Все трое крепкие, а движения их, даже вроде бы расслабленные, напоминают поступь бойцовых псов. Все в плотных кожаных жилетках. Каждый держит небольшой топорик.

Вот когда бы дракону пригодился щит или хоть какая прочная коряга вроде куска дуба! Да только Домин Ястро из Донкернаса никого не учил биться со щитом. Эльфы ведь не собирались делать из драконов настоящих воинов.

— Спокойно, спокойно, — снисходительно цедил рыжий — самый высокий и, зараза, длиннорукий. — Чё заволновались? Никто вас рубить не будет, еси тока сами не напроситесь.

Ножны с мечом лежали подле Илидора, удачно прикрытые крылом.

— Тока вещички ваши приберём, — бубнил здоровяк, ощупывая путников внимательными глазами-жуками. — Вам-то ни к чему стока вещичек. От это чего, к примеру?

Йеруш не отвечал, глядел на него снизу вверх. Сине-зелёные глаза — как два бездонных озера посреди ледника. В длинных пальцах Найло покачивал невесть когда и откуда извлечённую склянку, вроде тех, в которых иногда продают вымороженное вино.

Шустрый наклонился за котомкой растерянно улыбающейся Мшицки.

— Сы́ночка, — произнесла старуха дрогнувшим голосом.

…Две жизни назад золотой дракон впервые вошёл в зал, в котором властвовал мастер мечного боя Домин Ястро. Тот бросил на Илидора цепкий взгляд, одобрительно бросил: «Сухощавый. Это хорошо. Труднее попасть» и тут же что-то швырнул в дракона. Илидор сначала увернулся, а потом уже удивился, металлический грузик покатился по полу, а Домин Ястро невозмутимо добавил: «Быстрый. Пластичный. Вот мы и поняли, как будем учить тебя»…

Илидор медленно поднялся на ноги. Ножны, прикрытые крылом плаща, держал у бедра.

— Сядь взад, — лениво бросил ему рыжий. — Полезешь мышцой играть — проиграешь.

Их с драконом разделяло шагов пять.

— Встречное предложение, — так же лениво ответил Илидор. — Убираетесь отсюда немедленно и целыми.

Вертлявый осторожно положил котомку Мшицки наземь и сделал мягкий шаг в сторону, готовясь зайти сбоку.

— Сы́ночки, сы́ночки, — губы Мшицки дрожали, глаза наполнились слезами, дрожащие ладони она прижимала к груди.

Йеруш одеревенел окончательно, зарылся пятками в опавшие листья. Вверх задорно торчали острые колени и носки башмаков.

Хлопнуло-вспузырилось крыло, открывая ножны, Илидор выставил их перед собой — одна рука на рукояти меча, вынутого из ножен на ладонь. Вопросительно изогнул бровь.

Он надеялся, что выглядит достаточно наглым и уверенным, чтобы на него не кинулись все троем разом. Шустрый действительно остановился, не то опешив при виде меча, не то вполне разумно осторожничая. Зато рыжий никакими сомнениями не мучался, он лишь паскудно осклабился, окинув взглядом Илидора, а здоровяк, масляно ухмыльнувшись, огласил своё немудрёное решение:

— Я поимею твой труп. Два раза.

Илидор был быстрым драконом, потому он успел выхватить меч, увернулся от удара и тут же подставил лезвие под рукоять топорика, под пальцы рыжего, сжимавшие её. Сломались не то два, не то три, со знатным хрупаньем и алыми кровяными брызгами. Топорик рыжего ещё не успел гупнуться на листвяную подстилку, а дракон, едва не вывихнув запястье, уже достал острием меча не закрытую кожаной жилеткой подмышку здоровяка. Тот как раз почти закончил знатный замах.

Что в топориках плохо — ими нельзя колоть.

Рыжий выл на земле, зажимая полуотрезанные пальцы. Здоровяк шатался и смотрел на дракона с обидой и недоумением, одна рука повисла плетью, вторая всё сжимала рукоять. Не дожидаясь, пока этот человек примет новое и верное решение самостоятельно, Илидор хорошенько пнул его в бок, уже основательно залитый кровью.

Вертлявый всё это время медленно пятился в подлесок, опустив топор. Когда здоровяк, охнув, осел наземь рядом с рыжим, вертлявый принял разумнейшее решение убраться отсюда поздорову.

Илидор тихо выдохнул. Насядь на него сразу все трое — на поляне бы только и осталось, что двенадцать стунов мелко рубленых драконьих котлет.

— Мой труп он поимеет, — процедил, недобрым взглядом окидывая здоровяка. — А будет чем?

Тот взвыл утробно, быстро закрыл причинное место здоровой рукой и принялся отползать, глядя на дракона дикими глазами.

Мшицка дрожащими пальцами приглаживала седенькие волосы.

— Зря ты с ними так, — отмер смертельно побелевший Найло. — В этой пробирке дремают милые крошечные червячки, они бы охотно поселились в чьей-нибудь печени.

Дракон содрогнулся.

— Зачем эта чрезмерная жестокость? Берите вещи и полетели отсюда.

— Ты хотел сказать «Пошли»?

— Я знаю, что хотел сказать, Найло. Не беси меня сильнее неизбежного.

Мшицка никак не отреагировала на превращение Илидора в дракона и никак не комментировала перелёт. Словно с ней каждый день случалось что-нибудь подобное или словно разум её был поглощён только что пережитым, и на остальное уже не оставалось запаса удивления. А может, она с самого начала предполагала в Илидоре нечто отличное от человека.

Теперь решили устроиться на ночлег подальше от хоженых мест и уже почти в полной темноте выбрали подходящую крошечную полянку. Илидор наконец отчистил меч и теперь, зажав точильный камень между камней у костра, с превеликим вниманием правил зазубрину на лезвии, то и дело крутил кистью правой руки и низко ворчал, когда в запястье похрупывало.

Йеруш снял последнюю пробу с нанизанных на веточки грибов и репы, которая к общей радости завалялась в котомке Мшицки, и спросил:

— Сколько монет ты насобирала, чтобы выкупить внука?

— Да уж вот почти трижды по десять, — расплылась в улыбке старуха. — Всюю осень собирала, покуль шагала досюдова, а не тратила ничегошеньки! Под крышей не ночевала, с земли кормилась, добрым людям поможала сколько было сил моих, и от как многонько монеток насобрала!

Йеруш покачал головой. С одной стороны, тридцать монет — это немало, существенно больше, чем у них с Илидором сейчас есть на двоих. С другой стороны, тридцать монет на бесконечность меньше той суммы, которую имеет смысл предлагать циркачам за ребёнка.

Но если у Найло хватило такта смолчать, то Илидор был откровенен:

— Не знаю, почём нынче в цирках дети, но тридцати монет тебе точно не хватит. Как бы не пришлось собирать монетки ещё пару десятков осеней!

— Да мне лишь нагнать сей цирк, — замахала руками старуха. — Надо лишь разъясниться с тем, кто у их главный! Той человек, главнюк, он же по незнанью Ерджи забрав, думав, за сироту горемычну даёт монетки, а Ерджи ж не сирота вовсе! Я ж у его есть! Ни в кого ж не было права продавать его, когда я есть на белом свете! Главнюк цирковой как про сё прознает, так и отдаст мне внучека! А монетки я ему собираю вдобавок, скока можу, бо он же потратился, когда тем негодникам уплатил. Так я ему верну монеток, сколькенько сможется!

Найло посмотрел на Илидора почти просительно. Старуху нужно вразумить сейчас, чтобы не было мучительно больно потом, но у Йеруша категорически не хватало окаянства говорить жестокие вещи, глядя в такое беззащитное, улыбчивое лицо Мшицки.

У Илидора почему-то хватало. Видно, в драконьих мировоззренческих концепциях не было места идеям лжи или хотя бы молчания во благо.

— Хозяин цирка не отдаст тебе Ерджи, не для того покупал. Скажет, что это была честная сделка, и всё тут. Что знать тебя не знает и видит впервые, что врёшь ты всё и никакая не бабушка Ерджи. Он его не отдаст.

В том светлом случае, если ребенок вообще еще жив, добавил про себя дракон, но уже этого-то вслух говорить не стал. Однако Мшицка лишь заулыбалась лучисто.

— Ты хороший человек, сы́ночка, тока мудрости тебе не достаёт. А какая без неё вера в добрость людскую? Люди-то хорошие, сы́ночка, от я скока живу на свете — тока хороших людей и встречаю, завсегда бывает от них и помощь, и щедрость…

— Видел я их щедрость, — в сердцах перебил Илидор, — когда тебе миску каши пожалели, а в котле её было — хоть топись! Доброта аж хлестала со всех клыков этих милых людей, как сейчас помню! А те, от которых мы сегодня улетели, были очень добрые! Так и рвались тебе помочь хоть в чём-нибудь!