Рубинчик укоризненно покачал головой и погладил пальцем сумеречный камешек, уже лежащий на бархатной подложке.

— Не тревожься, мой хороший, эта нетерпеливость к тебе не прилипнет.

Найло взвыл и, словно сломавшись в поясе, рухнул ладонями на стол.

— Хватит, хватит, хватит, очень сильно хватит! Просто заплати мне, и я пойду, и забуду тебя, как дурной сон!

— Кто другой бы тебе задал за такие слова, но не Рунди Рубинчик, — с достоинством проговорил гном, сложил руки на животе. — Рунди Рубинчик отстреливает такие глупейшие мысли задолго до их подлёта к голове, и не надо мне завидовать.

Йеруш наконец понял, что либо умолкнет и примется почтительно внимать, либо не выйдет отсюда до завтра, и теперь старательно молчал.

— Уплачу сполна и по честной справедливости, а это выходит даже дороже, чем я поначалу предполагал, — важно продолжал Рунди. — Возьмёшь монетами, кочерга тебя бодай, или распиской, чтоб ты здоровый был? Восточный банк в центральной части Бобрыка обеспечит…

Поскольку Йеруш понятия не имел, где сейчас Илидор и когда он вернётся, неохотно ответил:

— Распиской. На моё имя.

«И поскорее, пока я не треснул пополам, ну зачем тебе нужно, чтобы я трещал у тебя в лавке, я потратил тут уже такую прорву времени-и-и!».

Покачивая головой, гном расставлял на столе принадлежности для письма и ворчал:

— Всё прыгаешь. Всё суетишься. Тебе, эльфу недоразумному, лишь по молодости кажется, будто время определяемо. А на самом деле ты лишь делаешь плохо своим нервам.

Йеруш едва слышно, почти по-драконьи, зарычал.

Усевшись на стул, Рунди макнул перо в чернила и поучительно продолжил:

— Как и кажется тебе по молодости, будто всё меряется деньгами. Но послушай старого Рубинчика и запомни себе на носу: за вещи, которые вправду важны, платят кусочками души.

Гном хотел добавить ещё что-то, но столкнулся взглядом с глазами Йеруша, полными всяческого буйства, и принял мудрое решение сосредоточиться на расписке.

Она была в шатре одна. Сидела, скукожившись комком слабосилия, прямо посередине, в ворохе тканей, наплечных платков и маленьких подушек. В углу тренькала шарманка. Светились три большие лампы. Пахло ламповым жиром, затхлостью и болезнью.

— Ты, — выдохнула Тай Сум, когда Илидор вошёл.

На полу, прямо у входа валялась маска, изображающая изуродованное, покрытое шрамами и рытвинами плоское лицо. Илидор смотрел в настоящее лицо Тай Сум — точно такое же, как на маске, только без шрамов и с тонкой, гладкой кожей. Совсем не страшное.

Она сидела, охватив себя за плечи маленькими пальцами, качалась из стороны в сторону, смотрела на него и, как был уверен поначалу Илидор, принимала его за кого-то иного. Но потом Тай Сум заговорила снова:

— Ты-дракон наслал мне хворь. Чего пришёл ты-человек? Радоваться?

— Хочу забрать свои чертежи.

Илидор подошёл, сел на коврик напротив Тай Сум. Возвышаться над ней было глупо, да впрочем, Илидор и сидя возвышался. Как все круглолицые люди с чёрными-чёрными глазами, она была невелика ростом. Сейчас, вблизи, Илидор видел, какие маленькие у неё ладони, какое хрупкое тело, и недоумевал: как могла эта крошечная женщина держать в стальном кулаке целый цирк? Почему её боялись?

Может быть, из-за пророчеств?

— Чер-те-жи, — проговорила она с трудом.

Смотрела на Илидора снизу вверх, изогнув шею, и на покрытом испариной желтоватом лице отражалась трудная работа мысли. Тай Сум словно силилась удержать эту мысль в голове, но та ускользала: у тела не было сил, чтобы держаться за мысли.

— Амриго принёс чертежи. Сказал, там костюм. Для жизни в море.

— Не совсем, — спокойно ответил Илидор.

Она трудно сглотнула. Он смотрел и ждал. Если Тай Сум думает, что дракона может обуять жалость к женщине, по велению которой калечили детей, то Тай Сум стоит передумать.

— Мне нужны эти чертежи. Где они?

Тай Сум молчала. Шарманка плаксиво тренькала. Илидор поднялся, хлопнул крыльями, оглядел шатёр. Матрас со скомканными одеялами и подушками, тумбочка, пара табуретиков, несколько тканевых мешков.

— Отдай мне тубус. Не вынуждай рыться в твоём барахле.

Снаружи вдруг донеслись неожиданно громкие звуки дудки и трещотки, хотя Илидору казалось, что он сейчас находится в сотне переходов от цирковых подмостков.

— Никто не ведёт меня смотреть, — бормотала Тай Сум. — Последний осенний кар-на-вал. По-следний.

Умолкла, уставилась в стену шатра. Узкие глаза на пожелтевшем лице казались нарисованными чёрточками, в глубине которых нет ничего.

Шарманка захныкала громче. Дракон поёжился, посмотрел на Тай Сум с досадой — и увидел край тубуса. Он лежал на полу, накрытый её юбкой.

— Он мне нужен, мне, — горячечно шептала Тай-Сум, заламывала пальцы. — Я сама отнесу его магу, са-ма.

Дракон наклонился, и Тай-Сум неожиданно проворно цапнула тубус, прижала к груди, словно могла не позволить Илидору забрать его.

— Маг сделает костюм для меня, для меня!

Глаза Тай-Сум блестели то ли от слёз, то ли от жара, она заискивающе заглядывала в лицо Илидору, она очень хотела, чтобы он понял. Чтобы… позволил?

— Никогда не плавала в море. Всегда лишь хотела.

Шарманка хныкала, всхлипывала, поскуливала. Дракон вздохнул. Нет, ему было не жаль Тай Сум, — просто грустно. Просто потому что какой же кочерги, человек, которому всегда хотелось плавать в море, ты не отправился плавать в море, а набрал себе полный балаган циркачей и лупил их плёткой, мотаясь вместе с ними по городам? Даже не приморским. Что было у тебя в голове все эти годы, человек, желающий плавать?

Что остаётся в вечности от того, у кого не было вечности?

— Я доберусь до моря. Доживу. Уплыву далеко. Глубоко. Совсем одна. Маг мне сделает костюм!

Он видел: она ищет в его глазах если не привычный ужас перед ней, Тай Сум, то хотя бы восхищение её замыслом, хитростью, дерзостью. Она знала, что уже не способна никого напугать, и лицо её становилось всё желтее, и лоб всё сильней блестел от пота, но она всё ещё зачем-то хотела, чтобы кто-то возмутился её смелостью иди нахальством, или чтобы разозлился на неё…

В потемневших глазах Илидора тускло блестела бесконечность печали. Дракон опустился на пол рядом с Тай Сум, опёрся спиной на маленькую тумбочку, закинул голову к глухому тканевому пологу и тихонько запел.

Может быть, провожая других в вечность, ты тоже даёшь миру немного спокойной созидательной силы. Ведь уходящим в вечность важно верить, что путь не заканчивается вместе с ними. Что кто-нибудь подхватит меч или нить, выпавшие из обессилевших рук, а если в руках не было мечей и нитей, то пусть кто-нибудь подхватит искру памяти, подхватит и понесёт дальше, туда, где продолжается огромный мир, ещё помнящий твои стремления, желания и надежды. Пусть дурацкие, пусть наивные и несбывшиеся, но не погасшие вместе с тобой.

Тай-Сум слушала песню золотого дракона, закрыв глаза. Одной рукой всё цеплялась за тубус, а другой нашла руку Илидора и сжала её так крепко, как могла. Котёнок сжал бы сильнее. Но Тай Сум улыбалась. Её лицо разгладилось, сделалось успокоенным и от этого странным образом стало выглядеть старше.

Когда она заговорила монотонным низким голосом, дракон вздрогнул и умолк.

— Одной дорогой, — произнесла Тай Сум, не открывая глаз, — лететь тебе за дальние луга, к стенам, за которыми стоит скрежет зубовный.

Сглотнула сухим горлом. Илидор поискал глазами кувшин с водой — не нашёл. Шарманка в углу брякала тихо и глухо, на последнем издыхании.

— Другой дорогой, — Тай Сум трудно исторгала из себя слова, — мчаться тебе дальше дальнего от стен, за которыми стоит скрежет зубовный, сойти тебе в край подземных нор и горящих рек.

Зрачки её бегали под сомкнутыми веками. Маленькая горячая ладонь сжимала пальцы дракона. Лицо как-то стекло вниз, голос упал до свистящего шёпота:

— Третьей дорогой зарыться тебе глубже глубокого от нор, где… горят реки и звучит твоя песнь сна. А четвёртой дорогой…