Олава-Кот улыбался очень вежливо и стоял перед Илидором с видом человека, которого ничто не может поколебать в намерении торчать на этом месте молча и неустанно хоть до следующего лета, развлекать дорогого гостя вежливой текучей беседой и не позволять ему пройти туда, где нечего, знаете ли, делать посторонним людям, даже если они нам весьма симпатичны.

У Илидора не было времени на вежливость и текучие беседы. Даже с симпатичными ему людьми. Илидор положил руку на рукоять меча и спокойно посмотрел в непроницаемые глаза Олавы-Кота.

И тот, не меняя выражения лица и вежливости улыбки, шагнул в сторону.

Дракон пошёл вперёд, в сокрытую пыльными тканями неизвестность, по пути едва заметно кивнув Хмету.

Йеруш сидел на скамье перед лавкой ювелира, скрестив ноги в лодыжках и сложив ладони шалашиком, покачивался из стороны в сторону и страдальчески мычал. Мимо сновали люди, на ветках перегавкивались грачи, под скамейкой то и дело пробегали крысы. Карманы отяжелели от монет, а голова лопалась от мыслей.

Рунди Рубинчик давно ушёл обедать, заперев лавку и оставив камешек «успокаиваться». Он звал с собой Йеруша, но тот, хотя и проголодался, решил остаться на скамейке: вдруг за обедом Рунди снова примется петь? Ну, вдруг ему потребуется, очистить от плохих воспоминаний кашу?

— Так я спрашиваю её: ну как же ж человека от выпивки отвадить?

— А она что?

— А она говорит: есть один верный способ, тока сама я его не проверяла, а мне надёжная знахарка сказывала…

Казалось, реальность сошла с ума в этом межсезонье и испытывает на прочность терпение Йеруша Найло, словно показывая ему раз за разом: нет, скудоумный эльф, ты видел ещё далеко не все способы, которыми я могу поломать твои планы!

И Йеруш Найло сидел на скамье перед лавкой, в городе, который находился за тысячи переходов от мест, которые Йеруш знал всю свою жизнь, и делал лучшее, на что был способен: не шевелился, не разговаривал, ни во что не вмешивался, чтобы случайно не доломать действительность окончательно.

— Ловкач Лянь-Монт выберется из бочки с водой со связанными руками! — радостно гавкнул зазывала, и полог из плотной ткани отсёк Илидора от цирковых подмостков.

Звуки притухли, свет померк, действительность стала плотным и удивительно сухим туманом, простирающимся прямо перед драконом. У подмостков ничего похожего, разумеется, не было.

«Я знаю, что это ненастоящий туман, — говорил себе Илидор. — Конечно, же, я знаю». Магический? Иллюзорный? В него не хотелось ступать, а ещё меньше хотелось думать, что это может быть ловушка. Но даже если так, то что оставалось дракону — уйти обратно без чертежей? Найло на это, пожалуй, лопнет и заляпает кишками весь городок.

И дракон пошёл вперёд — шаг, другой, и вот уже ноги погружаются в ненастоящий туман, исчезают в нём, а в голову приходит неожиданная и полная уверенность, что если пойти дальше, то весь растворишься в туманной дымке и сделаешься одним из её сухих ненастоящих клочьев.

Дракон щурит золотые глаза — норовисто, своенравно, и шагает дальше.

Когда погружаешься в туман полностью, он даже немного редеет. Магия? Иллюзия? Ловушка?

Впереди туман вдруг сплетается в нечто мощнолапое и тёмное, ростом примерно до середины бедра Илидора. Дракон делает ещё шаг и другой, а потом наконец останавливается, различая в мощнолапом очертания пса. Тот оживает, когда останавливается дракон, молча и тихо делает свой шаг, а потом другой, чуть поводя вверх-вниз тяжёлой треугольной мордой.

На самом деле он светлый. Тёмен только в сравнении с седым туманом. Дымчато-пегая шерсть струится по воздуху, словно из тумана на пса дует ветер или словно шерстинки его легки, как подводные водоросли. Они волнуются от каждого движения пса, утекают в туманную дымку, делаются её частью.

Пёс пахнет. Он не иллюзорный и не магический, но, возможно, ловушечный. Он идёт к дракону — не дружить, не знакомиться и, пожалуй, не грозить. Он идёт отсекать чужака от остального тумана, от сокрытого в нём, от шепчущего там, во влажной клубистой глубине.

Дымчатый страж туманного мира.

Илидор двинулся навстречу псу — такой же текучий шаг и за ним другой, такая же спокойная уверенность, без желания дружить или заискивать, без страха, без оглядки, без малейшего сомнения в праве быть здесь и определять своё место в этом пространстве.

Пёсий взгляд вплыл в глаза Илидора — так же спокойно-уверенно, как плыл в пространстве сам пёс. Миг, другой, глаз не отрывая, не пригибая головы, не опускаясь до банального собачьего рыка, но мельча шаг, растрачивая уверенность, переставая понимать, как нужно поступить с этим…

Не человеком.

Илидор думал, что ещё шаг-другой — и спокойная стражья сила слиняет с пса, сменится упреждающим рыком или, напротив, примирительным дружелюбием, какое проявляли все собаки, которых встречал дракон прежде. Вот-вот пёс либо наклонит голову и оскалит клыки, либо мотнёт хвостом и потрётся плечом о драконье бедро…

Дымчатый страж остановился в нескольких шагах. Стоял и смотрел.

Дракон шёл вперёд.

Текучий шаг и за ним другой, абсолютная уверенность в своём праве быть здесь и занимать столько пространства, сколько будет угодно его драконьей душе. Илидор шёл, старательно держа в памяти образ Оссналора, старейшины снящих ужас, Оссналора, который играл пространством, жрал пространство, хватал его за глотку, сворачивал в бараний рог или миловал, если ему было так угодно. Илидор держал в памяти образ Оссналора, всегда оцепенявший его до дрожи, и этот образ отгораживал золотого дракона от страха, от вопроса в глазах дымчатого пса.

И пёс пропустил дракона. Стоял и смотрел, как тот проходит мимо, туда, где шевелится, клубится и шепчет.

Илидор пошёл в туман и растворился в тумане. Он сначала шагал уверенно, потом всё медленнее — направления терялись, тени звуков стихали, истончались отблески света. И наконец дракон остановился, охваченный ощущением, что ушёл дальше, чем следовало, и совсем не по той дороге.

— Раз-два-три-четыре-пять, — произнёс у него за спиной детский голос.

На затылке встала дыбом чешуя, несуществующая в человеческой ипостаси.

— Я иду тебя искать.

Голос был пришибленный, будто сонный.

Илидор обернулся — никого, ничего, туман. Что-то колышется над землей — не то большие кочки, не то… сидящие на коленях дети?

— Поведу тебя с собой, — нараспев произнёс другой тонкий-сонный голос.

Снова за спиной. Илидор опять обернулся — ничего, помимо тумана и неясных силуэтов.

— Нарисованной тропой.

Крылья вцепились в его тело — в первый миг почудилось, что это чужое прикосновение, и дракон схватился за рукоять меча. А голоса стали громче, голоса стали ближе и звонче, они звучали теперь с трёх сторон разом:

— Шесть-семь-восемь-девять-десять!

Илидор развернул плечи, повёл шеей, ослабляя хватку крыльев, и предположил:

— Будем вместе куролесить?

Повисла тишина. Илидор считал мгновения. Тишина длилась и длилась, пока не стало ясно, что продолжения не будет. Тогда дракон облизал пересохшие губы, снял руку с рукояти меча и насколько мог невозмутимым тоном похвалил неведомо кого:

— Хороший фокус.

Глаза попривыкли отличать силуэты, и теперь Илидор почти-ясно почти-видел, что невидимая тропа стелется до деревянной арочной двери, воткнутой в красноватую глиняную стену бесконечной ширины и высоты. Дракон пошёл к ней, и с каждым шагом в нём нарастало осознание собственной ничтожности перед чем-то столь исполинским и неодолимым, как бесконечная стена. Оно делалось больше и больше, пока не стало почти оглушительным, пока не затопило желанием немедленно войти, ворваться в эту дверь, низкую и хлипкую, — это единственное действие, имевшее смысл посреди бесконечности тумана у бесконечности стены.

Дракон встряхнулся, поморгал. Перед глазами немного прояснилось. Туман, наверняка не настоящий, уползал из-под ног клочьями. И не было никакой стены. Просто деревянный амбар, а может, склад.