«Вот когда с крепостничеством будет покончено, – подумал Новицкий, – то только тогда я и смогу без всяких натяжек считать себя настоящим императором. Ну а то, что делается сейчас – это всего лишь сдача кандидатского минимума, и не более того».

Тут Сергей вдруг неизвестно почему вспомнил Саломатина. «Похоже, я несколько преувеличил его роль в смерти дяди Виталия, – подумал молодой царь, впрочем без всякого раскаяния. – Потому как ныне у меня есть опыт управления, и теперь я точно знаю, что на том уровне, где пребывал Яков Николаевич, решения о ликвидации не принимаются. Более того, даже намекать на такое ему было не по чину! Максимум, что он мог, – высказать свои соображения, когда их потребует начальство, что на самом деле означает – оно уже почти все решило само. А это говорит о том, что дядя Виталий на деле оказался лучшим психологом, чем специалисты Центра. Он, видимо, предчувствовал свою участь и знал, что для выполнения миссии, возложенной им на в общем-то обычного пацана, нужна сильнейшая мотивация. Только она позволит ему годами работать с запредельным напряжением всех сил. А что может быть лучше, чем справедливое да еще изощренное наказание злодея, причастного к гибели единственного близкого человека?

Интересно, – мысленно усмехнулся Новицкий, – успел Яков Николаевич сбежать или нет? И если успел, то было бы любопытно глянуть – как он там себя чувствует среди хвощей и трилобитов».

За три года, что курсант номер семь провел в восемнадцатом веке, на островке у края мелководного моря, раскинувшегося там, где примерно через четыреста пятьдесят миллионов лет предстояло возникнуть Московской области, тоже произошло немало событий.

Теперь в самом центре острова стоял дом, хоть и совсем небольшой, но аккуратно построенный. Местные растения, с виду похожие на хвощи и папоротники, после просушки давали неплохую древесину, по фактуре напоминающую бамбук. Правда, за крупными деревьями пришлось ходить за несколько километров и потом сплавлять их по протокам до островка, но Яков Саломатин никуда особенно не спешил.

Отчаяние, испытанное им в первый день, когда он понял, куда попал и что этому предшествовало, прошло быстро. Чуть дольше продержалась обида, что он в общем-то страдает за чужие грехи. Ведь Яков почти ничего не помнил из того, что, если верить написанному им самим для себя же письму, способствовало его появлению где-то между ордовикским и силурийским периодами. Кроме того, обстановка требовала не заниматься душевными переживаниями, а как можно быстрее сделать все необходимое для длительного и относительно комфортного существования здесь.

На это хватило трех лет.

Теперь вокруг хижины росли подсолнухи – здешний климат оказался для них очень подходящим. У самой воды располагался курятник. На трех соседних островах были поля с пшеницей, картошкой и помидорами. Крупный остров за большой протокой почти весь зарос крапивой. Чуть дальше – невысокий островок, отведенный под капусту и редиску. И, наконец, то ли на материке, то ли на крупном острове в паре километров от жилища Саломатина прижились ростки финиковых пальм, эвкалиптов и норфолкской сосны. Никаких сельскохозяйственных вредителей здесь не водилось, так что отдаленные поля ничуть не страдали.

Одна из проток была огорожена, и теперь там обитали животные, которых Яков считал ракоскорпионами. То есть нечто вроде лобстеров, но с длинным хвостом, заканчивающимся шипом. Кстати, почти не ядовитым, да и вообще эти ракоскорпионы не отличались особой подвижностью. Но зато на вкус они были выше всяких похвал. Так считал не только сам Яков, но и кошка, что скрашивала ему одиночество в доисторических временах.

Все потребности в электричестве с запасом обеспечивали ветрогенератор и четыре большие солнечные панели.

То ли из-за здорового образа жизни, то ли из-за прыжка в столь далекое прошлое Саломатин заметно помолодел, чему не мешало даже более низкое, чем в двадцать первом веке, содержание кислорода в воздухе. Во всяком случае, уже к первой годовщине напрочь исчез выпирающий живот. И прибавилось выносливости, что Яков обнаружил во время дальних походов за подходящими деревьями.

И вот наконец, аккурат к третьей годовщине пребывания в прошлом все дела по обустройству были закончены, каковое событие робинзон во времени решил отметить торжественным ужином.

– Ну что, Пятница, будем здоровы! – обратился он к кошке, подняв стакан с пшеничным самогоном тройной очистки, настоянным на корнях голубого папоротника.

Кошка кивнула. Вообще-то она просто выбирала, с какого кусочка ракоскорпиона начать трапезу, однако Саломатин был уверен, что животное его в общих чертах понимает.

– Ух, – выдохнул человек, выкушав стакан. – Ты, киса, закусывай, закусывай, не стесняйся. Тут тебе не Москва, все кругом в высшей степени экологически чистое.

Кошка согласно мяукнула.

– Итак, дорогая Пятница, сегодня мы с тобой подводим итоги. Все оказалось не так плохо, как могло бы быть. Ты вон тут поправилась килограмма на два и поумнела, а ведь в Москве, уж прости за откровенность, была дура дурой. Я, наоборот, похудел, но тоже поумнел, это несомненно. Что, капусты хочешь? Можешь есть прямо из моей тарелки, разрешаю. Так вот, киса, я, как уже говорилось, тоже здесь поумнел. И понял, что наши с тобой возможности несколько шире, чем это представлялось ранее. И даже чем это предполагал Виталий Ханин. Он, конечно, был гением, не к ночи будь помянут. Интересно, чего он наговорил про меня тому парню? Не мотай головой, киса, это действительно интересно. Потому что Ханин, хоть и будучи гением, ошибался, считая, что в один мир переход можно осуществить только один раз. Нет, можно и больше, но только не из будущего, а из прошлого. Особенно из такого далекого, в каком мы с тобой находимся. Да, ты правильно поняла – это получится сделать при помощи той аппаратуры, что я перекинул сюда из Москвы. Да ты кушай, кушай! Что, уже наелась? Ну а я, пожалуй, пропущу еще стаканчик. Не возражаешь?

Собеседница не возражала.

Пока Саломатин выполнял обещанное, кошка подвинула лапой тарелку, улеглась на столе поудобнее и теперь внимательно смотрела на человека.

– Только, киса, тут есть один не очень приятный момент. Открыть переход можно будет исключительно по сигналу маяка, что захватил с собой Новицкий. Вряд ли он его разобрал, да это и не очень просто. Так что теперь раз в декаду маяк выдает короткий сигнал, а встроенной батареи ему хватит лет на пятнадцать. Все бы ничего, да вот попасть можно будет только в место, отдаленное от маяка не более чем на сто с небольшим метров. А ведь этот курсант… ик… он совсем не дурак. Думаю, что Сергей там очень неплохо устроился, в царях-то. И что он нам скажет, когда мы с тобой свалимся прямо ему в лапы? Тебе-то, наверное, ничего. И мне тоже ничего… ик… в смысле ничего хорошего. Где нам будет лучше – здесь? В Центре, там тоже мог с-сохраниться маяк? Или в гостях у его величества П-петра Второго? В общем, тут надо крепко п-подумать. Думай, киса, думай! А я, пожалуй, прилягу, что-то меня развезло… ик. Говорят, утро вечера мудренее.

Как известно, в нашем мире Нескучный сад образовался после слияния имений Трубецких, Голицыных и Орловых. Вот только в результате заброса в прошлое курсанта Новицкого ситуация несколько изменилась.

Во-первых, вероятность возвышения Орловых сильно уменьшилась. Во-вторых, Голицыным стало не до приобретения дополнительных имений. А в третьих, еще в тысяча семьсот тридцать восьмом году эта территория понадобилась самому Новицкому, то есть его величеству императору всероссийскому Петру Второму.

Приехав на место, император, естественно, не узнал его, потому как в прошлой жизни не был в Нескучном вообще ни разу, а в Парке культуры — всего один раз, да и то недолго. Однако он не стал выяснять, где тут в двадцать первом веке кончался парк и начинался сад, а просто велел разметить участок между Калужским трактом и берегом Москвы-реки так, чтобы получилось примерно двадцать гектаров. После чего место было обнесено забором, а внутри него началась спешная стройка.