Этот же человек с золотыми глазами сам набросился на хвощей и разбросал-изрубил их с такой скоростью, что те, кажется, не успели даже проскрипеть боевой клич. А когда хвощи закончились, этот человек вложил меч в ножны, обернулся — скорее как котуль, чем как человек, гибко и текуче, пригнувшись и оскалив зубы, — увидел Ыкки, стоящего на два-три шага впереди остального отряда, и бросился на Ыкки, невесть что там себе вообразив. Отряд котулей не атаковал человека в ответ, а стал призывать мявами жрецов только потому, что человек в этой части леса мог быть связан лишь с Храмом Солнца и его поведению наверняка должна была отыскаться причина — какой-нибудь обет во славу отца-солнца или вроде того, а котули совсем не хотели ссориться с Храмом… Во всяком случае, именно это объяснение считал подходящим Ыкки. Не могли же шесть котулей испугаться одного человека?

К тому же убивать Ыкки, как грызляков и хвощей, человек явно не собирался, это все поняли сразу. Хотел бы убить — убил бы.

Теперь Фодель и подоспевшие старшие жрецы многословно извинялись перед котулями. Поясняли, что этот человек, Илидор, пришёл в Старый Лес только вчера и совсем-совсем ничего не знает о народах старолесья, что он ни в коем случае не хотел вредить котулям, а всего лишь защищал своих друзей жрецов от того, что счёл угрозой… Илидор, с которого уже потихоньку спадал боевой задор, с большой готовностью закивал. И добавил: дескать, после того как отбился грызляков и хвощей, он мог думать только о новых опасностях и в этот момент увидел котулей…

Это объяснение звучало куда лучше, чем «Я был зол, как Арромеевард, и хотел набить морду Старому Лесу». После такого про дружбу с Храмом можно забыть — а кто бы не остерёгся дружить с драконом, который желает набить морду лесу?

Старшие жрецы увели отряд котулей к вырубке, за ними потянулись жречата, потом все остальные.

Илидор улучил миг, чтобы тихонько спросить Фодель:

— Это правда, что котули пришли сюда ради вашей веры?

— Котули пришли к Храму Солнца по следу из солнечных зайчиков, мой друг, — с лукавой улыбкой ответила Фодель.

— Как будто приручили сами себя? — после недолгой заминки сообразил Илидор.

Фодель тихонько рассмеялась и поспешила за остальными жрецами.

А дракон расхохотался во всё горло, пугая змеептичек, которые уже начали расползаться от дневной жары по своим домикам, слепленным из слюны и мусора под самыми тенистыми ветками кряжичей.

***

После короткого разговора с Илидором, обстоятельной беседы с некоторыми жрецами и котулями, после изучения притащенных жречатами обрубков хвощей и дохлых грызляков, после недолгого обсуждения всего услышанного и увиденного между собой верховный жрец Юльдра и старшие жрецы Язатон, Лестел и Ноога решили сказать Храму слово.

Они вышли из большого шатра на вырубку, где жречата уже собрали всех, кого это касалось, и убедились, что на вырубке нет никого, кому будет преждевременно слышать то, что предстояло сказать.

Верховный жрец и старшие жрецы заявили, что золотой дракон Илидор должен быть назван другом Храма, поскольку его сила, ловкость и готовность защищать Храм от настоящих и даже мнимых опасностей могут сослужить отцу-солнцу хорошую службу. Что помыслы Илидора пылки, а сердце отважно, и его человеческая ипостась безусловно достойна любви и дружбы жрецов солнца.

Молодые жрецы и жрицы, которых выходка Илидора впечатлила, охотно с этим согласились. Пожилые жрецы согласились с осторожностью, оговорками и некоторыми причитаниями. Были и такие, которые не выразили согласия, но и не посчитали уместным озвучить свои возражения.

Одна только бой-жрица Рохильда, сложив на груди массивные руки и сделавшись похожей на башню в голубых оборках, решительно отрубила:

— Глупость это и опасность величайшая! Драконище поганое — зло и злоба. Не можна называть своим другом творение хаоса! Мы назвали другом эльфа Йеруша — вот он очень даже приличный и приятный, вот таких, как он, нам след называть друзьями побольше – милейших эльфов и людей из хорошей семьи. А вовсе не поганых драконищ, какие есть суть мрака порождения!

Юльдра, приподняв брови, посмотрел на Рохильду в упор. Она выдвинула челюсть и засопела.

— Мы слышим твои слова, дочь Хуульдра, — невозмутимейше прогудел верховный жрец. — И есть те, в чьих сердцах твои слова отзываются.

Он подождал, пока несколько жрецов и жриц подойдут к Рохильде. Откуда-то с опушки появился Мажиний и тоже трусцой подбежал к бой-жрице, хотя он был всего лишь другом Храма и его голос не имел сейчас никакого веса, и вообще Мажинию нечего было сейчас делать на вырубке, но гнать его не стали — этот человек всеми воспринимался скорее как приложение к Рохильде и бессловесным хорошечкам-сторожам, чем как отдельное человеческое существо. Мажиний воинственно сопел и зачем-то подтягивал пояс штанов. У его ног тёрлась хорошечка-подросток.

Вышла из толпы рыжеволосая жрица. Короткие волосы её торчали, словно взъерошенные перья, мантия выглядела истёртой, заношенной, застиранной. На сгибе левой руки жрицы лежал завёрнутый в мягкие тряпки младенец, и было нечто неправильное в этом младенце и в том, как жрица его держала. Она остановилась между группкой, присоединившейся к Рохильде, и остальными жрецами — не с теми и не с этими, остановилась и уставилась на Юльдру серьёзно, жёстко, требовательно. Старшая жрица Ноога сжала губы, глядя на рыжеволосую, и длинный тонкий нос Нооги стал похожим на клюв хищной птицы. Юльдра чуть задрал подбородок, открыто встречая взгляд рыжеволосой. Старшие жрецы смотрели на жрицу с младенцем, не моргая, — почему-то она одна, ни слова не сказавшая, удостоилась большего их внимания, чем вся группа, собравшаяся вокруг громкой и рьяной Рохильды. Несколько жрецов и жриц смотрели на рыжеволосую ободряюще и выжидающе, но не подходили к ней и ничего не говорили.

— Кто ещё даст нам своё слово? — спросил Юльдра, отводя взгляд. Вокруг него едва заметно дрожал воздух, как бывает над раскалёнными солнцем камнями в очень жаркий день.

Жрецы молчали. Ещё несколько голов повернулось к жрице с младенцем, но люди то ли не понимали, что она желала сказать, отделившись от всех прочих, то ли не хотели, а может, не были готовы выразить ей поддержку.

— Золотой дракон Илидор получит прозвание нашего друга и храмовника, — заключил Юльдра. — Вступая в соприкосновение с обитателями старолесья в своём человеческом обличии и только в нём, Илидор остаётся нашим помощником и верным плечом, грозным оружием Храма и его зоркими глазами. Мы принимаем к себе Илидора, как принимает каждого друга Храма любящая семья, мы делаемся его духовной поддержкой и путеводным лучом на пути. Мы назовём Илидора другом Храма при всех, сегодня же во время обеда, куда долженствуют быть приглашены все наши друзья и куда придут все наши гости. Как и прежде, любые свои тревожнопасения по этому или другому осуществлению вы можете поведать мне или одному из старших жрецов по вашему выбору. Теперь же приготовимся к торговищу и окажем душевное тепло нашим гостям котулям и другим жителям старолесья, которые собирались стать присутствованны здесь к сегодняшнему полудню…

Голубые мантии растекались по вырубке, зазвенели в воздухе весёлые голоса, кто-то начал тихонько напевать гимн, кто-то уже деловито подсчитывал запасы, ребятишки убежали искать палки для игры в охоту на тварей, жречата отправились за котулями, которые разбили небольшой лагерь прямо среди кряжичей неподалёку. В одиночестве ушла к лекарскому шатру рыжеволосая жрица с завёрнутым в тряпки младенцем.

Не расходились только жрецы и жрицы, поддержавшие Рохильду, а та продолжала вещать. Внимательно слушал её светлобородый жрец Кастьон, который вчера вечером сидел у костра рядом с Фодель. Серьёзно глядела на Рохильду седовласая Мсура — сама элегантность и сдержанность, одна из почтеннейших и давнейших жриц Храма Солнца, которую ещё сегодня утром никак невозможно было представить внимающей Рохильде, дочери Хуульдра. Ещё несколько жрецов топтались рядом и обменивались многозначительными взглядами с Мажинием.