В животе под рёбрами дракона плещется что-то слизкое, к горлу снова подкатывает. Илидор держится лишь на каком-то бессмысленном ослином упрямстве, на упорстве ради упорства. Несгибаемо-спазматически удерживают тело над землёй напряжённые мышцы спины, ног, плеч. Едва-едва над землёй. Лёгкие под давлением донкернасской башни, кажется, свернулись в капустные кочанчики. Поток воздуха издевательски полощет обрывки крыльев у лица, но этот воздух едва возможно вдохнуть, потому что на спине лежит башня.

Действительно ли мне нужен воздух, если нет крыльев? У меня больше нет крыльев. Что я без них?

Снаружи, из-за ворот, трубно ревут. Потом в них что-то бубухает — ни дать ни взять гномский молот.

— Сила двоих соединится!

Воздуха! Воздуха! Дыша-ать!.. Перед глазами двоятся сухие травинки, пот заливает глаза и печёт рассечённый висок, сердце колотится обезумевшим молотом в ушах. Полвдоха. Четверть вдоха. Ещё четверть вдоха.

— Возьми себе плоть моих любимейшепочтенных соратников и нашего будущего! Дай мне взамен своё доверие!

Из внешнего круга к воронке плотного воздуха, костей и ошмётков плоти медленно направляются несколько фигур в голубых мантиях. Илидор никого из них не узнаёт: перед глазами у дракона взрываются яркие цветы, всё плывёт. Он лишь видит, что одна из фигур в голубых мантиях идёт к бурлящему месиву, сильнее обычного покачивая бёдрами, и тащит за руку упирающуюся маленькую фигурку. На миг в глаз Илидора врезается отражённый зеркалом свет фонаря.

Дракон хочет закричать, но сорванный криком голос пропал и не возвращается. Хватит умирать рядом со мной! Хватит умирать, когда я не могу никого спасти!

Дракон хочет вскочить и броситься туда, к воронке костей и ошмётков плоти, выхватить фигуры, которые подходят к нему, сливаются с ним, разгрызаются им, выгибаются и беззвучно кричат, — но сил Илидора хватает только на то, чтобы держать над землёй собственное тело, опираясь на дрожащие локти, и не впечатываться в землю грудью.

В уши буравчиком лезет мушиное жужжание, сквозь которое едва-едва, на грани слышимости пробиваются крики, и от жужжания начинает вибрировать что-то в черепе, зудят зубы, пробегает пульсирующая боль вдоль хребта. От трупной вони першит в горле, последние крохи сил уходят на то, чтобы держать мышцы напряжёнными, не раскататься по земле тряпкой под тяжестью донкернасской башни, чтобы сохранить силы на новые полвдоха, четверть вдоха.

Гудение делается громче, вопли жрецов едва слышны сквозь него — прорываются как редкие блики на чёрно-бесконечной поверхности воды. В погрузневшем кровавом вихре медленно растворяются три фигуры в голубых мантиях, одна маленькая фигурка в голубой рубашонке и зеркальце на длинной ручке.

Хватит умирать рядом со мной!

— Дай мне свою мудрость, которой в теперешнечайчашней ипостаси не можешь применить во благо отца-солнца! Дай мне мудрость нести свой свет так, как нёс его ты, неумолимо и неостановимо!

Голова кружится, дрожат руки и плечи, которыми Илидор отталкивается от земли из последних сил. Рассечённая кожа между рёбрами снова разгорается огнём, и этот огонь переползает на спину, к кистям рук неожиданно и совершенно некстати начинает возвращаться чувствительность, и дракон чувствует пока только лёгкое жжение на месте каждого сорванного лоскутка кожи, холод на месте каждого вырванного ногтя, пульсацию в каждом раздавленном дробилкой пальце и понимает: если чувствительность вернётся полностью, он просто ослепнет от боли. Ослепнет, обессилеет, не сумеет держать себя над землёй. Донкернасская башня давит и давит на спину между лопатками, голова пульсирует и ощущается как нечто чужое, не принадлежащее дракону, локти немеют, руки дрожат всё сильнее, из-под языка в рот толчками вливается вязкая горькая слюна.

Из-за ворот раздаётся командный вопль, стук-треск-свист, и что-то кусучее дёргает и отсекает прядь волос Илидора, впивается в землю у самого лица.

— Не стреляйте, мать вашу ёлку! — ревёт зычный голос за воротами и в них снова начинает колотить нечто тяжеленно-размашистое, вроде гномского молота.

— Уо-оу! — несётся издалека, на грани слышимости. — Уы-уо-уы!

Спираль смердящих ошмётков под плотоядным деревом собирается во что-то гигантское и невозможное.

Мышцы спины больше не могут держать напряжение, на них выплёскивается жгучая боль из рассечённых боков, и спина расслабляется сама собой, в плечах что-то обрывается, и дракон падает наземь, как волокушинская изломанная игрушка из коры и веточек.

Какой кочерги, ну вот какой же ржавой кочерги я оставил в подземьях своё машинное войско?! Разве то, чего я боялся, страшнее того, что происходит прямо сейчас? Сколько смертей я бы мог предотвратить, будь со мной хотя бы несколько машин или скрещей, хотя бы пара шагунов или кошек, или стражих змей? Ведь я знаю, в чём разница между хорошими и плохими, которые убивают друг друга. К тому же драконы не верят, что можно вечность скитаться впотьмах, отыскивая угасший свет собственного сердца.

В ворота продолжают мерно и мощно бумбумкать тараном, а может, гномским молотом.

Из-за мелькания мошек перед глазами Илидор плохо видит, что происходит вокруг, только по движению воздуха он понимает, что огромное и смердящее, которое собралось под плотоядным деревом, приходит в движение. И от этого движения, обманно-медленного и неспешно-неумолимого, земля становится небом, что-то мощно бьёт дракона в челюсть слева, едва не сворачивая ему шею, кроша зубы, рассекая губу. Что-то дёргает его за волосы, трупная вонь снова врывается в лёгкие вместе с воздухом, воздухом, восхитительно прекрасным и нескончаемым воздухом, и дракон хватает его ртом с хрипами, кашлем и заливающей рот кровью, не в силах остановиться.

А потом понимает, что болтается вниз головой: его подняли за ноги прямо над воронкой кровавого вихря, и его захлёстывает влажной вонью: кровь, тина, гниль, требуха. Воронка стала чревом существа ростом с полдома, созданного из ошмётков костей, обрывков плоти, мышц и связок, зубов и глаз поглощённых людей. Оно стоит, утробно гудя и покачиваясь, на двух равновеликих трёхсуставных ногах, держит Илидора одной лапищей за лодыжки, и с лапищи сочится кровь, вязкая грязь, желчь, пропитывает штаны и башмаки дракона. Ноги существа поддерживают тазовые кости, а над ним – пузо-чан, в котором вертится, исходит смрадом воронка требухи, пыли, сухих листьев, вырванных с корнем человеческих зубов, а по краям этого чана крутятся бело-окровавленные шарики с цветными кружочками радужек — глаза.

Глаза смотрят на Илидора. Некоторые из них он, кажется, узнаёт, и это так дико-невозможно — видеть знакомые глаза в виде окровавленных шариков на кромке смрадной воронки. Но Илидор уже не может удивляться, его тело пытается приглушить боль в истерзанных руках и глушит её как умеет — вместе со всеми другими чувствами.

Сегодня случилось столько всего, что каждое отдельное событие утратило вес и значимость.

Дракон болтается над утробно воняющим месивом-чаном, лодыжки Илидора начинают выскальзывать из обхватившей их лапы, мокрой от крови и желчи. Бессильно мотаются порванные крылья и истерзанные руки. Ещё мгновение-другое — и дракон свалится в эту влажно чавкающую массу.

— Прими в жертву тварь, которую я приручил! Увидь мощь этой твари и величепростёртость моей жертвы! Убедись, что я достоин взять твою силу!

Дракон не понимает смысла этих слов, не понимает, что они означают для него. Мысли низко гудят внутри головы, выбрасывают кверху всплески отдельных слов, надеясь, что сознание их поймает и что-нибудь сделает по этому поводу, но голова отказывается сотрудничать и осмысливать происходящее, голова просит пощады и тишины.

И тогда тело, выжившее в машинных Донкернаса, действует без её участия. Тело бешеным, нечеловеческим броском поднимается-сгибается, словно хочет боднуть гигантскую руку, обхватившую лодыжки, на мгновение Илидор почти касается лбом собственных ног, натягивается кожа на взрезанных боках, и они снова плещут кровью, и тут же, новым рывком разгибая спину, дракон качается-выстреливает себя в другую сторону, вырывается из скользкой лапищи, и пустой желудок на миг прилипает к горлу, когда Илидор оказывается в воздухе безо всякой поддержки.