— А ты, видать, в полк попал из мест, где гузно тренируют? Или с товарищем чернявеньким его тешишь от скуки, коль моим так интересуешься? — мне показалось, что намёк мой не сразу дошёл до противника. Видимо, со сложной лексикой я перебрал. Проще, надо было проще. Но в следующую секунду понял, что ошибся.

Передо мной промелькнуло лицо Глеба, ставшее от ярости похожим на маску. Не отстал от товарища и Фёдор.

Несмотря на то что я был внутренне готов к рывку и успел отскочить, почти на метр разрывая дистанцию тем не менее мыском сапога от Глеба по левой коленной чашечке мне прилетело знатно, а вдогонку и второй хренов дуэлянт добавил. И тоже ведь ногой, гад. А-а-а! С-суки!

Хотел достать меня в пах, а получилось по бедру всё той же многострадальной левой ноги. Но тоже чувствительно. Ловя ускользающую мысль о том, что если чего и коснулась перестройка организма, то только нечувствительности болевых рецепторов. Нога немедленно перестала мне повиноваться, и я полетел на перрон, одновременно заваливаясь навзничь. При этом разум воспринимал картинку окружающего, словно в компьютерном симуляторе: чётко, пошагово и с некоторой задержкой.

Зрение, и без того прекрасно позволяющее видеть ночью и в сумерках, неожиданно приобрело совершенно новые свойства: я легко различил во рту у оскалившегося Фёдора вставной железный зуб (верхняя левая четвёрка) и даже оценил яркий золотистый цвет русых усов Глеба. Мозг словно включил форсаж, обрабатывая огромное число деталей за микросекунды. Пока я падал, мне удалось оценить расстояние до всех участников с точностью до сантиметра. Не удивился я и тому, что практически почувствовал наиболее вероятные траектории и векторы приложения последующих ударов, что позволило подставить под повторную атаку не уязвимый живот, а правое плечо. Ткань шинели и напряжённые мышцы погасили большую силу удара, которую я тут же использовал, чтобы крутануться на спине, быстро сгруппировавшись.

Чувствительность в левой ноге вернулась за миг до моего ответного сдвоенного удара из положения лёжа ногами в грудь склонившегося надо мной Глеба. Последовавшего за этим сокрушительного эффекта я никак не ожидал.

Тело пулемётчика приподняло в воздух почти на высоту человеческого роста, затем по пологой параболе его отбросило немного дальше и впечатало с грохотом в деревянную стену вагона. Судя по недвижимо лежащему крепышу, доработки не требовалось. Минус один…

Не давая мне встать, немедленно сверху навалился всем телом Цыган, хрипя и ругаясь последними словами.

Тебя-то я и ждал! Подставил разъярённому Фёдору лоб, прижав подбородок к груди, немедленно получил от него серию смачных ударов, впрочем, не привёдших ни к каким особенным последствиям для моей головы. Разве что немного ссадил кожу над бровью, отчего я ощутил тёплую струйку, потёкшую по щеке.

Мне же было достаточно этих секунд, чтобы, воспользовавшись его увлечённостью, просто и коротко всадить свои кулаки в его бока, размахнувшись со всей возможной в таком положении амплитудой. Боль от его ударов была не столько сильной, сколько обидной, поэтому в свою атаку я и вложил максимум усилий. Хорошо, что по недосмотру или наитию бил я кулаками, а не сжатыми пальцами. Как знал…

Противник захрипел и обмяк, суча ногами и судорожно хватая ртом воздух. Скинув тело Цыгана на снег и перевернув его на спину, я понял, что тот уже не дышит. Ни хрена себе, порезвились! Не хватало мне здесь трупов. Блядь, какой же я идиот!

— Нет, сука, так просто я не дам тебе уйти, пулемётчик! Ты ещё вшей в окопах накормишь до отвала! — проорал я, разрывая одним движением на его груди форменную куртку.

Отработанные до автоматизма приёмы сердечно-лёгочной реанимации пошли в ход. Кто-то пытался оттянуть меня от Фёдора, крича: «Он его порвёт и кровь выпьет!»

Но я лишь отмахнулся и вроде бы попал по кому-то или чему-то, так что больше никто не беспокоил. Мозг продолжал сухо отсчитывать секунды. На семидесятой Цыган вновь захрипел и тут же глубоко и часто задышал, мыча что-то нечленораздельное.

— Семён! Ко мне! — за плечом часто задышали, и санитар дрожащим от напряжения голосом спросил:

— Чего делать-то, Гаврила?

— Там у вагона посмотри второго, жив?

Захрустел снег. Минута длилась как вечность.

— Жавой, мать яго! Токма знатно контужаный!

Я поднял голову. Трое солдат из пулемётной команды продолжали растерянно смотреть на результат развернувшейся баталии. Совсем молодые ребята. Так, предыдущая версия про тупую лихость на крыше вагона не прокатит. Шито белыми нитками. А если так:

— Так! Земляки, слушаем меня внимательно. Надеюсь, все видели, что драка была честной, хоть и двое против одного. Так?

— Да…Ото ж…Конечно! — вразнобой ответили рядовые.

— Отлично. Кто не хочет в арестантские роты и ты, Семён, слушаем меня внимательно. На товарные вагоны покусились воры-грабители. Солдаты пулемётной роты вступили в неравный бой с десятком супостатов, чтобы отстоять государственное имущество. Тут и мы с Семёном подоспели. Но Глеба и Фёдора успели ранить дубинами. Мы криками напугали воров, и они убежали. Всё понятно?

Солдаты дружно закивали, да с такой интенсивностью, что я подумал головы оторвутся. Семён же, сняв фуражку, почесал в затылке, протяжно произнёс:

— Она, конечна, можа и воры, да тока вагоны-то целёхонькие!

— Правда твоя, Сёма, — я оставил уже спокойно дышавшего, но всё ещё без сознания, Цыгана, поднялся и подошёл к дверям вагона. Несколько резких ударов кулаком — и в стене образовалось две внушительные бреши, а доски рядом пошли трещинами. Я развернулся к молчаливым пулемётчикам, — а теперь все дружно кричим: «Караул! Грабят! На помощь!»

И ведь заорали же. Да так, что позавидуешь. С истеринкой, страхом, вкладывая всю душу нашкодившего рекрута.

— Караул! Робяты, грабят!

— Памагитя! Полиция! Люди добрые, убивают!

Мда, молодёжь. Форму надели, а всё те же пока гражданские штафирки. Ничего, время это исправит.

Послышался топот ног и позвякивание металла. Приближался караул: офицер и двое солдат с винтовками. За ними бежали два полицейских, придерживая сабли у бедра и размахивая револьверами, на шейных серебряных шнурах.

Офицер оказался тем самым подпоручиком, что лакомился пирожными в ресторане. Он держал в руке керосиновую лампу, а один из солдат — смоляной факел. Подпоручик немедленно оценил обстановку, окинув глазами лежащих и стоящих солдат, на мне его взгляд задержался чуть дольше, но обратился он почему-то к Семёну:

— Ефрейтор! Доложите, что тут у вас произошло!

Рыжий санитар, у которого я по своей невнимательности не замечал тонкой лычки на погонах, поменялся в одночасье: заняв стойку смирно и выпятив грудь колесом, мой товарищ гаркнул так, что с меня чуть не слетела фуражка:

— Вашбро-о-одь, разрешите доложить!!! Следуя с вольнонаёмным Пронькиным по хозяйственным делам заметили какую-то возню у последних вагонов и услышали неясный шум да крики. Приблизившись, заметили, как солдаты пулемётной роты героически сражаются с ворами-супостатами, что вознамерились ограбить товарный вагон с государственным имуществом. Криками и военной хитростью нам вместе с пулемётчиками удалось обратить в бегство противника. Потери: убитых нет, двое зараненных, контузия средней тяжести и ушиб груди. Ефрейтор Семён Рыбалко доклад закончил! — санитар лихо отдал честь и выпучил глаза на подпоручика ещё больше, буквально поедая его взглядом.

— Всё так и было? — поручик обратился на этот раз ко мне и пулемётчикам.

— Так точно, вашбродь! — не сговариваясь дружно ответили мы.

— Ефрейтор Рыбалко, раненых в лазарет! После их доставки сами и всех присутствующих в вагон к поручику Глинскому. Выполнять!

Мы кинулись к лежащим, соорудили кое-какие переноски с помощью шинелей и споро направились к лазаретным вагонам.

Заспанный Иван Ильич без лишних вопросов принял раненых, расположив их на койках в сестринском вагоне, лишь шёпотом спросив меня, улучив минутку, когда мы оказались один на один: