– Ты ж вечером трескала лепешки с вареньем – значит, хватает.

– Теперь меня гложет совесть.

– Да я не плачу́ ничего, – смущенно призналась Умма и зачем-то подвигала туда-сюда стул прежде, чем усесться.

Бивилка сунула нос в забытый на подоконнике тигель, уфнула и переставила его на пол.

– А что ты посулила старухе взамен? Свои потрошка для эликсира вечной юности?

– Она не согласилась, – Умма положила ноги на низенький табурет, – говорит, старовата я для эликсира-то. Пришлось обещать ей лекарскую помощь забесплатно на все то время, что живу в доме.

– Обманщица, – огорчилась Бивилка. – Ты ж не целительница.

– А ей все едино. Не смотри так на меня, она ничем серьезным не хворает. Небольшая сердечная одышка, ломота в спине да пальцевые корчи. Я ей настойки делаю и припарки всякие. Это-то у меня неплохо получается – уклон ведь, считай, смежный.

– Ладно, – Бивилка уселась на подоконнике и принялась болтать ногами. – Почти не соврала бабульке, значит. Ждешь сегодня кого-нибудь?

– До полудня должна тетка одна прийти, я ей припарки готовлю. И она же обещала прислать своего знакомого дедулю, хотя я брыкалась. Дедуля какую-то вещь затерял да найти не может. А чем я ему помогу? Но раз ты здесь, то пускай старик приходит: ты ж у нас искатель, поможешь найти пропажу. Больше на сегодня ничего не намечено – разве так забредет кто-нибудь, без упреждений. О, знаешь, вчера приходили такие смешные селяне, просили помочь замириться с грибойником! Я их к гласнику завернула. Какие грибойники в лесу вблизи столицы? Вывелись давно. А гласник на селян пускай посмотрит – вдруг они опасные, раз им такое блажится? Словом, Бивочка, сегодня мы должны освободиться до полудня, а потом сходим с тобой на рынок… Ох, знаешь, что! Я там вчера ощутила такое странное! Как раз перед твоим появлением.

– Я ни при чем! – картинно шарахнулась подруга.

– Бивочка, я серьезно. Там что-то было.

– Что-то какое?

– Магическое и дурное.

Бивилка перестала болтать ногами.

– Оно шастало поблизости. Торговцы ухом не ведут, а у меня прям мурашки по коже, мошки перед глазами, и будто все вокруг отдаляться стало. А потом раз – и прошло, как не было!

Бивилка сложила губы трубочкой, смешно подвигала ими и уставилась в потолок.

– Это мог быть оборотень.

Умма кивнула:

– Пролетел над рынком. Курлы-курлы.

– Мертвяга?.. Хм, ну да.

– Что еще?

Бивилка покусала другую губу и принялась изучать другой угол.

– Реликвия.

– Что? – не поняла Умма.

– Эх ты, обученный маг! Реликвия – древний магический предмет, заряженный энергией и для чего-то назначенный.

– Например?

– Да что угодно. Лечение легочных хворей, удары молнийки, освещение комнаты, поиск существа… Любое заклинание можно так запечатать, только теперь уже никто не помнит, как это делалось и как перезаряжают реликвии. Так что теперь их почти не осталось – они либо сразу скидывают воздействие, либо работают до тех пор, пока их питают. А потом все, остается бесполезная вещица.

– И что, какой-то маг просто нес в сумерках под мышкой такую редкую штуку мимо рынка?

– Не обязательно маг. Использовать реликвию может кто угодно.

Умма откинулась на своем стуле, тоже поглядела в потолок и замотала головой:

– Едва ли. Есть еще идеи?

– Это мог быть некромант, – неохотно ответила Бивилка. – Некромант в пике силы. Но честно тебе скажу: я бы предпочла мертвягу.

– А оборотня? – ухмыльнулась ничуть не впечатленная Умма.

Бивилка серьезно обдумала вопрос и решила:

– Нет, в таком случае лучше некромант.

Умма пожала плечами.

– Ну, некромант. И что такого? Может, просто мимо шел. Может, даже реликвию под мышкой нес.

– Может, он даже оборотнем был! И перерожденным! Мертвяга-оборотень-некромант осенним вечером несет реликвию по столичному рынку! Картина угольком на бересте!

– И вот шел он себе в таверну, вина попить с жареным мясом. Что такого? Это ж не разбойник какой-нибудь. Или некромантия стала порицаемой наукой?

– Не стала, – Бивилка потерла правый бок. – Но я не доверяю этим типам. Так какие у нас планы на вторую половину дня?

– Сходим на рынок, купим еды и будем ничего не делать, – решила Умма.

– И лошадку мою проведаем. Кто их знает, эти городские конюшни. Беспокоюсь я за свою Пасочку.

– Лошадка? – переспросила Умма. – Пасочка?

– А ты думаешь, я на помеле по Ортаю порхаю?

– А разве нет? Ну хорошо, не смотри так на меня! Проведаем твою Пасочку. Но вначале нужно денег заработать.

– Ну, хотя бы за жилье тебе платить не надо, – проворчала Бивилка. – Это хорошо. Это ты удачно устроилась.

– Ну, в общем… – протянула Умма и покосилась на дверь.

– Что? – насторожилась Бивилка и тоже посмотрела.

Дверь, словно уверившись, что все внимание сосредоточено на ней, отворилась с противным скрипом.

Вначале в комнате появился резной деревянный поднос, который крепко держали две морщинистые руки с кривыми пальцами. На подносе лежала горка пирожков, стоял кувшин и три глиняные кружки.

Следом в комнату вплыл длинный мясистый нос на загорелом шустроглазом лице и копна седых волос, кое-как сколотая на затылке щербатым деревянным гребнем. Затем с шарканьем появились бесформенные башмаки под заношенной шерстяной юбкой. Последней в кабинет просочилась согбенная спина, прикрытая вязаным платком, и тоненькое:

– Доброго утречка, девоньки! Принесла пирожков вам да морсика клюквенного! Ох и смачненькие пирожочки севодни, с вишенкой-темнокорочкой да творожком свеженьким!

– Роскошно! – воскликнула Бивилка и спрыгнула с подоконника.

На завтрак им с Умой досталось по половинке вчерашней лепешки, и организм настойчиво требовал чего-нибудь посущественней.

Старуха расцвела узкогубой улыбкой, вперевалку подошла к столу и аккуратно пристроила на нем поднос. Прихватила по пирожку в каждую руку и уселась на лавочку под стеной.

Умма разливала в кружки морс и улыбалась – натянуто, напряженно. И в глазах у нее плескалась такая тоска, что Бивилке даже неловко отчего-то стало.

А пирожки и правда были замечательные. Пухленькие, румяненькие, сладкие. В самый раз под кисловатый морс.

Старуха пристроила два своих пирожка на подвернувшейся книжице, сложила руки на животе и стала глядеть на Умму. С доброй такой улыбочкой, чуть наклонив голову к плечу. Словно родная бабуля, что не нарадуется на хороший аппетит внученьки.

Магичка вздохнула тихонько и спросила:

– Как ваше здоровье сегодня, Яниса?

Улыбка расцвела еще шире, старуха меленько покивала:

– Не жалюсь, девонька, не жалюсь. Пальцы ломает да спину тянет.

Магичка взяла с подноса третий пирожок.

– Припарку-то делали?

– Делала, а как же ж! Ежели пальцы с вечеру ломит, так токмо припаркой твоей спасаюсь, девонька.

– Зачем же с пирогами затевались? – укорила ее Бивилка. – Пальцевые корчи – они такие, их нельзя тревожить. Заболели руки – значит, нужен покой, ничего делать не надо, пока боль не уйдет.

Старуха обернулась к Бивилкиному окошку половиной тела сразу.

– В мои-то года? Девонька, ежели буду дожидати, пока всяка болючесть пройдет, так вовек с печи не слезу. В мои года, лапонька, ежели у человека не болит ничегошеньки, так значится, помер он.

Бивилка кивнула и слезла с подоконника – тоже за третьим пирожком.

– Но я не жалюсь! – повысила голос старуха. – Не то что некоторые такие, какие людям продохнуть не давают, чтоб не постонати, как же ж им болисно! Вон, Марича, что через дом живет, как выйдет на двор, да сядет на пенек у забору, так цельный день только и слышать, как тяжко-важко ей, какие хвори ее поедают да какая судьбина злюща. А я не плачу! Жива – так уже хорошо!

– Хорошо, – согласилась Умма и решила осилить четвертый пирожок.

Старуха пожевала губами, переплела плохо гнущиеся пальцы и продолжала:

– Суседска дочка, говорят, нагулявши.

– Пф, – скривилась магичка.