— Р-разобраться в окопах! Перекличка! Раненых в лазарет! Убитых на вторую линию! Да шибче, шибче, с-сукины дети! Огня не зажигать! Фонарями светите сторожко!

Тут-то меня и отыскал Подопригора. Похоже, ефрейтор настоящий уникум сыска. Я в таком бардаке до утра бы промучился.

— Хлопче? Живый! Ай, гарно! Давай, швыдче, до прапорщика Мавродаки, он у командирского блиндажа.

— Что? Всё-таки идём?

— Ни зразумию до чого. Приказано тоби отыскать. А там, як зробытся…

Снаряды противника на сей раз пропахали наши позиции значительно серьёзнее, чем накануне.

Не знаю, как остальным, но мне, пока пробирался до командирского блиндажа, удалось изрядно насмотреться. Большой калибр — это большой калибр. Не прибавить ни убавить. Встречались места, где от пулемётных позиций, блиндажей и отдельных огневых точек оставались огромные воронки. И больше ничего: ни трупов, ни мусора, ни каких-либо видимых останков.

Входя в блиндаж в довольно мрачном настроении, я полагал увидеть что-то вроде военного офицерского совета, но застал лишь штабс-капитана и прапорщика Мавродаки.

— О, а вот и наш герой! Не запылился, — настроение у Крона тоже было мрачным.

— Так точно, вашбродь. Малость ошиблись.

— Это насчёт чего? — недоумённо оторвался от карты Август Карлович.

— Насчёт «не запылился». После такой артподготовки земля разве что только в исподнем не шебаршится.

— А, вон ты про что, Гаврила! Удар тяжёлой австрийской артиллерии штука неприятная, но тем не менее сегодня она нам на руку. В ночное время работа корректировщиков затруднена. Поэтому били австрияки не всегда точно. Мне уже доложили, что значительная часть попаданий пришлась с недолётом: аккурат между нашими и немецкими позициями, как раз на левом фланге, куда и предполагалось направить для расчистки пути для утреннего наступления два взвода наших штурмовиков. От воронки к воронке всяко сподручнее продвигаться, как считаешь, Гаврила?

— Наверно, господин штабс-капитан. Только вот не совсем понимаю, почему вы мне это говорите. Я проводник. Моё ночное зрение в вашем распоряжении. В остальном, как прикажете.

— Не совсем так, ефрейтор, — вступил в разговор Костас Дмитриевич, — ещё сегодня утром при обстреле батальон потерял довольно много людей, в основном ранеными, к сожалению, есть и убитые. Среди потерь есть командиры взводов второй и третьей роты. Унтеров осталось наперечёт. Поэтому Август Карлович принял решение назначить тебя временным исполняющим должность командира второго взвода третьей роты. Первым взводом, как ты знаешь, командую я. Ночная операция возложена на два этих взвода. Штурмовики уже предупреждены и готовятся. Осталось ввести в курс дела тебя.

Видимо, у меня отвисла челюсть от подобных новостей, потому что Крон и Мавродаки дружно улыбнулись.

— Что, ефрейтор, остолбенел? Как дисциплину нарушать, так ты первый, а как ответственность на себя взять, так и дар речи потерял?

— Ничего я не потерял, вашбродь. Просто… я же всего лишь ефрейтор. Как-то это быстро слишком. И как меня солдаты примут? Я же не из их взвода. И даже наоборот. Из санитарной команды.

— Ты за это не переживай, Пронькин, — Мавродаки переглянулся со штабс-капитаном, — у тебя во взводе командиры отделений бывалые, если что, помогут. Да и слава о тебе в батальоне давно гуляет. Так что не тушуйся. Ежели ночью всё сладится, так, глядишь, вместе с Георгием и унтер-офицерские погоны наденешь!

— Эх, господин прапорщик, вашими бы устами… Не хвалиться бы мне идучи на рать, а хвалиться, идучи с рати…

— Я же говорил вам, господин штабс-капитан, редкого оптимизма человек Гаврила Пронькин, — Мавродаки со значением посмотрел на Крона. И они со штабс-капитаном дружно расхохотались.

— Ну ладно, прапорщик, потехе время… Слушайте ещё раз внимательно, повторюсь для Гаврилы отдельно. У ваших взводов две основные задачи: успеть сделать под покровом ночи довольно широкий проход в заграждениях как с нашей, так и со стороны противника к четырём-пяти часам утра. Максимально скрытно, не зажигая огня! Затем, также скрытно, выдвинуться к правому флангу немецких укреплений, там за линией второго эшелона окопов, вот здесь, — он указал на пометки, сделанные красным карандашом на разложенной на столе карте, — дислоцирована немецкая батарея тяжёлых гаубиц со взводом охранения. Та самая, что вела обстрел полчаса назад. Это их основная позиция: авиаторы днём усмотрели. Тяжёлые орудия быстро не перебросишь на новый плацдарм, да австрияки, думаю, пока и не собираются. Важно другое. С наступлением утра она не должна выпустить по нашим позициям ни одного снаряда! Делайте что хотите, но пушки должны молчать! Утром, по проделанному вами проходу пойдут в атаку на левый фланг полк 8-й дивизии. И это лишь малая часть участвующих в намеченном наступлении войск. Только на нашем участке фронта я знаю о четырёх одновременных попытках прорыва. Запомните, к семи утра ваших взводов не должно быть на линии первой и второй линии окопов перед нами на протяжении как минимум вёрсты. Ибо в этот час бить по этим позициям станет уже наша тяжёлая артиллерия.

— Неужто, сподобились наконец, Август Карлович?! — глаза поручика Мавродаки заблестели.

— Сподобились, сподобились, прапорщик. С февраля из Бреста их под Перемышль ждали, вот, только к концу апреля передислоцировали. А куда без них-то? 17-ая тяжёлая артиллерия особого назначения (ТАОН)! Попрыгают теперь у нас колбасники! Отольются им наши потери. И упаси Господь, Костас Дмитриевич, вашим солдатам находиться в зоне их поражения, как я сказал. Они хоть и недолго отработают по немецким позициям, основная цель — это выносные бастионы Перемышля, но и полусотни снарядов такого калибра хватит, чтобы превратить там всё в прах.

— Так пусть себе и ударили бы по полной? А? Нам тогда никаких проходов не понадобится делать, — решил я вставить свои пять копеек, — а что? — Вместо того, чтобы в мясорубку два взвода штурмовиков отправлять, раздолбали бы этими ТАОНАми там всё вдребезги и пополам. А потом бы по лунной поверхности и рванули до самого…э-э-э Берлина? Блин! — уже договаривая последнюю часть фразы, я по лицам офицеров понял, что сморозил явную глупость.

— Может, вы всё же рано его на взвод поставили, Август Карлович? — задумчиво нахмурил брови Мавродаки.

— В самый раз. Дурацкие мысли из башки повыбивает! Ты, Гаврила, меньше рассуждай, как лучше и куда лучше в масштабах фронта. Оставь это генералам. Твоё дело сегодня ночью людей половчее провести к окопам противника, да потом на позициях немецкой артиллерии не оплошать.

— Виноват, вашбродь, понял, осознал. Разрешите предложение?

— Ну что ещё? — штабс-капитан раздражённо бросил карандаш на карту.

— А можно так устроить, чтобы когда мы на правом фланге поползём дорожку нашим вытаптывать, на левом наша артиллерия и пулемётчики пошумели бы с полчасика, а? И нам легче на первых порах, и отвлечём противника. Я вон, пока сюда шёл, раз десять наблюдал, как осветительные ракеты пускают, супостаты. А ежели заподозрят чего и разведку вышлют навстречу? Или того хуже, подвезут прожекторы?

— Можешь, Пронькин, когда захочешь, мозгами шевелить! Про прожекторы ты хватил лишку, конечно. Они только на бастионах Перемышля у австрияков есть. Будет вам отвлекающий огонь, не переживай! Уж подумали об этом, кому положено. Не полчаса, но четверть часа у вас будет. Идите к своим, получайте гранаты, патроны. Я распорядился выдать двойной боезапас. Только не переусердствуйте! Всё же на пузе почти полверсты ползти придётся…

Перспектива, конечно, радовала до дрожи. Куда там той «прогулке» вдоль реки, где мы с Мавродаки впервые вместе прошли боевое крещение! Хотя, увидев солдат, вверенных мне с греком, взводов, я приободрился. Штурмовики, что называется, на подбор. С такими не то, что полверсты, пять вёрст проползёшь в полной боевой. Несказанно приободрили и промелькнувшие лица прикомандированных сибирских стрелков. Ну если такой резерв Крон нам даёт, уж и не знаю, как отдариваться…