Дракон снова попытался выведать у Кумлатия, за какой надобностью куча народу тащится по дорогам в преддверье зимы.

— Кто на заработки движет, кто к родне на зимовье, кто ещё по каким потребностям, — скупо бросил Кумлатий. — Вы и сами-то имеете надобность двигать на юг, верно говорю? Ну так и у других людей нужда найдётся.

Мшицка, опираясь на палку, дважды догоняла Илидора и Йеруша, улыбалась им светло, щурилась блекло-голубыми глазами, предлагала купить за монетку «всякий хлам», как выражался Кумлатий. Что-то было в этой старухе обезоруживающе-искреннее, доброе, домашнее, и отказать ей было так же невозможно, как пнуть беззащитного. Потому, хотя денег у Йеруша оставалось немного, он, вздыхая, купил у Мшицки сначала горстяной мешочек соли с пряными травами, а потом кусочек древесного угля размером с ноготь — для очистки воды.

— Ну так-то это вещи полезные, — словно оправдываясь, говорил он Илидору.

Дракон и не спорил: ему тоже было жаль улыбчивую старуху. К тому же деньги их были вроде как общими, но на самом деле йерушевыми: рюкзак Илидора с немногими ценными вещицами остался валяться где-то в храмовой башне в глубине старолесья.

Один раз на полянке, ввиду тропы, показались недвижимые фигуры в дорожной одежде, сидевшие вкруг давно потухших кострищ. Люди дороги молча ускорили шаг, слегка сжимая губы, и никак не комментировали это дивное зрелище.

Дважды на перекрёстках проходили мимо повешенных с отрубленными руками, и тут баюн завёл явно остохреневшую его спутникам, но новую для Илидора и Йеруша «поучительную байку о снявой осенней лихоте, обманувшейся телом мёртвого человека и оттого не поспевшей навредить человеку живому».

— Я понял! — тихонько обрадовался тогда Йеруш. — Местные людишки так отгоняют от селений эту дурацкую лихоту! Видно, приберегают приговорённых до послесбора урожая, а потом развешивают по деревьям, как ленточки! Нет? Да! Я положительно в восторге от этой пришибленной местности!

Дракон обернулся на оставшегося позади висельника и потёр горло.

В предзакатье, завидев с тропы раздвоенный дуб, баюн громогласно заявил:

— Вот где следует встать на ночной привал — подле дуба, двойная мощь которого оборонит нас от осенней лихоты, от спутанных дорог, кровавого кашля, скитаний во мраке…

— Хватит, накличешь! — перебила одна из женщин.

— И правду, — загудел рыжебородый здоровяк, — ну чего ты вечно…

— А ну не свариться! — вскричала ещё одна женщина и тут же громко, задорно запела:

— А была я молодая,

А была я резвая,

И в окошко за гармошкой

К гармонисту лезла я!

Все рассмеялись и направились к раздвоенному дубу устраивать стоянку.

На юге темнеет рано, вдобавок поздняя осень — время по большей части бескрасочное. Вот если вылезет на небо солнышко — тогда заиграют жёлто-красными сполохами необлетевшие листья, и станет видно, как между шуршучими грудами облетевших кое-где зеленеет трава. Небо растянет по себе оттенки светло-голубого, суетливые птицы станут хвастать оперением: рыжим, сизо-зелёным, ярко-белым. Но дни короткие, часто пасмурные или дождливые, а в дождь, хмарность и сумерки повисает в мире мутно-серая взвесь, и весь он делается линялым, призрачным, да и всё время — такое же серое, призрачное, ничьё.

Потому вечерние привалы — ранние, а чтобы прогнать тоскливую серость, люди травят побаски, поют песни, некоторые пляшут у костров — отгоняют осеннюю нечисть смехом, весёлыми голосами, хорошим настроением. Никто не должен ложиться спать расстроенным, злым и печальным!

Женщина, певшая частушку, теперь обходила полянку, покачивая бёдрами в каком-то подобии танца, что-то нашёптывала деревьям. На поясе у нее висела веревочная кукла-девочка с длинными косами, без лица. Стряпуха, немолодая тётка с брюзгливыми складками у рта, выкладывала очажок из плоских камней, которые притащила из возка с посудой, и вид у неё был такой сварливый, что камни, казалось, виновато съёживаются.

Надежда Илидора на то, что сворованной поутру рыбой угостят всех, потухла: ещё в дороге стряпуха пересыпала тушки солью и подвесила сушиться на рогатинах, воткнутых меж поклажи в возках.

— Ну хоть из одной рыбы можно было сварить ухи, — вздохнул дракон, глотая голодную слюну.

Едва они с Йерушем развели собственный небольшой костерок поодаль от стряпухиного, как Илидор краем глаза уловил движение — от тропы приполз дрожащий от холода и сырости котёнок, совсем крошечный, с ладонь размером. Явно кто-то потерял или бросил это полосато-лопоухое несчастье — то ли ранее прошедшая группа, то ли лесная мама-кошка. Котёнок приполз на запах рыбы и звуки голосов, дрожа лапками, яростно дёргая хвостом и трясясь не то от холода, не то от голода.

— Это ещё откуда взялось?

Стряпуха сгребла слабо вякнувшее животное за шкирку, отнесла обратно к тропе, бросила на траву, словно тряпицу. Котёнок снова слабо вякнул, приземлившись на сырые лопушиные листья. Попытался подняться и снова поползти к лагерю, на запах еды, на звук голосов, но лапки больше не пожелали держать ослабевшее тельце, и оно осталось лежать на мокрой листвяной подстилке.

Ещё на десяток очень долгих и безнадёжных мгновений. Потом его снова сгребли — на сей раз не за шкирку, а под пузо, и рука была не грубой, а большой и осторожной, сильной и бережной, потому котёнок из последних сил издал новый жалобный мяк.

Дракон сунул за пазуху дрожащий комок отчаяния и недобрым взглядом полоснул спину стряпухи. А Йеруш от стоянки помахал дракону бровями, словно говоря: «Да-да, Илидор, ты сам увязался за этими бесчувственными путниками!». И тут же, приняв совершенно эльфский «А что такого-то?» вид, Найло подошёл к стряпухиному возку с посудой, вытащил из него небольшой казанок и баклагу воды и понёс их к своему костру.

Стряпуха, уперев руки в бока и раздуваясь ноздрями, наблюдала за этим самоуправством, а за стряпухой с интересом наблюдали мужики, сооружающие лёгкие навесы.

— Вечно вы ташшите сюда не пойми чего, — обернулась к ним стряпуха. — То рыбу краденую! То бабу Мшицку! То эльфов каких-то!

Мужики довольно улыбались — ну а чего, добытчики! Стряпуха ткнула пальцем в Йеруша, который ненавязчиво уволакивал к своему костру казанок.

— Вон, гляньте, у этого с головою чевой-та! Во, во, на затылке! Волосы не то выпали, не то выгрыз кто! А ну как оно заразное? Может, парша или же восец!

— Это меня курица клюнула, — бросил эльф через плечо.

— Чего ещё за курица? Курица разве до затылка допрыгнет? Разве так цапнет?

Найло развернулся всем телом, уставился на стряпуху невиннейшими яркими глазищами.

— Так курицы всякие бывают! Некоторые так злы и настырны, что докуда хочешь допрыгнут!

Мужики грохнули хохотом.

— А этот, вон, блоху приволок, — стряпуха ложкой указала на Илидора, у которого за пазухой тихо тарахтел котёнок. — На кой она нужна?

— Котята делают всё милым, — повысив голос, Илидор приветливо помахал стряпухе. — Хочешь котёнка?

— Тьфу на вас, — решила женщина и отвернулась к своему большому котлу.

Мужики поняли, что потеха закончилась, и вернулись к установке навесов. Илидор сполоснул руки, нарезал изрядно заскучавшую морковь, развернул белую тряпицу с остатками подсохшего ячменного теста. На запах высунулся пригревшийся за пазухой котёнок, получил кусочек теста, заглотил его, не жуя, и снова задремал, подёргивая ушками.

Йеруш, негромко споря с собою на разные голоса, чесал искусанный мошкарой кончик уха и разглядывал троих косматых мужиков. Те сгрудились поодаль вокруг низкого возка, накрытого рогожкой, и что-то бурно обсуждали. Любой из этих мужиков был на голову выше Илидора, много шире его и тяжелее. Да женщины все как одна мужикам под стать — статные, сильные, скупые движениями и мимикой, неизбалованные жизнью и явственно способные за себя постоять.

— И на кой шпынь этим людям нужен какой-то заслон? Да ещё и драконий. Тебя не тревожит, что они сказали «драконий»?