Арауканы уже разворачивали полевую кухню в нише за фонтаном, и я сказал, что нам вообще-то не помешают и дрова для нее. Шталмейстер заверил меня – они будут, и сообщил, что папа примет меня в три часа пополудни следующего дня. Наконец, два раза переспросив, не нужно ли чего еще господам австралийцам, погрузился в свою карету и отчалил. А папские гвардейцы остались охранять подходы к фонтану. И это было правильно, потому что откуда-то уже начали вылезать зеваки, и один даже успел получить по зубам древком алебарды.

Шестиколесник и трицикл мы подогнали к самой двери. У меня даже мелькнула мысль попросить у шталмейстера цепи и приковать их, но потом я подумал, что и так наш транспорт вряд ли сопрут: все-таки на каждом стоит противоугонка. Да и не факт, что уже в восемнадцатом веке в Риме процветает воровство мопедов, – это ведь на самом деле не очень просто, тут нужен опыт и соответствующие инструменты.

Его святейшество Иннокентий Двенадцатый сразу напомнил мне кого-то давно и хорошо знакомого, а через пару секунд я понял, кого именно. Кардинала Ришелье из «Трех мушкетеров»! Была у меня в будущем красненькая такая книжка с хорошими иллюстрациями, из серии «Библиотека приключений». И даже не сразу бросилось в глаза, что папа был существенно старше. Впрочем, может быть, тому причиной полумрак в его кабинете, где он принимал меня. За недостаток света папа уже извинился, сказав, что последний год у него болят глаза. Так как я уже слышал про это, то в числе прочих подарков понтифику были и зеркальные солнцезащитные очки.

Кроме них я преподнес святому отцу большой алюминиевый крест с драгоценными камнями, рубин весом сорок пять граммов и сапфир раза в два поменьше. Как ни странно, больше всего папу заинтересовал крест. «Чего он там высматривает? – с некоторым беспокойством думал я. – Ведь этот крест Мерсье лично делал почти две недели! Вроде все должно получиться идеально».

– Скажите, а каковы основные постулаты австралийской христианской церкви, отличающие ее от католической? – поинтересовался Иннокентий, оторвавшись от изучения креста.

– Понятия не имею, – честно ответил я. – Моя теологическая грамотность, она… как бы это помягче сказать… оставляет много места для совершенствования, вот. Хотя одну разницу я уже заметил – у нас богослужения ведутся на австралийском, а у вас на латыни.

– Мы не считаем себя вправе отходить от того языка, на котором святой апостол Петр проповедовал первым христианам Рима, – просветил меня папа.

– Вот-вот, а нам, то есть австралийцам, свет веры принес святой апостол Фома, и делал он это на австралийском языке, так что с тех пор у нас сохранился такой порядок.

– И именно такую форму креста тоже указал он?

– Разумеется! – подтвердил я.

Не говорить же, что на самом деле этот крест был придуман лично мной, причем из соображений минимализма. Две балки – и все, никаких перекладин или там надписей снизу или сверху. То есть я изначально проектировал предельно простое в производстве изделие. Фигура же распятого Христа была накладной и производилась по образцу католического распятия, приобретенного мной по случаю лет за пять до путешествия в прошлое.

– Я слышал про ваше искусство запечатлевать мгновения на стеклянных пластинках, – осторожно начал папа. – Скажите, ваши люди не делали снимков распятого или даже живого Христа?

– Увы, – вынужден был я огорчить святого отца.

На самом деле у меня, конечно, была мысль изготовить подобный фоторепортаж, но, подумав, я от нее отказался. Ибо невозможно сделать его так, чтобы он не противоречил ничему основополагающему во всех европейских конфессиях. И значит, обязательно начнутся беспочвенные обвинения в подлоге, потому как иначе придется признать, что сами что-то там веками изображали неправильно. А оно нам надо? Так что пояснил папе:

– Не так уж много австралийцев в то время пребывали в Риме, а уж далекая провинция Иудея, где все происходило, и вовсе не привлекла ничьего внимания. Но фотографические снимки первого австралийского пастыря, апостола Фомы, который вошел в нашу историю как святой Фомен, разумеется, сохранились.

Я подал его святейшеству пачку черно-белых фотографий, в процессе изготовления которых фотошоп почти не применялся. Потому как повседневная одежда Иоанна Павла Второго, то есть нечто белое и с какой-то тюбетейкой в качестве головного убора, ничуть не напоминала малиновой мантии сидевшего передо мной Иннокентия, да и на портретах прочих пап этого времени фигурировали совсем другие фасоны.

Понтифик перекрестился, потом долго рассматривал снимки и, наконец вновь осенив себя крестом, вернул их мне.

– Ваша фотография – великое дело! – резюмировал он. – Далеко не каждый художник сможет так передать несомненную святость в самых, казалось бы, обыденных ситуациях.

Тут я был полностью согласен с собеседником, потому как предпоследний папа действительно имел очень располагающую внешность. И снимки я выбирал самые лучшие.

– Вообще-то в нашем багаже есть и фотоаппарат, – решил я развить тему, – и мне хотелось бы запечатлеть для истории ваш образ. Кто знает, может, через несколько столетий очередной папа, рассматривая ваши изображения, скажет что-нибудь подобное и про вас.

Что интересно, Иннокентий не стал ломаться и изображать приступ скромности, а спросил, устраивает ли меня послезавтрашний день, ибо ему нужно подготовиться. Меня устраивало: все равно в Рим из всех приглашенных лиц пока явился только француз, да и то это был не король и даже не потенциальный наследник испанской короны Филипп Анжуйский, а какой-то неизвестный мне герцог д’Аркур.

А понтифик тем временем перешел к теме, ради которой, как я понял, он и пошел на встречу со мной.

– Есть ли на территории Австралии католические общины? – спросил он.

– В Австралии все есть, – чуть исказил я известное изречение, – в частности, в Ильинске живут два католика-француза и около сотни испанцев. Но своего священника у них пока не имеется.

Папа правильно понял слово «пока» и поинтересовался условиями, на которых туда могут быть направлены соответствующие лица из Рима. Можно ли им, например, заниматься миссионерской деятельностью?

Я ответил в том смысле, что в Австралии можно заниматься всем, что не противоречит ее законам. В частности, никто не возразит против пропаганды католичества, но только до тех пор, пока она ведется с должным уважением к другим конфессиям, уже присутствующим на земле империи. То есть говорить, что такая-то вера истинная, можно без ограничений. Заявлять, что она самая истинная – это уже позволено только в кругу единоверцев. А утверждение, что все остальные веры ложные или еретические, уже предполагает ответственность вплоть до уголовной.

– Интересная политика. И что, у вас не было конфликтов на религиозной почве?

– Серьезных – нет, а зачинщики несерьезных вышли на волю только перед самым моим отбытием. До этого же они пребывали на химии – это у нас что-то вроде каторги.

Далее мы с папой договорились, что я возьму на борт «Чайки» легата и двух священников, но не сейчас, а на обратном пути, после посещения Азовского моря.

Во время визита к папе у меня возникла одна идейка, так что сразу по возвращении я отправил трицикл на «Чайку» за необходимыми материалами и инструментами. К вечеру он вернулся, а в обед следующего дня я уже испытывал диапроектор для проецирования изображений с фотопластинок на стены. Ничего особенного в нем не было – мощный светодиод с отражателем, три линзы, рамка для пластинки и деревянный ящик с выдвигающейся трубкой спереди. Этот прибор предназначался папе, но вообще-то и нам подобное не помешает, подумалось мне. Целлулоид у нас уже получается, но вот до кино руки пока не доходят и вряд ли скоро дойдут. А тут неплохой заменитель, учитывая девственность аудитории, – аппаратура для диафильмов. Потому как Ильич совершенно правильно учил, что из всех искусств для нас важнейшим является кино. В конце концов, это один из самых действенных способов внедрения идеологии в массы, пусть даже поначалу он будет ограниченным, в виде диафильмов.