Теперь следовало проверить собственные возможности на местной полосе препятствий. Беготня по крышам вагона мчащегося эшелона — это, конечно, неплохо, но действовать на передовой мне придётся чаще всего именно в таком виде. Наглым анархизмом я, естественно, заниматься не собирался и, едва зайдя на территорию полигона, направился прямиком к прапорщику, контролировавшему в это время вместе с тремя унтерами занятия второго взвода.

Экипированы штурмовики были не хуже меня, разве что вот подсумки и рюкзаки их были пусты. По причине ночной оттепели солдаты батальона напоминали чертей из грязевой преисподней.

— Р-разрешите обратиться, господин прапорщик! Р-рядовой Пронькин! — на последних пяти шагах я перешёл на строевой шаг и поприветствовал офицера.

— Обращайся! — прапорщик с интересом оглядел меня с ног до головы.

— Р-разрешите присоединиться к тренировкам второго взвода на полосе препятствий.

— Почему не со своим взводом, Пронькин? — резонный вопрос прапорщика не застал меня врасплох.

— Приписан к санитарной команде, господин прапорщик. По приказу командира батальона имею разрешение на собственный план тренировок, — хваля себя за предусмотрительность, достал из-за пазухи выклянченную у штабс-капитана бумагу с его подписью.

Взгляд прапорщика скользнул по тексту записки. Если офицер и был удивлён, то вида не подал.

— Становись в строй, Пронькин. Только винтовку поставь в пирамиду. На полосе препятствий положено использовать учебное оружие.

Я не стал спорить и быстро поменял свой карабин на деревянный муляж с чугунными скобами, видимо, используемыми для утяжеления.

Есть одно очень важное преимущество в тяжёлой работе или интенсивной тренировке. Оба эти состояния напрочь выгоняют из головы лишние дурацкие мысли и страхи, а также напрочь лишают возможности к рефлексиям.

Я отдался подготовке самозабвенно и безотчётно, с энтузиазмом оголтелого мазохизма настолько, что часа через полтора, когда темп преодоления всех этих лабиринтов, разрушенных мостов, разрушенных лестниц, рвов, одиночных окопов и грязевых ям существенно замедлился, поскользнулся на ровном месте и буквально снёс своей утяжелённой тушкой капитальную стенку из досок, служившую условным препятствием.

Невозмутимый прапорщик, остановив тренировку всего на несколько минут, подозвал меня, ещё раз с интересом посверлил мою фигуру, превратившуюся к тому времени в грязевого голема, взглядом, и отправил к каптенармусу за новыми досками, молотком и гвоздями. Пришлось бежать к обозникам, а после завершения ремонта спешить на тренировку санитарного отряда. После обеда же меня ждало стрельбище.

Такой режим продолжался больше недели. Наступил апрель, и весна дарила всё больше тёплых и слякотных дней. В последние дни я уже две трети времени посвящал тренировкам и стрельбе с сибиряками, где моей подготовкой плотно занимался Анисим, не давая спуску ни на минуту. И результаты не заставили себя долго ждать. Даже обычно невозмутимые сибиряки то и дело подходили посмотреть на мои результаты. Кто молча качал головой, а то и цыкал зубом, глубоко затягиваясь вонючим самосадом.

Не знаю, кому продал душу Август Карлович, но нужно отдать ему должное, патронов для тренировки личного состава батальона было в достатке. Да и времени огневой подготовке уделялось ничуть не меньше, чем метанию гранат и физическим упражнениям. Вскоре к тренировкам сибиряков присоединилось ещё два отделения из личного состава штурмовиков.

Штабс-капитан, словно ужаленный богом войны, не давал спуску солдатам ни днём, ни ночью. Тревогу играли чуть ли не через день: неожиданно, то под утро, то сразу после отбоя, а то и среди ночи. И каждый раз она завершалась не менее чем пятикилометровым кроссом. Не только новички, но и бывалые гренадеры скрипели зубами и тихо матерились в курилках, не понимая зачем так нагружать штурмовиков. В соседнем, ближе к городу расположенном учебном лагере, где велась подготовка стрелковых рот, порядки, по слухам, царили не в пример мягче.

Пехотинцы с завидной регулярностью ходили в увольнения в город и имели привилегию послеобеденного отдыха. Штурмовики же даже по лагерю передвигались исключительно бегом и при оружии.

Мою идею с коктейлем Молотова штабс-капитан воспринял довольно скептически, но не отверг с порога, а попросту скинул на огнемётчиков, поручив им подготовить несколько ящиков с бутылками. Решено было сделать часть, как я предложил, с штормовыми/охотничьими спичками, а часть с тряпочными фитилями. Мне удалось внушить огнемётчикам важную мысль о правильном «созревании» смеси в зависимости от средней температуры воздуха.

Испытания, которые проводились неподалёку от стрельбища, потребовали сооружения парочки небольших дзотов из подручных средств. Пришлось убить на это целых полдня, что несколько поубавило симпатии ко мне у самих огнемётчиков, ибо делать нам это пришлось своими силами, как и таскать, распиливать необходимые стройматериалы.

Зато фейерверк получился довольно знатный. Горело и чадило моё изобретение исправно, да и забросить бутылку удалось удачно, с первого раза с расстояния более сорока шагов из вырытого одиночного окопа. Попытка одного из огнемётчиков сделать то же самое с фитильным коктейлем закончилась неэффектным фиаско. Фитиль потух ещё в воздухе, а бутылка, упав на мягкий дёрн, даже не разбилась.

В целом, спустя час мучений и разных вариантов использования смеси штабс-капитаном было принято решение взять придумку на вооружение с вариантом спичечного запала. Служебную записку в ГРАУ он пообещал составить лично, указав на возможность использования фосфорно-кислотного детонатора, хотя и признал это за откровенную блажь. Кустарно изготовить подобный детонатор было невозможно.

Честно говоря, мой энтузиазм по поводу коктейля Молотова давно поутих. Надоело биться в закрытые двери и убеждать в актуальности изобретения. Я то и дело ловил на себе разочарованный взгляд штабс-капитана. Все мои старания с санитарным отрядом вскоре и мне стали казаться мышиной вознёй, хотя справедливости ради стоит заметить, что после моих лекций, инструктажей и занятий уровень подготовки личного состава заметно вырос. Но все эти мероприятия забирали душевных сил и терпения втрое больше, чем боевые тренировки.

Я было вылез с инициативой обучения солдат в штурмовых взводах элементарным правилам первой помощи и обеспечения их помимо перевязочных пакетов кровоостанавливающими жгутами, а унтер-офицеров перед боем ещё и раствором морфия. Но получил такой фитиль от Крона, что стоявшие рядом фельдфебель и унтер-офицер аж рты пораскрывали, пытаясь запомнить особо колоритные выражения.

Штабс-капитан отчитывал меня добрых полчаса часа. Интеллигентно, внятно, в лучших традициях русского офицерства. Разве что по морде не съездил кулаком, затянутым в замшевую перчатку. Уж лучше бы съездил, право слово…

Он скрупулёзно припомнил мне все мои прожекты, не забыв огласить их стоимость и подробно просветив насчёт мнения чиновников медико-санитарной части о морфии в таком количестве. Оказывается, ему пришлось серьёзно «подмазать» нужных людей, чтобы в батальон после поданных предложений не явилась интендантская ревизия. Поскольку количества морфия, рассчитанного мной на три месяца ведения боёв батальоном на передовой, не нашлось бы и во всей Самарской губернии. Я стоял и тихо обтекал, чувствуя, как наливается дурной кровью лицо.

Разумом понимая, что своя правда есть и у штабс-капитана, и у тыловых чиновников, и даже у Федько, который окончательно поставил на мне клеймо выскочки и прожектёра. Да только от этой правды хотелось лишь плеваться и материться. В сотый раз я убедился, что нижние чины воспринимаются лишь как пушечное мясо и грязь, а мои попытки хоть что-то сдвинуть с места в этом вопросе в лучшем случае воспринимаются лишь как наивное прожектёрство. Будь ты хоть семи пядей во лбу и имея в покровителях принца царствующего дома. Ну, прадедушка, ну что тебе стоило дослужиться к этому времени хотя бы до прапорщика!? Со мной был бы совсем другой разговор…