В этот раз идти предстояло в открытое море, однако матросы, приглядевшись так и эдак к своим пассажирам, не стали заключать пари: никто не пожелал поставить на то, что Йерушу или Илидору поплохеет от качки.

Найло так и взошёл на борт в сапогах с высокими отворотами, кожаных штанах и синей рубахе без ворота, с рукавами-парусами. Цирковой смешила, надевший нечто подобное, мог бы изрядно веселить портовую публику, изобразив человека, который хотел притвориться моряком, но не знал, как на самом деле выглядят люди моря. Однако на Йеруше эти вещи не выглядели нелепыми — наоборот, он оказался странно органичным, и даже откровенно идиотские нашейные шнурки с ракушками и костяными фигурками змей не смотрелись на нём как издёвка или неудачная шутка.

Этот эльф не пытался сделаться похожим на людей моря. Он оделся так, как ему нужно было одеться для встречи с каким-то собственным морем — Зарян, Треснутый Голос, Красная Рубаха и остальные чувствовали это.

Чувствовали в Йеруше невыразимую словами сродственность даже не себе, людям моря, а самому морю, хотя ни у одного из матросов и не было подходящих слов, чтобы выразить это ощущение красиво. Просто ясно было: этот эльф — последнее существо в мире, которое побежит блевать с борта, поскольку приходится он большой воде кем-то вроде племянника.

А может, он племянник подводным чудищам или даже самому главному из них, имени которого никто не называет, взойдя на борт. Ощущалась в Найло зловещинка, а ещё пуще того — сила, глубинная, займанная, чрезмерно весомая для тощего тела и удерживаемая в узде лишь благодаря разуму недюжинной мощи, такому же вечно неспокойному и хаотическому, как бесконечная бескрайность воды.

Что касается второго пассажира, то стоило «Бесшумному» выйти в открытые воды, как этот малахольный развернулся в плечах, словно заполненный ветром парус, вперился взглядом вдаль и заблестел золотыми глазами, а чуть погодя с какой-то кошачьей ловкостью взвился по вантам на самый крюйс-марс и, кажется, намерился провести там остаток плавания.

Дракон впервые оказался в открытом море, впервые вокруг него размоталось такое ровное полотно бесконечного пространства, так что Илидору немедленно захотелось забраться повыше, увидеть побольше. Вот он и взобрался как мог высоко — и у него перехватило дыхание, как в детские годы от первого полёта. Илидор видел горизонт, который не заканчивался совсем-совсем нигде. За целым морем воды длилось и длилось море горизонта, и дракон был сражён, потрясён, оглушён его нескончаемой огромностью.

В груди взбурлило — не песня, не рычание, скорее гул на нижней границе слышимости, и дракон ощутил почти физически, как этот гул пульсирует в груди, горле, ушах, как отзывается на него истосковавшийся по морю бриг «Бесшумный» и завороженно подстраивает своё движение под едва слышимый рокот волненья, рождённый в драконьей груди.

— Драконизация всего корабля, — тихонько бухтел себе под нос Йеруш, подпрыгивал у борта и желал видеть дельфинов. — Или радуйтесь, или бегите.

Илидору никогда не встречалась карта, способная вместить в себя море. Крылья плаща трепетали, требуя немедленно исследовать загоризонточность, взвиться в небо и помчаться туда, за пределы видимости, найти там новые чудесные земли, совсем не похожие на уже виденные, изучать их, ощупывать и обнюхивать, собирать истории этих земель, брать себе на память какие-нибудь их кусочки, а потом…

Дракон наклонил голову, прислушиваясь к ощущениям внутри себя, как прислушивался, бывало, к голосу вод и руд, которые звучали из-под земли. Да, он хотел бы полететь за море и найти там удивительные вещи, а потом вернуться и рассказать о них кому-нибудь, кто не умеет летать за моря. Он хотел бы исследовать всё, что находится за этим горизонтом и за другими.

Именно сейчас, оказавшись в восхитительно открытом море, бесконечном, наполненным запахом соли и длинными неукрощёнными ветрами, дракон впервые по-настоящему осознал, как же много неисследованного в мире, какая огромность может оказаться под его крыльями, если он прямо сейчас поднимется в небо.

Вместе с тем, при мысли о том, чтобы приносить кому-нибудь истории о далёких загоризонточных землях, в груди трепыхнулась тревога. Было в этом желании что-то тревожное, досадное и лишнее, словно камешек, попавший в башмак.

Несколько дней «Бесшумный» шёл в открытое море, на юг. Ветру эта затея, видимо, оказалась не по нраву, и он то едва-едва наполнял паруса, то вовсе менялся на встречный. Йеруш, исполненный бесконечного терпения, возился на юте со своими пробирками, в которые позаливал морскую воду, и почти полностью выпал из реальности.

Илидор вертелся на палубах, мачтах, реях и вантах, донимал моряков расспросами, помогал с самыми простыми из не-неприятных палубных работ. Моряки относились к нему добродушно-снисходительно, как к придурочному и дружелюбному щенку. С удовольствием развлекали Илидора бесконечными байками, часто скабрезными, часто жуткими в своей беспечной жестокости, временами неправдоподобными. По большей части ужасно смешными.

— А то было дело, мы захватили кока.

— Кока⁈

— Дык да! В долгом плавании это ж один из важнейших людей!

С этим дракон горячо согласился: сейчашний кок «Бесшумного», похоже, не видел котла до того, как попал на борт, так что кормил команду то подгоревшей кашей, то слишком жидкой похлёбкой, а ещё изрядными непрожевываемыми кусками холодной вяленины и сухарями, которые царапали дёсны. И свежевыловленной рыбой, конечно, которую кок тоже умудрялся испортить. Вечно недочищенная, недопотрошенная, горчащая, разваренная в едва ли не кашицу, она вызывала у дракона тихое негодование и ностальгические воспоминания о рыбе, тушёной с луком и ягодами палянии, какую готовила для гостей эльфка Фиррэ в спальном доме Бадираля.

Спали Илидор и Йеруш в «каютах», как моряки в насмешку называли клаустрофичные помещения-коробчонки, в которых раньше, кажется, перевозили скот. Как везде на корабле, тут были низкие потолки, запах плесени, застоявшийся воздух, а по ночам темные сыроватые помещения вообще казались скрипучими гробиками.

Ради сохранения душевного равновесия имело смысл засыпать до наступления темноты, и Йерушу, который почти ни с кем не общался, это удавалось вполне. А вот Илидор вечно задерживался за болтовнёй с матросами или застревал на вантах, завороженно наблюдая за закатным морем и подрагивая крыльями. Матросы предлагали ему спать в кубрике, где хватало незанятых гамаков, но Илидор смекнул, что отдельная клетушка-«каюта», пускай и похожая на гроб, намного приятней компании храпучих малознакомых людей, пахнущих, к тому же, отнюдь не розами.

Дважды «Бесшумный» бросал якорь в виду больших островов, и человек десять отправлялись на шлюпке к берегу, чтобы пополнить запасы пресной воды, хотя её, вроде бы, с запасом погрузили на борт в порту, и протухнуть ей ещё никак не полагалось.

Люди моря исправно и охотно продолжали развлекать Илидора байками. Хотя им постоянно приходилось работать и бесконечно тащить-тянуть-закреплять снасти, словоохотливости им это отнюдь не убавляло. Они трепались, балагурили и скабрезничали всё время, пока бодрствовали.

— Лет семь назад, было дело, Моргену продали карту острова Повсюду. Обыскались мы его по всем южным водам!

— Ага, ага, это ж тогда в Криворуслом Проливе заплутали? Там острова людожоров, Илидор, они делают сыпучие мели на корабли!

— Ну да, тогда! Потом еще до самого Ледащего Течения нас гнал косяк акул с железными зубами. Ты чего лыбишься? Да пусть меня пучина поглотит, если вру!

— Ладно, ладно. Что это за остров такой — Повсюду, зачем он нужен был Моргену?

— Да каракатица его знает. Мы ж его так и не нашли.

И после недолгого молчания Красная Рубаха высказал, видимо, общее мнение моряков:

— Так и ваш остров в Треклятом Урочище мы не найдём. Разметает нас ещё на подходах, поскоку с давних давен никому не удавалось пройти в воды Урочища.