– Мой друг, не сочтите меня лезущим не в свое дело. На самом деле я, видимо, как-то незаметно для себя постарел, потому что не могу понять очевидных для вас и молодого русского царя вещей. И мне просто любопытно – чего такого сверхценного может поставлять Россия Австралии, ради чего вы даже готовы принять участие в войне с Турцией?

Ишь, как его задело, даже не пожалел подтвердить мне, что сведения из русского посольства текут, как из решета. Ну не врать же столь достойному человеку? И я начал выдавать чистую правду, с каждым предложением все более удаляясь от истины.

– Во-первых, нас интересует уран, а его в России достаточно. Это металл, который настолько тверже железа, насколько оно само тверже свинца. Кроме того, на севере России много никеля. Тоже вряд ли известный вам металл. В Саксонии есть небольшие месторождения его руды, но ее используют только для окраски стекол в зеленый цвет. Однако они, эти месторождения, совсем маленькие, не сравнить с русскими. Никель довольно похож на железо, но, в отличие от него, абсолютно не ржавеет. Свифт видел такие изделия во время путешествия на «Чайке».

Вильгельм кивнул, а я продолжил:

– Кроме того, Россия богата вольфрамом, этот металл ценен своей тугоплавкостью. Но самое главное…

Тут я сделал трагическую паузу.

– Самое главное в том, что в ней есть богатейшие месторождения алюминиевых руд! Я даже не знаю, насколько они велики, но подозреваю, что не меньше наших, австралийских, которые к тому же кое-где уже исчерпаны.

«Вот так, дорогой товарищ король, – подумал я. – Надеюсь, это покажется тебе достаточно весомым набором причин? Тем более что в моих речах не было ни полслова неправды, и ты должен это почувствовать, я знаю».

Однажды вечером я вновь ужинал у Вильгельма. Как всегда, прием пищи был совмещен с беседой, тему для которой в этот раз выбрал я. А для ее более глубокого развития захватил с собой микроскоп. Это был самый простой из всех, имеющихся в нашем распоряжении, купленный в магазине наглядных пособий на Кутузовском еще в начале семидесятых годов – естественно, двадцатого века. Однако его пятисоткратного увеличения вполне хватало для рассмотрения не только инфузорий, но и куда более мелких микробов.

Я подождал, пока Вильгельм потянется к графину с водой, которой он разводил вино, и предложил посмотреть, что именно король собирается принять внутрь.

Ему хватило всего пяти минут, чтобы, слегка побледнев, оторваться от окуляра.

– Ну и мерзость, – пожаловался он, – особенно вот эти, большие, треугольные и с какой-то бахромой по краям.

– Инфузории-туфельки, – пояснил я, – эти-то как раз безобидные. Оказавшись в желудке, они бы просто сдохли, не нанеся вам никакого вреда. Но ведь там были и другие, гораздо меньшие по размерам. Среди них встречаются разновидности, могущие жить и размножаться внутри вашего организма. Причем не только в желудке или кишечнике, но и в крови, в легких, мышцах, даже в мозгу. Представляете, что с вами будет, когда внутри вас начнут множиться сначала миллионы, а потом миллиарды подобных тварей? Правильно, вы заболеете. Практически все болезни вызываются тем, что в человека попали микробы и начали там размножаться. Причем каждый вид вызывает свою болезнь.

Дальше я рассказал королю о составе крови и пояснил роль лейкоцитов как внутренних полицейских организма. Уточнил, что они способны учиться, и если человек переболел, например, оспой, то его лейкоциты уже будут знать, как бороться с вызывающими эту болезнь микробами, и больше их хозяину оспа не угрожает.

Разумеется, я знал, что оспа имеет вирусную природу и механизм иммунитета к ней несколько иной, но не стал грузить собеседника и наверняка стенографирующего нашу беседу сотрудника Мосли лишними сведениями. Пока и так сойдет.

Тут на лице короля появилось вообще-то не свойственное ему выражение затаенной грусти.

– Эх, и почему вы не явились к нам на несколько лет раньше, – вздохнул он, – моя жена Мария скончалась от оспы всего четыре года назад.

– А до нашего появления тут не знали, что люди, один раз переболевшие оспой, больше ею не заражаются? – поинтересовался я. – И что мешало вам приказать кому-нибудь найти способ заражения человека какой-нибудь слабой разновидностью этой болезни, которая заведомо несмертельна, но после нее образуется иммунитет? Более того, ваши доярки прекрасно знают, что переболевшим коровьей оспой человеческая не страшна. Просто никому не нужно было искать способы борьбы с болезнями, так при чем тут наше появление? Ваша жена умерла от вашего же безразличия к этим проблемам, вот и все. А говорю я это к тому, что однажды от подобной причины можете помереть и вы, чего лично мне не очень хотелось бы. Поэтому запомните, пожалуйста, две вещи. Первая – все болезни от грязи! Потому что в ней полно микробов. В общем, мыться надо чаще, что, кстати, московиты во главе со своим царем прекрасно понимают. Второе – лекарство есть яд для микробов, вызывающих конкретную болезнь, но безопасный для человека. Кстати, мне тут недавно сообщили, что, оказывается, голландец Левенгук изобрел микроскоп еще тридцать лет назад. Ну так закажите ему десяток самых лучших, а потом посадите своих ученых исследовать, какой микроб какую болезнь вызывает и от какого яда дохнет. Для этого совершенно не нужны австралийцы, вы прекрасно справитесь и сами.

Вообще-то я захватил с собой этот микроскоп с целью подарить его Петру для стимуляции развития медицины в России. Так что даже если бы я сейчас ничего не рассказал английскому монарху о микробах и связанных с ними проблемах, максимум года через три в Лондоне это узнали бы и сами: разведка у них работает очень неплохо. Но такое могло вызвать неприятный осадок – ведь сейчас-то у нас отличные отношения, мало ли кто там будет чьим вероятным противником через двадцать лет! Тем более что я надеялся на некоторые бонусы в обмен на свое душевное благородство, так что без особых сомнений устроил этот сеанс санитарного просвещения.

А через день после Вильгельма достижениями австралийской оптики любовался уже и русский царь. Причем разница в поведении двух монархов бросалась в глаза сразу. Английскому потребовалось порядка пяти минут – убедиться, что данный прибор действительно увеличивает изображение объектов в сотни раз и в капле воды обитает множество мельчайших живых существ. После чего он предпочел слушать мои объяснения, а не смотреть в микроскоп самому. Петр же прилип к микроскопу часа на полтора. Он даже достал нож с целью сделать порез на руке и посмотреть, как выглядит кровь, но я удержал его. Рассказал о болезнетворности микробов, после чего вновь усадил гостя за микроскоп, смочил его нож водой и, стряхнув каплю на предметное стекло, предложил полюбоваться, какой зверинец мой гость чуть не запустил себе в кровь. После чего добавил к воде каплю спирта, и новоявленный микробиолог с явным удовольствием пронаблюдал массовый падеж злокозненной мелочи в капле. Проникшись, он минут пятнадцать оттирал нож спиртом, пока не решился царапнуть им руку и погрузиться в изучение своих красных и белых кровяных телец, от чего мне с немалым трудом удалось оторвать его только перед самым ужином.

Перед ним мой гость тщательно вымыл руки и спросил, не следует ли для надежности протереть их спиртом. Я ответил, что мыло у меня и так бактерицидное, после чего мы приступили к трапезе. Правда, уже садясь, Петр пробурчал что-то вроде «ну, если теперь кто из наших за стол с немытыми руками полезет – сгною».

Отужинав, я обратил внимание визави на применение только что полученных им знаний в хирургии.

– Лекари сейчас моют руки не до, а после операции! – накручивал я его. – Организм и так ослаблен болезнью или раной, его лейкоциты еле живы, а эти горе-медики напичкивают его кучей микробов, а потом разводят руками – пациент, мол, несмотря на все усилия, помер от горячки. Да как же ему не помереть, если они сами его и заразили! В общем, в медицине первое дело – это чистота, по науке именуемая стерильностью. А комплекс мер по обеспечению этой стерильности называется антисептикой или санитарией. Кстати, она позволит снизить смертность не только в войсках – ведь основной причиной родильной горячки являются грязные лапы повитух.