— А давай нашу! Бесконечную!

Остальные люди, сидевшие за столом, грянули хохотом, и незнакомый Илидору бородач заколотил ладонью по столешнице в предвкушении.

Илидор волок свою ношу к камину. Корзина была большой, да вдобавок с далеко разнесёнными ручками, потому дракон нёс её медленно, в распашистой обнимашке и пиная коленями.

— А за деревом де-ерево! — затянул Касидо, и к нему немедленно присоединились другие голоса: — а за деревом де-дерево! А за деревом де-рево! А за деревом куст!

Илидор улыбнулся усердию, с которым добродушные нетрезвые люди выводили простецкий мотив, и той торжествующей довольности жизнью, с которой сплетали они незатейливые словечки. Не всякий, кто видел исполненного занудного достоинства Касидо за аптекарским прилавком, мог бы представить его захмелевшим, в полурасстёгнутой рубахе, распевающим дурацкую песенку в гномской харчевне.

— За кустом снова де-ерево! — Голоса ушли в нестройное крещендо. — А за деревом де-дерево! А за деревом де-рево! А за деревом… гы-ы… ку-у-уст!

И, не в силах больше сдерживать хохот от этой потрясающе удачной шутки, прочие певуны повалились на стол, но Касидо с Кунь Понем, обняв друг друга за плечи, качались из стороны в сторону, махали кружками и продолжали вопить:

— За кустом снова де-ре-во! А за деревом де-ерево!..

Дракон смеялся и представлял, как в это самое время где-нибудь в другом месте точно так же делят еду и веселье мальчишка с девчонкой, которые днём стоят у дверей лавочек Конь Поня и Касидо и перекрикивают друг друга, зазывая покупателей. Что ни говори, а у людей в городах мозги вывихнуты в какую-то совершенно особую сторону.

— А не дойдём сегодня мы до до-ома! — пьяным воплепением надрывались несколько возчиков за другим столом. — Харче-евный стол нам — лучшая крова-ать!..

Последнего хмельного посетителя Клинк выставил из харчевни незадолго до полуночи. Ещё до того Ундва («Чтоб тебе быть здоровенькой!» — искренне пожелал дракон) согрела для Илидора ведёрко воды, выдала большую застиранную тряпицу и предложила ополоснуться в углу кухни, где скос пола уводил слитую воду в сточную яму. «Хоть теперь-то плащ сними» — улыбнулась гномка, прикрывая за собой двери, и дракон покосился ей вслед настороженно.

Потом Ундва и Клинк прихватили два ведра объедков и очисток для свиней, заперли харчевню, пожелали Илидору доброй ночи и Клинк торжественно вручил ему ключ от дровницы, который днём и так всё время был у дракона. Когда гномы ушли, на поздневечерней улице сразу сделалось до жуткости пусто и тихо — она словно выцвела, перевернулась прежде не виденной, неправильной стороной. Не то чтобы угрожающей, но до того заброшенной и тоскливой, что забиться в какую-нибудь тихую конуру стало казаться очень-очень хорошей идеей.

Когда Илидор ходил в дровницу днём, он видел это помещение совсем иначим, теперь же мысль переночевать тут перестала казаться дикой. Вечер сделал это место удивительно уютным, безопасным и тихим. Пахло деревом и пылью, было сонно и тепло — под одну стену, как и говорил Клинк, выходила горячая печная груба из кухни. Прямо под ней стоял топчан с толстым соломенным тюфяком и жиденькой подушкой — судя по тяжести, она была набита не пухом, а пером, но неизбалованному дракону было плевать — хоть камнями, и ещё на топчане лежало тонкое мягкое одеяло.

Илидор снял одежду, бросил её на полуразобранную низкую поленницу, с удовольствием потянулся и улёгся на топчан. Обернулся крыльями и одеялом и только теперь обнаружил маленькое слюдяное окошко, непонятно зачем вырезанное вверху стены. Через окошко сочился приглушённый свет звёзд. Дракон вытянулся на топчане, закинул руки за голову и с улыбкой смотрел на этот звёздный свет, пока его не сморил сон. Крепкий, здоровый сон честно потрудившегося человека. Без всяких сновидений.

В это же время Йеруш свернулся угловатым калачиком на жёстком матрасе в тесной каморке спального дома. Впервые за долгое-долгое время он ночевал в одиночестве, и ему снилась вода. Вокруг было целое море воды, а он оказался заперт в каком-то закутке старого корабля — словно, билось в его голове диковинное сравнение, словно в дупле старого вяза. Йеруш был заперт, а вода снаружи буянила, швыряла корабль по волнам, захлёстывала палубу и с каждым перехлёстом подбиралась к закутку, где был заперт Йеруш, булькала и поднималась.

«Я же утону? — стучало в висках. — Она просочится, хлынет, затопит, и я утону»…

С утра под напором бешеной энергии Йеруша Тархим на какое-то время стушевался, потому Найло удалось взять пробы воды из нескольких колодцев, граничащих с обезвоженными кварталами. Потом он вернулся в спальный дом, чтобы разлить пробы по склянкам и поколдовать над ними.

Тархим за это время успел позавтракать, пообщаться с очередными стражими, пройтись с некой «проверкой» по нескольким лавочкам на Торговой улице. И преисполнился вновь той уверенно-занудной энергией, которая вчера чуть не раздавила Найло в лепешку и сегодня планировала продолжить.

Они ещё даже не вернулись к тому месту, откуда Йеруш набрал водных проб, а ему уже снова хотелось утопить Тархима. К счастью, тот принёс Йерушу коржик и кусок сыра, так что рот и руки у Найло какое-то время были заняты.

На смотровой площадке Верхней улицы Йеруш задержался, увидев отнюдь не типичную для людских городов картину — уличного художника. Тот явно где-то встречал художников эльфских и теперь беззастенчиво повторял их манеру стоять у мольберта, картинно выставив вперёд ногу и заложив одну руку за спину, повторял отчасти их манеру одеваться — зеленый плащ, замшевый берет и невесть как добытые в этих местах остроносые ботинки.

Правда, выглядел художник вовсе не изящным и не вдохновенным, как эльфские мастера, а манерным, самовлюблённым и нелепо ряженым. Столь же нелепо-беспомощной оказалась картина, которую он выписывал.

Йеруш, игнорируя попытки Тархима его остановить, подошёл к художнику, постоял позади и сбоку, разглядывая грязно смешанные на холсте краски, которые должны были изображать осеннюю улицу Лисок. Послушал надрывную историю, которую художник излагал якобы слушателям — но слушателей не было.

— И она обрушила моё сердце прямиком в сиреневую твердь!

Художник всхлипнул, трубно высморкался в большой льняной платок, снова зажал его в ладони, заложил руку за спину и поддал драмы:

— А может, даже в ультрамариновую.

Что действительно интересно — это как долго он пишет свою картину на улице. Почему его краски не пересыхают? Йеруш с типичным эльфским «А что такого?» видом подошёл сзади и ткнул пальцем в охристое пятнышко на палитре. Художник покосился на него и решил не реагировать. Размашисто нанёс пятно сажи на холст.

Йеруш отошёл, растирая охристую краску пальцами — она явственно пахла маслом и ещё чем-то едким.

— И ты сейчас что-нибудь узнал? — с ледяной вежливостью спросил Тархим.

— Да, — вполголоса ответил Йеруш, подстраиваясь к его шагу. — Краски у него любопытные. А сам художник никудышный, из какой дыры вы его вытащили?

Губы Тархима сложились куриной гузкой.

— Градоправителю рекомендовали его весьма чиновники из канцелярии, изучив премногие заявки, представленные…

— Ясно.

Круто развернувшись, Йеруш Найло размашисто пошагал обратно к художнику, перебил его на полуслове и ткнул пальцем в холст, измазав палец чёрной краской вдобавок к охристой. И прошипел:

— Тень — никогда не сажа. Тень — цвет основы плюс цвет объекта.

Художник открыв рот, смотрел на эльфа мгновение, другое, потом сухо сглотнул, дёрнув кадыком, и быстро-быстро закивал. Найло назидательно потряс измазанным в краске пальцем и столь же размашистым шагом вернулся к Тархиму.

— Что ты ему сказал? — тут же требовательно вопросил тот.

— Кое-что о картине, не бери в голову, — Йеруш дёрнул верхней губой и сунул в рот измазанный палец.

— Так ты ещё и в картинах разбираешься, — куриная гузка грозила впитать в себя всё остальное Тархимово лицо. — Я думал, ты водный гений, но ты ещё и красочный! Впечатляющий охват знайства.