Еле-еле в нетерпении дождался отбоя. Хорошо хоть здесь напрямую не запрещено ходить из барака в барак по ночам. В шталаге, говорят, за это любой охранник открывает огонь без предупреждения.

А ещё поговаривают в последнее время в Цайтхайне охранники новую моду завели. При смене в десять часов вечера, обычно уходящие на отдых передавали собак и оружие вновь заступающим.

Охранники поднимались по лестнице на вышку. При передаче оружия часовой, отстоявший свою смену, давал короткую очередь из пулемёта в толпу заключённых, согнанных в центр лагеря на вечернюю поверку, как доказательство того, что он передаёт исправное оружие. После этого заступающий на пост часовой лично сам проверял пулемёт, снова давая очередь по толпе. Не особо прицельно, но жертвы иногда были. Доставалось и основному, и транзитному составу заключённых, выходящему на построение, так как больные, полицаи, работники госпиталя и прочие писари с хлеборезами отсиживались в своих бараках и хозпостройках. Испытывать судьбу дураков не было.

Сомневаюсь, конечно, что такое происходило каждый день. Ибо такой перерасход боеприпасов для рачительных немцев — это не совсем то, что укладывается в рамки привычного представления о вермахте.

Следует отметить, что в нашем лагере для арбайткоманды, кроме бараков, мастерской, карцера и карантинного сарая (он же использовался как морг) других строений не было. Так, несколько вспомогательных навесов. Пара колодцев. И три отхожие ямы с деревянными помостами и брёвнами вместо стульчаков.

Даже производственный отдел и администрация находились в соседнем чешском посёлке, где традиционно проживали местные шахтёры. Полицаям приходилось ночевать в специально выделенном закутке одного из бараков — единственном месте, имеющем кроме мастерской Шурки электрическое освещение и сваренную из железа печку.

Медосмотры заключённых были редки: за почти месяц моего пребывания я так и не наблюдал ни одного. Поэтому сегодняшняя смерть Димона от скоротечной чахотки из моей бригады не была чем-то из ряда вон выходящим.

В основном бы лагере его и Лёху давно отделили от других и отправили сначала в карантинный барак, потом в лазарет. Хотя освобождение от тяжёлой работы стало бы довольно условным. Неходячих больных кормили по остаточному принципу, половинной пайкой, а то и просто пустым кипятком три раза в день. Нередкими были так называемые «отборы на временные работы».

Комендант лагеря или его заместитель — зондерфюрер часто «баловали» контингент больных распоряжениями об отправке ходячих на погрузку и заготовку леса, разгрузку вагонов. Да и просто сдавали внаём доходяг местным фермерам и прочим мелким предпринимателям, кладя, естественно, доходы в собственный карман. И никакой заботой об экономике великой Германии тут и не пахло.

В немецком тылу при малейшей возможности свой гешефт делали все, невзирая на принадлежность к военной или социальной группе. В моей реальности историки отмечали, что даже фюрер предпочитал, чтобы его адъютанты приобретали кофе исключительно на чёрном рынке, о чём он не раз настойчиво им напоминал. Интересно, а нынешний рейхсканцлер Герман Геринг, известный гедонист и не дурак пожрать, тоже поощряет чёрный рынок? И проповедует принцип фашистских бонз: «Что позволено Юпитеру, не позволено быку»?

Общую схему мне в подробностях объяснила ещё Сталина Моисеевна на своей знаменитой кухне. Мы в основном предполагали использовать её для вариантов адаптации и создания связей с местным подпольем, чтобы затем использовать для облегчения участи пленных из групп риска, в том числе и для сокрытия бывших командиров, политработников, сотрудников НКВД и евреев.

Подобные «игры» с контингентом, учётными документами и перетасовкой пленных при наличии связей и верных людей на нескольких ключевых местах не были, оказывается, чем-то необычным или редким и имели массу примеров в офлагах, шталагах, концентрационных лагерях и поселениях остарбайтеров. Подмена фамилий, подлог карточек личного учёта, когда происходила полная смена личности, приписки нужных диагнозов и прочее. Да мало ли что ещё…

Или, к примеру, знаменитый на весь мир, благодаря фильму Спилберга, Оскар Шиндлер. На мой взгляд, являющегося далеко не однозначной фигурой среди героев борьбы с холокостом. Поскольку этот предприниматель изначально, да и в продолжении своей деятельности, ещё до войны руководствовался исключительно личной выгодой. Это уж потом, предположительно насмотревшись на «художества» нацистов, проникся и пересмотрел свои взгляды, а может, попросту сообразил, что члену НСДАП с 1938 года и платному агенту абвера с 1935-го рано или поздно придётся ответить, если не перед земными судьями, то уж перед небесным точно. Ну что ж, лучше вовремя, чем никогда. Кстати, сейчас Оскар Гансович должен обретаться здесь где-то совсем рядышком, в Кракове, наблюдая уничтожение тамошнего гетто, так сказать, в реальном времени и пространстве.

Другое дело, что мне ну никак не подходила схема длительного внедрения, что называется, «врастания» в шкуру предателя. Мне бы чего попроще да поэффективнее. И желательно как можно быстрее. Тем более что объект миссии с определённой вероятностью уже определился. За неимением гербовой, приходится писать на простой.

— Приветствую труженика молотка и зубила! — поздоровался я с согнутой над верстаком спиной Шурки-Механика.

— И тебе не хворать, Петро! — преувеличенно-бодро улыбнулся мастер, развернувшись ко мне от стола.

— Как мой заказ?

— В лучшем виде. Дзеравяшки во-он на том шкафу, в рогожке. Забирай. Я их ещё керосином с толикой машинного масла пропитал несколько раз. От сырости, — странно, но мне показалось, словно Шурик оправдывается.

Ох, не нравится мне это. Подобное «ж-ж-ж!» неспроста. Тут свет керосинки упал на левую сторону лица Механика. Э-э…брат, да тебя кто-то совсем недавно неслабо рихтанул. И не раз. Знатный синячище. И это прокол, Механик!

Я забрал долблёнки, заботливо завёрнутые в ветошь. Не утерпел и отвернул край. Шурка и впрямь был настоящим мастером. Деревянная обувь — настоящий шедевр, сотворённый в лагерных условиях.

— Знатно вышло, Александр, — от души похвалил я, приближаясь к столу Механика и незаметно оглядывая мастерскую на предмет неожиданных гостей, — а как насчёт остальных наших дел? — вторую часть фразы я произнёс уже значительно тише.

— На марки удалось приобрести у чехов только сахарин, зато много, ещё килограмм копчёного шпика и два кило маргарина. Маргарин длительного хранения из армейского пайка. На свой риск согласился на оставшиеся деньги купить галет и прессованных сухофруктов. Сахара и масла купить не удалось. Был шоколад, но цена…сам понимаешь.

— Неплохо. Не переживай, Шурка. Сойдёт и маргарин с галетами. А что по одёжке?

— Завтра будет шахтёрский комплект: куртка, штаны, сапоги, ремни. Почти ненадёванный. И ещё пара отрезов на портянки…

— Добро! — я склонился к уху Шурки-Механика, отмечая его нездоровую бледность и лоб, покрытый крупными бисеринками пота, — а теперь, друг мой, скажи, меня никто не ждёт на выходе из мастерской? И не ори, не дёргайся — удавлю-ю… — прошипел я, железной хваткой сцепив пальцы левой руки на основании шеи Механика, — ну! — Пришлось резко толкнуть его, да так, что лоб его с тихим стуком поздоровался со столешницей.

— Не убивай, Петро! Я не виноват…полицаи выследили тебя у мастерской. Потом ко мне привязались. Били. Сильно. Один из них давно знает про мои гешефты с местными. Я помогаю ему иногда выменивать продукты и керосин на самогон и курево. Прости, они бы меня в Цайтхайн спровадили, а там…мне край…

— Не мельтеши, Шурик. Сколько их всего?

— Д-двое, — клацнул зубами Механик.

— Первый — твой заказчик. А второй полицай кто?

— Из новеньких, Грицко. Он-то тебя и…

— С-сука…Понятно, — прервал я пытающегося оправдаться Шурика, — что они знают? Про марки, золото?

— Только про марки.

— А ты им про Вайду говорил?

— Грицко сказал, что это лжа и ты меня на понт взял.