Йеруш знал, что может сохранять ясность сознания, даже когда ему втыкают в грудь спицу. Он лежал в тени холмистого склона, дышал, прихлёбывал воду из баклаги и ожидал, когда ж это всё закончится. Тело мучилось отдельно от ожидания, голова погружалась в свои извечные кошмары, и Йеруш отпускал тело мучиться, а голову кошмариться, а сам цеплялся за ту искорку сознания, которая говорила ему, что всё это закончится. Конечно, всё закончится.

Кипящая лава терзала тело, обжигала грудь и шептала, что Йеруш Найло не дойдёт. Это невозможно. Ему никогда ничего не удаётся.

Звучащие в голове голоса заунывно тянули одну ноту: ноту несбывшихся надежд. Голоса твердили, что разочарованы, даже не произнося этого слова, не произнося никаких слов вообще — одним лишь своим тоном, одной бесконечно тягучей нотой несбывшихся надежд.

Тело корчилось в лаве и стенало, что оно не сможет больше ходить, даже если захочет. Но тело и не захочет — в этом нет смысла, ведь оно всё равно не дойдёт.

Иногда из головы пропадали мысли, а тело растекалось в своём убежище вялой нагретой тряпочкой. Ньють молча выползал из тени и поил Йеруша водой из баклаги. Вода текла Найло в рот, проливалась на шею, щекотно стекала на плечи, впитывалась в рубашку. Среди лавы, воды и шуршания пыли Йеруш не мог вспомнить что-то очень важное. То, что поможет подняться на ноги, когда тело снова это сумеет, даже если оно больше не хочет подниматься. Оно должно и всё тут.

К вечеру, когда солнце уползло за макушки холмов, кипящая лава медленно стекла с тела Йеруша. Мысли и голоса стали тише, события давно минувших дней выстроились в стройную ясную цепочку, и Найло удивился, как это он не мог вспомнить о том, что помогало ему встать на ноги, встать и идти. Ведь он никогда не забывал об этом, никогда с того дня, он на всю жизнь запомнил, как стоял в хорошо освещённом коридоре, прислонившись спиной к двери, смотрел на обитые бархатом стулья под стенами и…

Ньють набросил на Йеруша одеяло. Найло, не открывая глаз, нащупал стягивающий ногу ремень, вслепую расстегнул его и с болезненно-блаженным вздохом растянулся на земле. Нужно поспать. Поспать и потом продолжить свой путь.

Утром он это сумеет. Ведь он вспомнил, как подниматься на ноги.

Йеруш скукожился под одеялом. Укушенное место ныло и пульсировало, рубашка на груди и спине вымокла от пота и пролитой воды. Хватит. Он вспомнил. Хватит, хватит, заткнитесь, голоса в голове, уйдите прочь, картинки из прошлого, дайте просто поспать, не нужно больше, достаточно, ну!

Но они не унимались. Твердили своё снова и снова, швыряли его на годы назад, бесконечной спиралью разматывали перед ним события, ожидания, стремления, надежды и заунывные звуки неумолкающих разочарованных голосов…

С шестнадцати лет Йеруш учился самостоятельно, насколько это позволяли свободное время и библиотеки — домашняя и городская. Всё, что так или иначе касалось воды, он изучил в минувшие годы, а теперь погрузился в смежные сферы. Основательно углубил познания в живологии, вывел целый ряд интересных закономерностей влияния воды на расселение и развитие эльфов, а главное: сумел понять, как можно отстранённо систематизировать свои наблюдения за миром и дисциплинировать разум.

Йеруш выяснил, что именно способность к занудному, беспристрастному, глубокому анализу — самое главное для каждого, кто намерен всерьёз заниматься какой-либо наукой. Йеруш пока ещё не придумал, каким образом сможет изучать гидрологию, если родители даже не хотят ничего слышать об этом, — зато понимал, каким образом может сделать себя немножко более готовым к будущему, которого так страстно желает.

Он научился на всякое «это факт», «это устроено так» задавать вопрос «Почему?» — не другим эльфам и не миру (они не ответят или будут нести ахинею), а самому себе, и сам выстраивал логические цепочки. Верными они были или нет — этого Йеруш никогда не знал наверняка, но оказалось, что простой вопрос «Почему?» постепенно приучает подмечать многие вещи в устройстве мира и общества, ничему не позволять безусловности и окончательности. Нужно только смотреть по сторонам пытливо, ничего не считать само собой разумеющимся и стараться быть наблюдателем, не позволять эмоциям слишком сильно захлёстывать свой разум.

При этом Йерушу приходилось уже довольно много работать в банке, подчас целыми днями. По большей части ему было ужасно скучно, прямо как на уроках математики в прошлые годы, но, как и задания по математике, порученную работу он выполнял насколько возможно добросовестно, тем самым отчаянно и терпеливо пытаясь заслужить хоть крошку родительского одобрения.

В последний год за ошибками Йеруша следили не только родители, но и дядя, повсюду таскающий за собой сына, клеще-слизнего кузена. В стремлении получить наконец признание семьи Йеруш находил прикладные применения своего нового подхода дотошного «почему»-наблюдателя, а также беззастенчиво использовал знания, полученные на уроках этикета.

Он бессовестно давил на слабые стороны банковских клиентов, которые временами видел так же ясно, как собственные. В зависимости от ситуации он бывал настойчивым, льстивым или беспримерно учтивым, невероятно сдержанным, подчёркнуто деловым или игривым, как красно-жёлтая рыбка. На короткое время встречи с каждым клиентом банка Йеруш становился именно тем, кто был нужен каждому из этих эльфов в момент встречи: надёжным партнёром, чутким другом, подчёркнуто нелюбопытным поверенным, живой счётной доской, веселящим газом, без пяти минут любовником и чего-вы-там-ещё-изволите.

Йеруш ненавидел бы себя за то, что так грубо играет с чувствами других эльфов, просто надавливая на нужные педали, безупречно ведя для каждого идеальную партию: словами, жестами, взглядами, голосом, телом. Да, Йеруш ненавидел бы себя за это, если бы на эмоции оставались силы, но в рабочие дни он выматывался так, что добирался до дома с абсолютной пустотой в голове и падал в постель, не раздевшись. Сил на ненависть к себе не оставалось.

Год спустя Йеруш за один день добился уговора на размещение средств сразу от двух очень состоятельных эльфов, и это было безусловное, невероятное, блестящее достижение для столь молодого и неопытного банковского работника. Да что там — даже старшие и опытные банкиры, включая принадлежащих семейству Найло, едва ли могли похвастаться большим количеством подобных дней в своей длинной-длинной карьере!

Сияя от гордости, Йеруш отправился в кабинет отца, чтобы сообщить ему о своём успехе. Отец выслушал сына, постукивая кончиком пера по стопке договоров, и сухо произнёс:

— Так, хорошую новость я усвоил, а подвох-то в чём? Кто-то из этих эльфов разыскивается как убийца или ограбил другой банк, или хочет ограбить наш, и ты ему выболтал все секреты — в чём, в чём тут подвох, Йер, я хочу знать?

Эти слова были до того несправедливыми, что у Йеруша перехватило горло. Он не мог противопоставить этой несправедливости ничего, кроме жалких попыток оправдаться, и одновременно страшно злился на себя за то, что ему не хватило ума хотя бы с достоинством промолчать, хотя бы просто развернуться и выйти из кабинета, тихо притворив за собой тяжеленную дверь!

Сколько бы он ни читал умных книг, сколько бы ни наблюдал за другими эльфами и ни учился дисциплинировать собственный разум — не мог убрать из своей головы вколоченное с детства знание: Йеруш Найло — плохой ребёнок, нелепый, неловкий, везде и всегда неуместный, он причиняет окружающим неудобства и с ним непременно должны происходить плохие вещи. Йеруш не знал, как живут, дышат, мыслят, двигаются эльфы, которые носят в себе другое представление о собственной сущности и месте себя в мире.

Общаясь с клиентами банка как друг, счётная доска или без пяти минут любовник, он не был Йерушем Найло, он был просто потомком Найло-банкиров, исполняющим своё предназначение, он ловко напяливал на себя подходящие образы, как парики или шляпы… Но в общении с родителями он не умеет носить парики или шляпы, он может быть только собой, собой, неловким-неудачным-наказанием, которое из кожи вон лезет, чтобы стать хотя бы чуточку меньшим наказанием, — и не может. Не может стать полезным семье, заслуживающим родительской любви, достаточно хорошим, достойным хотя бы тени одобрения.