилось. А гипс буквально перед поездкой в Москву сняли. На мне все раны быстро заживают. Потому что ем мясо с кровью. Так что не переживайте. Морду вашему Володьке набью качественно… я — раз больше некому.

Я выразительно взглянул на свои кулаки. Чётко уловил, что от меня сейчас пахло поездом.

Настя всплеснула руками. Дважды моргнула, будто в растерянности.

— Серёжа, да ты что! — воскликнула она. — Не нужно никого бить! Я же тебя не для этого позвала. Я же только хотела, чтобы папа убедился… А то он не верил… говорил, что дружбы не бывает — есть только взаимная выгода. Да и вообще: Серёжа, прости меня, пожалуйста!

Она подняла на меня взгляд, капризно скривила губы.

— На самом деле я поступила, как полная дура, — сказала Бурцева. — Теперь я это поняла. Мне двадцать лет, а повела себя, как ребёнок. Из-за какого-то дурацкого спора с отцом… устроила всё это. Ты из-за меня целые сутки трясся в поезде… Сергей, мы деньги за билеты тебе вернём!

Она спросила у отца:

— Правда, папа?

Евгений Богданович ответил:

— Разумеется.

Бурцев прикрыл рот ладонью и беззвучно зевнул.

Настя робко улыбнулась.

— Если у тебя получилось обмануть человека, — сказала она, — это не значит, что он дурак. Это значит, что тебе доверяли больше, чем ты этого заслуживаешь. Фридрих Ницше. Замечательные слова. Как раз обо мне. Я избалованная дурочка. Прости, Серёжа. Та сильно злишься на меня?

Я покачал головой и сообщил:

— Средне.

Заметил, как поникли у Насти Бурцевой плечи. Показательно втянул через нос воздух, зажмурил глаза.

— Но если вы всё же меня накормите, то сразу подобрею, — пообещал я. — Яичница действительно вкусно пахнет. Последний свой бутерброд я доел вчера в обед.

Настя встрепенулась, всплеснула руками. Шагнула к столу, но тут же замерла; повернула лицо к родителю.

— Папа, где же яичница? — спросила она. — Ты обещал! Я же чувствую: она готова. Давай я тебе помогу!

Евгений Богданович поднял руку: жестом остановил свою засуетившуюся вдруг дочь. Он одарил меня строгим, но уже почти не «добрым» взглядом. Указал на дверь.

— Марш в уборную, — скомандовал Бурцев. — Оба. Мойте руки. У вас сейчас и без глистов проблем хватает.

Он ухмыльнулся и спокойным тоном пояснил:

— С яичницей я и без… избалованных детишек разберусь.

Порции яичницы мне показались вкусными, но крошечными. Евгений Богданович заявил, что наедаться перед сном вредно. Пообещал, что накормит нас «качественно» утром. Сообщил, что до завтрака осталось четыре часа — в его словах прозвучал намёк на то, чтобы мы не засиживались за столом. Горячий чай будто остудил эмоции Бурцевой — Настя зевнула, потёрла глаза. Призналась, что в это время обычно уже «смотрела десятый сон». Она проводила меня в ванну, вручила мне большое полотенце.

Я её не увидел, когда выбрался из ванной комнаты (румяный от горячей воды и благоухающий ароматом сирени). Меня встретил Евгений Богданович, уже расставшийся и с белым фартуком и с приветливым тоном. Он отвёл меня в гостиную (от столовой она отличалась отсутствием в центре комнаты стола и наличием телевизора, установленного около стены на тёмные деревянные ножки). Здесь же я увидел и те самые часы, тиканье которых слышал ещё в столовой. Бурцев указал мне на диван.