Едва Йеруш закрепил последнюю пробирку в штативе, как на поляну притрусил посланный Юльдрой жречонок — Юльдра интересовался, не надо ли чего почтенному учёному, потребуется ли ему помощь при сборах в дорогу и желает ли он посетить малое торговище, которое ожидается сегодня после завтрака, когда на вырубку заявятся местные люди из юго-западных селений и котули из юго-восточного прайда.
Почтенный учёный весьма оживился, выдал жречонку список реактивов, которые он желает получить (всякие мелочи вроде особых камешков и сока некоторых растений — то, что могут принести из леса собиратели еды… а что ещё возьмёшь со жрецов?) и выразил решительнейшее желание посетить малое торговище всенепременно и в числе первых. А также строго заявил, что свои вещи уложит сам и оторвёт руки всякому, кто пожелает оказать ему помощь. И велел жречонку передать Юльдре: когда Храм остановится в юго-восточном прайде котулей, почтенный учёный Йеруш Найло горячо возжелает, чтобы кто-нибудь поводил по тамошним водным источникам.
Последние слова Йеруша заглушил треск кряжичей — он пришёл из леса за северо-восточным краем вырубки и докатился аж до самого синего озера. В треск вплетались чьи-то истошные вопли и басовитое мяуканье, в котором было нечто, явно указывающее: мяуканье издаёт не горло зверя.
Жречонок и Найло посмотрели друг на друга, Найло выругался, а жречонок вспыхнул бешеным ужасом в глазах, скороговоркой убедил Йеруша, что всё понял, и принялся отступать к озеру, испуганно глядя на трещащие кряжичи и пытаясь держаться так, чтобы Йеруш находился между ним и кряжичами. Получалось это так себе, поскольку деревья были повсюду. Судя по раздающимся с вырубки людским возгласам, мужчины-жрецы торопились на скрежет и мявы, а женщины — напротив, подальше от мявов, в сторону Йерушевой поляны с синим озером. Найло нырнул в палатку, сунул свои драгоценные записи в рюкзак, на ходу закинул рюкзак на плечи — и тоже рванул на звуки.
Он почему-то был уверен, что трески, взмявы и вопли как-то связаны с Илидором.
***
Когда Найло примчался наконец к тому месту, где трещали и орали, он весь взмок, задыхался, шипел и из последних сил ругался на дурацкого дракона, которого унесло так далеко в этот совсем не безопасный лес. С трудом протолкавшись через полукольцо жрецов, Йеруш узрел невероятное.
Илидор, сердито скаля зубы на жрецов и подрагивая крыльями, прижимает к земле какое-то существо, наступив коленом ему между лопаток. Лицо дракона в крови, на щеке словно выкушен кусочек кожи, рубашка — в кусках коры и опилок, волосы спутаны, в них болтается что-то вроде дохлого слизня размером с ладонь, золото в глазах пульсирует, отсвет падает на щёки. Существо, которое Илидор прижимает к земле, одето в синюю рубашку и короткие штаны, торс и руки у него человеческие, но из штанов торчит длинный кошачий хвост, спазматически дрожащий, задние ноги — не ноги, а кошачьи лапы, серошерстяные, крепко впившиеся в землю мощными когтями. На голове вместо волос — дымчато-серая шерсть, из неё торчат крупные кошачьи уши. Лица не видно. Плечи тяжело вздымаются — трудно дышать, когда в твою спину упирается колено сердитого дракона.
Жрецы солнца стоят перед Илидором полукругом. С восторгом и ужасом переглядываются жречата. Взрослые жрецы и немногочисленные жрицы молчат, выражение лиц у них очень схожее и притом совершенно непередаваемое. Трое местных жрецов, молодые, взъерошенные, очень нелепые в голубых мантиях, глядят на придавленное Илидором существо с нескрываемым злорадством.
Шестеро собратьев этого придавленного стоят-подпрыгивают за образованным жрецами полукольцом, громко взмякивают, метут хвостами, явно не понимая, что им делать. Их лица — почти человеческие, безволосые, только у некоторых растут короткие вибриссы, а глаза у всех — круглые, с узкими зрачками и без белков, а челюсти немного выдаются вперёд. У некоторых на лицах и ушах намотаны полосы бинтов – явно старых и не прикрывающих никаких ран. У двоих в кошачьи уши продеты тяжёлые кольца-серьги.
Поодаль исходит дымком чьё-то развороченное гнездо. Ещё дальше Йеруш замечает обрубки — на первый взгляд кажется, что еловые, но потом Йеруш понимает, что это части местных зверодрев — хвощей, которые очень не любят, когда чьи-либо ноги ступают на землю, которую они считают своей территорией. Присмотревшись, Йеруш видит на рукавах рубашки Илидора несколько еловых колючек.
— Илидор! — через толпу протискивается Фодель — встрёпанные волосы, миловидное круглое лицо сейчас по-лошадиному вытянуто, голос подрагивает. — Илидор, друг мой! Пожалуйста, отпусти котуля!
Дракон смотрит, как к нему приближается жрица, как её лицо приобретает обычную круглую форму по мере того, как она походит всё ближе и понимает, что Илидор не собирается вредить этому нелепому существу, которое вдавливает лицом в землю, держа за шкирку. Но Илидор не сознаёт смысла слов Фодель, просто смотрит на неё, и его оскал как-то очень естественно перетекает в искреннюю сияющую улыбку. Он рад видеть свою приятельницу-жрицу.
— Мой друг!
Фодель подходит к дракону, одной рукой крепко стискивая мантию под горлом, второй рукой касается запястья Илидора. У неё ледяные пальцы, и дракон вздрагивает.
— Илидор, пожалуйста, отпусти котуля! Это не враг! Это наш гость!
Дракон моргает раз, другой, мотает головой, встряхивает человеко-кота, и тот наконец поднимает лицо. Оно выражает бесконечное терпение.
— Гость? Вот это?
Фодель, пользуясь тем, что стоит спиной к своим собратьям, делает страшные глаза и одними губами, не переставая мило улыбаться, шепчет что-то очень похожее на «твою мать», а вслух негромко произносит:
— Наш гость из прайда. Уважаемые котули, — быстрый кивок-поклон в сторону стоящей в стороне группы, — пришли узнать больше про отца-солнце и свет, способный развеять…
— Ладно, ладно. Хорошо. Если гость… Нет, ты действительно уверена, что это гость?
Фодель снова делает страшные глаза. Илидор снова с огромным сомнением оглядывает болтающегося в его руках котуля и неохотно разжимает пальцы. Котуль пружинисто поднимается, отряхивает штаны. Хвост его подрагивает, как растревоженная змея, верхняя губа подёргивается. Илидор несколько мгновений недоверчиво смотрит на котуля, потом прижимает ладонь к груди.
— Извини. Я был напуган.
Котуль бочком, медленно поправляя рубашку, отходил от дракона и глаз с него не спускал. Он знал, что дракон врёт. Котулю Ыкки, несмотря на молодость, уже много раз доводилось водить людей-торговцев по тропам Старого Леса, а потому Ыкки очень точно знал, что напуганные люди не ведут себя так, как этот, золотоглазый.
Напуганные люди не носятся по лесу, как вихрь, не вопят «Опасно, мать вашу храмскую? Я вам покажу, что такое опасно!».
Напуганные люди, внезапно атакованные грызляками, стараются поскорее сорвать с себя этих слизких кровососов, убраться подальше от места, где грызляки на них напрыгнули, и бегут искать настой спиртянки да чистые тряпицы, чтобы обработать раны. Напуганные люди не топчут сорванных со своего тела грызляков, не находят и не разрушают грызлячье гнездо, вопя что-то про матерей и кочергу, заливаясь кровью и нездорово хохоча.
Напуганные люди при виде группы хвощей, преградивших путь, хватаются за голову и со всей возможной скоростью пятятся туда, откуда пришли, стараясь не сводить взгляда с хвощей и не сделать неосторожного шага в сторону: гейхера его знает, какую территорию хвощи считают своей и как давно ты неосмотрительно на неё ступил. Напуганные люди при виде хвощей не выхватывают меч и не взвиваются в атакующем танце, не разбрасывают хвощи во все стороны с такой силой и яростью, что…
Котули глазам своим не поверили, когда увидели эту боевую пляску. В Старом Лесу они не знали никого, кто мог бы так отважно и так ловко справляться с хвощами — быть может, потому, что в Старом Лесу было не принято с ними справляться, а принято обходить хвощиные гнездовища и отступать при встрече. Никому не хотелось быть исколотым смолистыми иглами — в месте укола надувался плотный шарик размером с горошину, и, если быстро не выпустить кровь, то место укола немело, твердело, становилось холодным и страшно зудело по ночам. Под кожей появлялось ощущение чего-то лишнего, которое не проходило по целому сезону. А ведь каждый хвощ, защищая свою территорию, выпустит по пять-семь иголок, так что встреча с отрядом хвощей относилась к длинному списку ситуаций, которые старолесцы определяли ёмким «Да ну его в грибницу».
